Я никогда не видел Адама Воблинга. И если мне выпадет такая честь, я, даже наверное, не решусь подойти. Ей-богу не решусь. Жалко его. И театр его тоже. Но обо всём по порядку.

Кстати, сразу совет. Идёте в театр – хорошенько поразмыслите над названием спектакля, а уж потом решайте, идти вам или нет. Если вы цените время и собственные нервы, то знайте, что на авангард вам ходить не надо. И если спектакль, на который потащила вас ваша половина, называется 'Влюблённый ассенизатор', 'Язык смерти' или, на худой конец, 'Летающие асфальтоукладчики', потерпите, расслабьтесь на 10 минут и воздержитесь.

Не стоит рушить свою хрупкую психику высоким искусством. Лучше признать свою ограниченность и спокойно радоваться жизни дальше. А не мучиться от бессонницы так, как это было однажды со мной, после просмотра одного шедевра, в котором два гермафродита мучили собачку.

К Адаму Воблингу, великому кудеснику высоких материй, тянулась жидкая вереница ценителей настоящей режиссуры. Друзья, знакомые, тусняк, в общем. Неважно, что этот храм Мельпомены мало чем отличался от гадюшников, в котором собираются панки.

Конечно, здесь было относительно чисто и из дальнего угла не раздавались надрывные звуки расставания с содержимым желудка, но ощущения того, что я нахожусь в подобном месте, не покидали меня. Атмосфера была та же.

Затаив дыхание, я прошёл в зал и занял своё место. Погас свет, поднялся занавес. И началось. После пяти минут первого акта, я с горечью отметил, что предсказания интуиции сбылись. По сцене носились голые мужики, разговаривающие друг с другом на птичьем языке. Я прикрыл глаза рукой и высказал про себя всё, что думал в адрес театральной элиты. Но мучения-то от этого не прекратились. Так продолжалось целых сорок минут. Я, как мог, сдерживался.

Первая половина прошла на одном дыхании. Под бурные аплодисменты задёрнули занавес. Я открыл глаза.

– Ну, как? – спросила Лира.

– Подташнивает, – ответил я.

– Тебе плохо?

– Удивляюсь, как я вообще продержался.

– Так я и знала. Ты ничего не понял.

– У меня, Лира, статус такой. Не положено мне понимать такие вещи.

– Ну и очень плохо. На твоём месте мне было бы стыдно.

– А почему это мне должно быть стыдно?

– Хотя, что с тебя возьмёшь?

– Ну, договаривай.

– Не надо обижаться. Ты сам своим поведением это подтверждаешь.

– А разве у меня не может быть своего мнения?

– Может, может. Извини, я была не права. Это твоё дело.

– То-то же. Вообще, как ты можешь требовать от меня восхищаться этими извращенцами!

– Может, обойдёмся без оскорблений?

– А если я так считаю.

– Вот мне и обидно, что я потратила на тебя приглашение. Могла бы сходить с кем-нибудь другим, а не выслушивать подобные комментарии.

– А кто тебя заставлял тащить меня сюда?

– Я делала это в интересах дела.

– Сочувствую. Но врать тебе, что мне понравилось, не буду.

– Я тебя не прошу это делать. Никто же не виноват, что ты не разбираешься в искусстве.

– Лира, голые мужики это не искусство!

– Это же образ. Как ты не понимаешь! Я поморщился.

– Образ чего?

– Неужели не понятно? Первый акт – это зарождение цивилизации. Люди наги в прямом и переносном смысле. Они не владеют языком…

– Можешь не продолжать. На второй акт я не пойду.

– Во втором акте будет всё иначе.

– Даже не уговаривай, – наотрез отказался я. – Если у тебя есть желание приобщить меня к прекрасному, повтори свой фокус с выходом из образа. На это я готов смотреть хоть тысячу раз.

– Ничего не понимаю. То ты не можешь смотреть на обнажённое тело, то, наоборот требуешь этого.

– Лира, всё должно быть красиво!

– Но здесь важнее содержание, а не форма.

– Голая мысль тоже отвратительна.

– Хм, интересно рассуждаешь. Пойдём в холл, я хочу услышать реакцию остальных.

Лира оказалась права, в холле зрители разбились на группы и с жаром обсуждали увиденное.

– Восхитительно!

– Адам снова на высоте.

– Очень блёкло. По сравнению с предыдущей работой, эта никуда не годится.

– Я не узнаю его. Где его стиль?

– Напрасно, напрасно вы. Это просто новый взгляд на классический сюжет.

– Какая безысходность! Вы почувствовали?

– Глубоко.

– А где автор?

– Вы не правильно поняли… В общем, всё в таком духе. Лира столкнулась с какой-то женщиной.

– Лира, вы тоже здесь?

– Я не могла не придти. Я решил найти тихий уголок, чтобы не слышать всего этого.

Мой путь лежал через холл в помещения, расположенные за сценой. Потащило меня туда конечно же любопытство. Так, от нечего делать, я шёл по запылённому коридору, заваленному останками декораций, и заглядывал в открытые двери. Здесь было удивительно пустынно. Я ожидал увидеть снующий персонал, актёров, костюмеров, но никого не было.

Я углублялся в полумрак помещений. В одной из комнатёнок я пощекотал себе нервы. В куче мусора что-то шевелилось. Благоразумно удалившись от этого места, я свернул в другой коридор, где, видимо, были гримёрные, потому что в этой части было и светлее, и чище. Я продолжил осмотр достопримечательностей. Не обнаружив ничего интересного, пошёл дальше.

В конце коридора я остановился рядом с дверью, за которой слышались голоса. Без каких-либо колебаний я поступил так же, как это сделал бы любой, оказавшийся здесь человек – стал совать нос не в свои дела.

Приоткрыв дверь, я стал разглядывать комнату, в которой друг против друга сидели двое. Один – неопределённого возраста обрюзгший мужчина с зализанными назад пепельными волосами, острые концы которых выступали из под мочек ушей. Он сидел, развалившись, лицом ко мне, и сладостным голосом что-то говорил, плавно жестикулируя толстыми волосатыми руками.

Его собеседник – явно несовершеннолетний, с прозрачным вихром на голове и выпирающими острыми плечами сидел на краешке кресла, спиной ко мне, и нерешительно возражал ему. Но первый только усмехался.

– Это вещь, поверь мне. Чумовая штука. И никаких головных болей потом. Сплошное удовольствие, – он выпучил глаза.

– Я понимаю, – закивал парень, – просто я…

– Я тебя прекрасно понимаю, – оскалился толстяк, показав редкие жёлтые зубы, – я тоже сначала настороженно отнёсся. Но это стоит того, – он развёл руками, – незабываемые ощущения. А вот то, что ты глотаешь, вредит желудку.

– Ты знаешь? – удивился парень.

– Я руководитель театра или нет? – рассмеялся тот.

– Я только дважды попробовал, – оправдывался парень.

– Ну и как? – толстяк торопливо пошмыгал носом.

– Мне не очень понравилось.

– Ещё бы! В них вдохновения не найти. Ладно, ты как хочешь, а мне не терпится, – он наклонился к столу, – насладиться прекрасными мгновениями… – пухлыми пальцами он взял нечто невидимое из маленькой коробочки и приложил к мягким тканям за подбородком. Парень подался вперёд.

– Теперь легонько нажимаем, – он блаженно закатил глаза. – А-а-а…

Толстяк жадно вздохнул и выпустил воздух сквозь зубы. Глаза его были закрыты. Он медленно соприкоснулся со спинкой кресла и провалился в неё.

– Адам, – дрожащим голосом позвал паренёк.

Тот с трудом разлепил глаза и посмотрел на него мутным взглядом. Потом качнул головой и сделал вялое движение рукой, после чего снова впал в оцепенение. Его глаза закатились, обнажив желтоватые белки. Парень взял такую же штуку, с помощью которой его товарищ отшвырнул себя в дальние дали, но она выпала у него из рук.

Он полез за ней на пол. Я резко распахнул дверь и вбежал в комнату, пытаясь остановить этого наивного придурка. Но было уже поздно. Парнишка сидел на полу в ногах у брюхастого и тихо тащился.

Я огляделся. Это был кабинет. Небольшая комната, заставленная всевозможным безвкусным хламом. Видимо сказывались сумбурные пристрастия хозяина – Воблинга, судя по всему. Чего тут только не было! Доисторический комод, втиснутый в угол, на котором скопился позапрошлогодний мусор. Заваленный бумагами и папками стол. Обглоданное кресло. Засаленные афиши на стенах. Чей-то пыльный портрет в стеклянной рамке. Статуэтки, книги, бутылки, газеты.