В дрожащем голосе было столько неуверенности, что Генри даже пришлось осмотреть самого себя, чтобы убедиться – да, это он самый, Генри Таунсенд с 302-й.

– Где я? – спросила Айлин. Взгляд сместился за спину Генри, на грязно-белые стены. – Что ты здесь делаешь?

Вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов. Если бы я знал, грустно подумал Генри.

– Я не знаю… – он запнулся. – То есть не знаю, с чего начать. У меня в квартире появилась дыра…

Он снова осёкся, почувствовав, как глупо это звучит в этих стенах, в этом белесом окружении. Беспомощно посмотрел Айлин в глаза, но не встретил там ни капли понимания. Страх, недоумение, холодная отчуждённость – но не понимание.

Генри решил начать с главного:

– Это началось неделю назад… Я стал видеть, как убивают людей… мне снились какие-то странные места… вчера я увидел, как ты… – он сглотнул. – На тебя кто-то напал, и тебя увезли в больницу. Потом я оказался здесь.

– О чём ты говоришь? – она нахмурилась; пластырь на левом глазу сморщился грибным стручком. – Я ничего не понимаю…

– Я тоже, – признался Генри. – Кажется, это какой-то другой мир, что ли…

– Какой «другой мир»? – вот теперь в голосе Айлин отчётливо проступила злость. Злость на него, что он пытается водить её за нос, как пятилетнюю. – Ты думаешь, я поверю в это?

Генри растерялся:

– Но это… это правда…

Неправда, с горечью возразили её глаза. Айлин не хотела верить. Она была в своей квартире, в обыденном окружении, а теперь сидит в незнакомом, но явно жутком месте с загипсованной рукой и ногой, с ноющей болью в ключице, и единственный человек поблизости (сосед, с которыми она спасибо если перекидывалась двумя словами в месяц) пытается ей что-то втолковать про дурацкие другие миры. Скорее это мог быть сон, или видение, или что-то ещё… неправда. Генри тоже этого хотелось, и он чувствовал себя экзекутором из-за того, что ему приходится болезненно вырывать её из плена заблуждения. Это был не сон, и опасности здесь были реальные. Никто им не поможет, кроме них самих… Ей нужно было это понять.

– Я не знаю, о чём ты говоришь, – упрямо повторила она.

Генри понял, что придётся пускать в ход тяжёлую артиллерию. Как это ни противно.

– Мальчик, – подсказал он. Айлин вздрогнула. – С тобой был мальчик… Помнишь?

Она не могла не помнить. Возможно, шок и боль подавили в памяти воспоминания о тех страшных минутах, но после такого явного указания они должны были всплыть. Генри воочию увидел, что достиг цели. Губы Айлин задрожали; она отвернулась от него, и взгляд Генри снова зацепился за вырезанные цифры на спине. Он сжал кулаки. Ублюдок.

Молчание затягивалось. Генри хотел что-то сказать, попросить прощения за свою опрометчивую реплику, когда Айлин подала голос:

– Я… я вспомнила.

Она вскинула голову; в глазах стояли слёзы, которые каким-то чудом умудрялись не скатиться по щекам. Право дело, Генри не мог радоваться успеху своего мероприятия.

– Новое платье, – отстранённо продолжала Айлин, глядя мимо. – И сахар… Четыре – число смерти, так я подумала…

О чём она говорит? Генри смущённо кашлянул. Айлин посмотрела на него:

– Да, там был мальчик. Он спас меня от него… от человека в плаще. Боже…

Она замолчала. Что будет, осторожно подумал Генри, когда она узнает, что тот самый человек вскрывает мёртвых женщин пятью футами ниже?.. Значит, это его рук дело. Но мальчик… при чём тогда мальчик? Если всё проделывал человек в плаще, какого чёрта рядом с умирающими везде торчал этот парень?

Айлин посмотрела на Генри и предприняла попытку улыбнуться разбитыми губами:

– Извини, Генри. Мне не следовало тебе так говорить. Я просто забыла. В последнее время со мной вообще творится что-то неладное.

– Всё хорошо, – Генри прислонился к стене. Что-то неладное и правда творилось, но только не с Айлин и не с ним, а со всем окружающим миром. Особенно с домом, где они безбедно проживали все годы.

Айлин выпрямилась, огляделась по сторонам. И, разумеется, не нашла ничего ободряющего.

– Где мы, Генри? Что это за место?

– Госпиталь Святого Джерома, – на её лице отразилось недоверие, и Генри спешно продолжил. – То есть я не уверен. Это какая-то искажённая копия госпиталя. Везде разруха, непонятные вещи, монс… – он запнулся; только россказней про монстров Айлин ещё не хватало. – Как во сне, понимаешь? Не по-настоящему. Но я знаю… – чёрт, всё-таки придётся сказать. – Знаю, что если ты умрёшь здесь, то в настоящем мире тоже…

Айлин внимательно изучала его лицо, выискивая намёк на шутку или издевательство. Не найдя ничего подобного, она недоверчиво взглянула на свою загипсованную руку.

– Ты знаешь, как мы можем выбраться отсюда?

Если я скажу «нет», это будет конец, подумал Генри. Не только для неё, для нас обоих. Нельзя сдаваться сейчас. Нельзя.

– Да. Мне кажется, я знаю.

Айлин вскинула голову, умирающая бесцветность ушла из её голоса:

– Как?

– Айлин, ты знаешь человека по имени Джозеф?

Она ответила не раздумывая:

– Конечно. Это тот журналист, который раньше жил в квартире 302… в твоей квартире. Джозеф Шрайбер.

Шрайбер, значит. Генри кивнул. Не Шиммер, не Шварцнер, а Шрайбер. Джозеф Шрайбер.

– А где он сейчас?

– Он исчез, – сказала Айлин. – За полгода до того, как въехал ты…

Она осеклась и опять посмотрела на Таунсенда, который напряжённо размышлял, обколотившись о стену:

– Причём тут Джозеф? Ты говорил, что знаешь, как мы можем…

– Я получил от него письмо, – сказал Генри. – Буквально час назад, прежде чем оказался здесь. Он писал, что я… то есть мы… должны идти куда-то вниз, чтобы выйти отсюда. Не знаешь, что это может означать?

Подумав, Айлин покачала головой:

– Не имею понятия. Джозеф… он был какой-то странный, особенно в последние недели, когда я видела его. С тех пор, как начал своё расследование.

Генри поднял голову. Брейнтри тоже упоминал про расследование. Тогда он не обратил особого внимания, да и собеседник был далеко не задушевный, но теперь…

– Какое расследование? Он не говорил тебе?

– Ну, я один раз спросила, что это за старые кипы газет, которые он таскает вверх-вниз по лестнице, – Айлин невесело улыбнулась. – Он сначала отшучивался, потом всё-таки сказал, что это газеты десятилетней давности, и он ищет в них материалы для своего расследования по делу Уолтера Салливана. Откровенно говоря, я пожалела, что спросила, потому что Джозеф потом битые полчаса меня удерживал на лестнице, рассказывая об этом маньяке… Ты уверен, что письмо от Джозефа? Ведь о нём давно ничего не слышно.

– Айлин, – Генри присел на корточки, чтобы унять возбуждение. Наконец-то в темноте забрезжил свет, и он начал что-то понимать. – Расскажи, пожалуйста, о Джозефе и о том, как он пропал. Мне нужно знать. Это может быть очень важно для того, что мы будем делать дальше.

Айлин прижала загипсованную руку к груди.

– Хорошо, – сказала она. – Я постараюсь.

Джозеф Шрайбер был мужчиной крепкого телосложения. Из-за этого, хотя он особо не вышел ростом, рядом с ним все чувствовали себя спичечными головками. Поговаривали, что дед у Шрайбера был эмигрантом из Германии, перебравшимся в Штаты во времена Второй Мировой (из-за этого журналист сразу попал в нелюбовь к Ричарду Брейнтри, который терпеть не мог «понаехавших»). В первый же день своего приезда Джозеф лично обошёл все квартиры крыла, чтобы представиться жильцам. Видно было, что он приехал в город всерьёз и надолго и высоко ценит добрососедские отношения (не то что некоторые из старых жильцов).

Айлин он понравился. Разговаривать с ним было легко, он обладал даром любой разговор незаметно направлять в лёгкое русло. Говорил Джозеф внятно и с расстановкой, словно раздумывая над каждым словом, но это вовсе не мешало его воспринимать. Он часто шутил над своей манерой речи, утверждая, что в этом деле виноват журналистский институт.