— Вы очень категоричны, — сказал патрульный, но мне было плевать. Я не категоричен. У меня есть нормальное видение ситуации.

— Мой сын заступился за девчонку. Все, мой сын, значит, герой. А то, что вы здесь развели — это бюрократия и ничего более. Давай сюда свои бумажки. Сейчас я быстро все подпишу, и забираю ребёнка.

Такой разговор явно не устраивал никого из здесь присутствующих, и только спустя полтора часа я, в компании Тима и двух его друзей с родителями, вышел из отделения. Мальчишки как-то резко посмурнели. И разошлись. Мы остались с Тимофеем вдвоём.

— Мать, наверное, обыскалась, — сказал я коротко. Тим кивнул молча. — Погнали, быстро отвезу домой.

У Тима дёрнулась верхняя губа. Но все же он промолчал. Мы сели в машину, я быстро завёл тачку, чтобы не заставлять Карину нервничать. Тим провернул в пальцах мобильник, набил сообщение. Мне казалось, что он должен что-то спросить, либо заорать, как обычно, потому что это единственная реакция, которая у него сейчас была на меня, но вместо этого сын давился чем-то невысказанным, вплоть до самого дома. Только когда мы приехали, он зло зарычал.

— Почему ты так говоришь?

— Как я говорю? — спросил я холодно.

— Почему ты так говоришь, как будто бы всё так и надо?

— Потому что так и надо, потому что ты настоящий мужик, потому что ты мой сын. Мой сын по определению не может совершить дерьмо…

— Но я совершил. Я сам подрался. Можно было разрулить. Можно было замолчать!

— И что? Только от того, что ты мой сын, это значит твой поступок по определению правильный.

— Бесишь, — протянул Тимофей.

— Я знаю, но ты молодец, что дал мой номер телефона, а не матери.

— Ненавижу тебя!

— А я тебя люблю, — сказал я холодно. Тим дёрнулся, схватился за ручку двери и выскочил из машины. Я медленно вышел и дошёл с ним до подъезда. Возле самых дверей он процедил;

— В жопу засунь свою любовь и не пытайся так загладить свою вину.

— Я не заглаживаю свою вину, я говорю что есть. Мой сын дерьма не может совершить. Мой сын всегда поступает правильно, как бы это правильно не выглядело для остальных.

Карина

Тим вернулся поздно, весь взъерошенный, злой.

— Что-то случилось? — спросил я, стоя на кухне. Тим посмотрел на меня цепким, тяжёлым взглядом, как у Валеры, а потом дёрнул подбородком.

— Нет, мам, все хорошо, — произнес и пошёл в свою спальню. Я вышла в коридор и убрала в обувницу его кроссовки. Заглянула к играющей Лидочке и предложила укладываться спать. Я чувствовала, что у Тима не все хорошо, и поэтому, когда уложила дочь, тихо поскреблась в его дверь.

— У тебя что-то случилось, — без знака вопроса уточнила я, потому что точно знала, что случилось. Тим передёрнул плечами. Он был очень похожим на Валеру, маленькой его копией, и самое смешное, что, испытывая к мужу гамму негативных чувств, я не видела что-то плохое в своём ребёнке. Нет, мой сын забрал все самое лучшее.

— Я подрался, — выдохнул Тим и плюхнулся на кровать. Я только взглянула на это, понимая, что предстоит очень непростой разговор.

— Ты думаешь, это правильно?

— Нет, конечно, я знаю, что можно было избежать этого. Три пацана привязались к двум девкам. Одна завизжала. Ну, я окликнул, типа какого черта, слово за слово, начали толкаться плечами, но потом сам не понял, как завязалась драка.

— Ты же понимаешь, что так решать конфликты — не самый лучший вариант? Сегодня все прокатило, а завтра…

— Да, да, я знаю. Завтра меня заберут в ментовку и так далее. И тому подобное, — тяжело вздохнул Тим и зажал лицо. — Они меня и сегодня забрали. Отец приехал.

Я только сглотнула и, понимая, что Тима беспокоила не сама драка, а то, что случилось после неё, и он не знал, как это идентифицировать для себя.

— Меня бесит, что он такой понимающий, знаешь, вот приехал бы, наорал, сказал, что я идиот последний, типа нафига я вообще ввязался, мозгов, что ли, нету? Нет, он приехал такой, говорит, что типа мой ребёнок поступил правильно, потому что так должен поступать любой нормальный мужик, заступаться за женщин и все. Блин, такое чувство, как будто бы он пытается меня…

— Купить? — закончила я за сыном, и Тим кивнул. — Он не пытается тебя купить, Тимофей, он пытается наладить контакт и поэтому будет потакать всему. И только тебе решать, как далеко может зайти такое поведение и отношение.

— Мам, я не хочу ничего решать. Я просто хочу, чтобы нафиг ничего не было, чтобы все было как раньше. Да, я понимаю, что такие вещи не проходят бесследно, но я не хочу, чтобы было как сейчас, потому что я его ненавижу.

Я шагнула в спальню, присела рядом с ним на кровать, он поднялся, прижался ко мне, ткнулся носом в плечо и тяжело задышал. Я запустила пальцы в его волосы и пообещала:

— Все будет хорошо, Тим, просто немножечко иначе.

Когда мы поженились и прошло какое-то время, свекровь мне однажды сказала, что моя главная отрицательная черта — это баранья упёртость. То, что я буду долбить в одну точку, пока не добьюсь результата, и отчасти она была права. Я, когда не могла сделать ровный стежок, распарывала и шила, заново распарывала, и шила заново до тех пор, пока руки не запомнили, до тех пор, пока я не выработала какую-то определённую мышечную память. То же самое было с Тимом, когда он был маленький, если у нас что-то не получалось, мы повторяли это по нескольку раз. И сейчас, если я что-то решила, я упёрто шла к этой цели.

Цель у меня была сейчас одна — написать заявление на Снежану, поэтому я приехала в ближайшее отделение полиции и стала общаться с полицейским. Хорошо, что у меня были свидетельства о дтп. И поэтому моё заявление приняли.

Мне было уже не важно, что там решил Валера, мне было важно, что решила я сама. Я решила идти до конца. Во всем, поэтому после отделения я поехала к своему гинекологу.

Долго лежала на кушетке при осмотре, вся сжималась и мешала врачу. Она качала головой и говорила, что ничего-то у меня не меняется, что я стабильна, как швейцарские часы.

— И получается, вы рассматриваете вариант, чтобы прервать беременность, я правильно вас понимаю?

Когда ты договариваешься с собственной совестью, самое главное, чтобы у тебя не было внешних участников этого договора. Когда я договаривалась с собственной совестью, я почти себя убедила. Я убедила себя на обреченные муки, на страдания, на пожизненную память того, что это я поступила так с ребёнком. Но я правда не знала, что мне ещё делать. Это сейчас, если у меня происходили заминки и накладки, приезжала свекровь. Это сейчас, если Тиму была нужна новая ракетка, Валера давал деньги. Это сейчас, если на клубной карте у Лидочки кончался депозит, муж все оплачивал. А что будет потом?

Я не знала.

Потом будут выторгованы крохи сродни детским пособиям. Отчётность. Моя депрессия. Мои сожаления, моя радость о том, что я все-таки не поступилась какими-то жизненными принципами, но это ничего не стоило перед тем, что я этому ребёнку ничего не могла дать. Я ни на что не была способна, я не была способна ни прокормить детей, ни содержать их. Я такое бесплатное приложение к Валере. Паразит своеобразный.

И продолжать жизнь в этом анабиозе было сродни тому, чтобы пустить себе пулю в висок.

— Карина, вы меня слышите? Я правильно понимаю, что вы планируете прервать беременность?

Валера

Не спалось.

Ходил как бешеный по гостиничному номеру, и пытался собрать себя в кучу. На меня накатывало, ошарашивала каждый раз все сильнее и сильнее оставшаяся в недомолвке ситуация с Кариной, Тим, плачущая Лида…

Молодец, отделил зерна от плевел, решил, что так нормально, с одной стороны секс, с другой стороны — семья и любовь.

Молодец, нечего больше сказать.

Сам все просрал, но самое интересное, что это безумно логично выглядело в моей голове на момент принятия решения. И ведь самое смешное, что первая мысль, которая приходит, когда идёшь на такой шаг, что никто не узнает, никто никогда не поймёт и не увидит. Но все тайное рано или поздно становится явным. Сон не шел и через два часа, и через три, и даже когда я встретил рассвет, все равно в голове было пусто и напряжённо, как будто бы вакуум какой-то образовался. Материл себя последними словами.