Но всё-таки, всё-таки…

Нужно будет за ней присматривать, решила сестра. Не стоит доверять её молодым девкам, что ухаживают за пациентами второго этажа. И, удовлетворённая решением, она с силой надавила на кнопку вызова лифта.

Жил-был в обычном американском городке обычный человек. Звали его Генри. Жизнь Генри была тиха и безмятежна. Справедливости ради стоит сказать, что иногда его одолевали непонятные головные боли и кошмары про мёртвую мать, которая взывала к нему из могилы в Милфорде, но Генри стоически справлялся с этим и продолжал затворническую жизнь. Но вот незадача – однажды утром он обнаружил, что заперт в своей квартире, и единственный выход через дыру в ванной ведёт в некий безумный мир, где немыслимым образом сплелись явь и сон. В этом мире умирали люди, умирали по-настоящему, и он мог быть там лишь наблюдателем, не в силах кого-либо спасти. Генри это сводило с ума, он всё больше погружался в чёрную тину отчаяния. И настал день, когда он понял, что дошёл до низшей точки своей жизни – когда воздух, проникающий в лёгкие, разрывает бронхи, звуки дерут уши, а свет выкалывает глаза. Ужасно, но во всём этом было одно хорошее: он достиг предельной низины, и дальше волей-неволей Генри оставалось только всплывать вверх. Что он и сделал. Первый звонок надежды раздался, когда он пытался заснуть, сидя на кресле. Его била лихорадочная дрожь, и он не догадывался о том, что через минуту ему суждено стать Преемником Мудрости.

Сон не приходил. Генри отрешённо ждал, когда отключится сознание, но по прошествии часа, или двух, или пяти до него начало доходить понимание: сна не будет. Не будет больше милостивой темноты, забвения и временного прощения. Это был приговор, вынесенный для него.

Тихо. Тихо. Тихо. Не журчит вода, не переговариваются соседи, даже дождь перестал идти. Молчит холодильник. Молчит вентилятор. Не бьётся сердце. Не течёт кровь. Генри подумал о том, чтобы встать и перерезать себе вены, чтобы убедиться – кровь там действительно холодная и чёрная. Но это было бы безумием. А безумным он себя не ощущал, несмотря ни на что.

Тишина. Мёртвая тишина. Сон не приходит. Ветер треплет ветви деревьев. Жёлтые листья тоннами слетают на асфальт. Генри видел это с закрытыми глазами – точная копия ветреного дня, когда он ворвался в дом детства, запыхавшийся, в грязной одежде, с угасающей надеждой, что успеет.

Безмолвие нарушилось. Звук был совсем негромким, но всё-таки был, и Генри его услышал. Есть звук – значит, Вселенная ещё не мертва. Он открыл глаза.

Гостиная была пепельно-серой в пасмурном свете. Шорох раздавался со стороны двери, и, приглядевшись, Генри увидел, как в щель под дверью, обвешанной цепями, что-то пролезает. Что-то плоское и прямоугольное. Лист бумаги?..

Он встал, не чувствуя тела. Действительно листок, вырванный из блокнота. Режущий глаза красный цвет – синие чернила на нём казались чёрными. Листок окончательно пролез внутрь и застрял у косяка. Ступая как можно тише, Генри подкрался к двери и приложился к глазку. Но ничего там не увидел, кроме знакомых ладошек на стене. Если кто-то и был, то ушёл.

Генри взял листок. Строк было мало. Округлый каллиграфический почерк выдавал, что автору послания не впервой записывать текст на блокноте.

Теперь ты провёл в его мире достаточно времени, чтобы понять, что он из себя представляет. Это мир кровавого кошмара, целиком находящийся в его власти. Но для тебя… и для других его жертв… это больше, чем просто кошмар. Одно неверное движение, нерешительность, и ты будешь убит.

Генри перестал читать. Глазок невозмутимо смотрел на него, как объектив телекамеры. Он отвернулся от его липкого взора и пошёл к окну, где больше света. Красный листок, казалось, светился изнутри матовым огнём.

Скорее всего, он так или так убьёт тебя. Он слишком могущественен в своём мире… Но я хочу тебе сказать: не теряй надежды. Я долгое время изучал его, и теперь знаю ненамного меньше, чем он сам. Вряд ли эти знания помогут мне выжить, но тебе… может быть.

Запомни: двери с символом культа. Они есть везде в его владениях, но хорошо спрятаны. Уж не знаю, почему именно «Нимб Солнца» он выбрал для их обозначения, но, попав на обратную сторону таких дверей, ты вырвешься из плена той части мира, в котором ты находишься.

Даже у окна глазок буравил спину калёной спицей. Он нервно оглянулся. Как будто кто-то стоит там, за дверью, и следит, как он читает записку. Конечно, это невозможно – глазок предназначен, чтобы смотреть из квартиры, а не из коридора. Но всё-таки…

Путь будет всё время вести тебя вниз. Тебе придётся пройти через все его извращённые фантазии и увидеть воочию, насколько больным может быть человек. Если тебе повезёт, когда-нибудь ты достигнешь дна всей этой мерзости: самой сокровенной, глубинной точки мира, им выстроенного. И найдёшь там истину. Ту самую, что поможет тебе остаться в живых.

Начало этой дороги находится в кладовке. Когда-то я замуровал вторую дыру, находящуюся там. Боялся, что через неё он сможет достать меня. Глупец – я надеялся, что буду укрываться вечно в своей квартире. Но одну хорошую службу это сослужило… он забыл об этой дыре и оставил её открытой. Через неё ты войдёшь в его мир в последний раз. Дальше всё зависит от тебя самого.

Взгляд Генри переметнулся на дверь кладовки – узкую, стоящую боком к нему. И провались он на месте, если не почувствовал в этот миг знакомый адский холод, веющий из-за фанерной перегородки.

Помни, что бы ни случилось… он не Бог, хоть могущество его в том мире не знает предела. Он всего лишь человек. И этим всё сказано.

Джозеф.

Послание заканчивалось крючковатой подписью с длинным хвостиком. Генри прочитал имя ещё раз в надежде, что в памяти что-то всплывёт. В жизни он встречался с двумя, от силы с тремя Джозефами, и все они остались в далёком прошлом. Имя для него было просто именем.

Слова, нацарапанные на бумаге, были слишком ёмкими, чтобы пытаться разобраться в них сходу. Так что Генри до поры до времени оставил попытки понять, о каких таких дверях идёт речь и почему, собственно, он должен быть убит (но как ни крути, от этих строк пробирала холодная дрожь). Первое, за что следовало ухватиться – кладовка. И замурованная там дыра. Если верить автору, ванная комната была не единственным выходом из ловушки.

С каждым шагом ближе к кладовке Генри явственнее чувствовал возрастающий холод, от которого коченели пальцы. Как только он раньше не замечал? Или холода раньше не было, а появился он в тот момент, когда он прочитал записку? Холод нахлынивал волнами, и, находясь в шаге от заветной двери, Генри различил там далёкий щебет детских голосов. Тот самый…

Он открыл дверь и несколько секунд отупело разглядывал тесное помещение, пожёвывая губы. Кладовка оставалась совершенно обычной. Никакой дыры. Только сломанная сушилка в углу, ящик с инструментами да полки со всяким хламом. Давно он здесь не убирался.

Генри ждал. Пара секунд, и привычный вид станет зыбким, размоется, обнажив на стене оскал дыры. Но время шло, а чуда не было. Едкая пыль, разлетевшаяся от дуновения двери, улеглась. Загадочный Джозеф ошибся, или солгал, или и то и другое. Генри почувствовал, как губы сами растягиваются в нехорошей усмешке. Чёрт возьми, иначе и не могло быть. Уолтер Джозеф Салливан – не таково ли твоё полное имя, малыш? Если так, то это была хорошая шутка.

Он закрыл дверь нарочито аккуратно, комкая клочок красной бумаги в другой руке. Можно будет спустить в унитаз, или разрезать на ленты красного серпантина. Генри решил, что так он и сделает. Спешить всё равно некуда.

Но, возвращаясь на кресло, он всё-таки не удержался и ещё раз украдкой посмотрел на смятую записку.

Начало этой дороги находится в кладовке.

Не верилось, что послание, такое доброжелательное и вселяющее луч надежды, не более чем издёвка. Может, он что-то проглядел. Что-то очень важное…

Начало этой дороги находится в кладовке. Когда-то я замуровал вторую дыру, находящуюся там.