— Господи, Валера, что у вас там произошло? Почему Карина в больнице?

— Мам, вот давай без нотаций, пожалуйста. Я тебя умоляю. У неё сработала подушка безопасности. У неё лёгкое сотрясение, поэтому я оставила её в больнице. Тим выскочил раньше, и сейчас он недоступен. Я думал, что он поехал к тебе.

— Да никуда он не поехал.

— Ну вот так бы сразу и сказала, черт возьми! — я бросил трубку и задышал тяжело. Лида подтянулась ко мне, дотянулась до меня кроссовками и потрогала по локтю.

— Пап, ну не ругайся, пап, давай я бабуле позвоню. Я выдохнул.

— Да, позвони…

Лида на планшете в мессенджере нашла номер телефона матери Карины и пропела:

— Бабуля. Привет, бабуль, бабуль, ты меня слышишь? Бабуль, а Тим к тебе не собирался. Нет, нет, он просто поехал и не сказал куда, а сейчас телефон отключил. Мы думали, что он к тебе поехал. Бабуль, ну че ты кричишь? Нет, бабуль потом, потом все, пока.

У Лиды разговор получился намного более колоритным и, что самое важное, коротким.

— Нет, пап, у бабули его тоже нету, он тоже бабуле не звонил.

Я прикусил костяшки пальцев и выматерился.

Мы как раз доехали до дома, и я оставил себе малюсенькую надежду на то, что Тим взбрыкнул и просто решил поехать домой своим ходом. И что мы сейчас с ним встретимся в квартире, но когда мы поднялись на этаж, когда я вышел из лифта, открыл дверь своим ключом, понял, что квартира была пуста.

Я спустил Лиду с рук, и она пошла быстренько в свою спальню.

— Папа, ну как мы будем искать Тима? — крикнула она мне из коридора, а я, опершись о косяк, тяжело вздохнул. Вытащил мобильник. Нашёл старый, давно забытый номер знакомого мента и, набрав его, начал прям с порога.

— Привет, Дань, слушай, такое дело — у меня сын взбрыкнул. Найти его нигде не могу. Телефончик можешь отследить?

В этот момент по второй линии я увидел звонок от Карины.

Холодный пот прокатился по спине, я стиснул зубы и, не дождавшись ответа Данилы, нажал на удержание и переключил вызов.

В трубке раздался тихий, но достаточно злой голос жены:

— Что. Случилось. У. Тебя?

Карина

Когда за Валерой закрылась дверь, у меня в груди разорвался ледяной комок. Я ощущала, как изморозь покрывала все органы и заставляла моё сердце биться тише.

Я свернулась в клубок и прижала колени к груди. Я понимала, что Валера — хороший отец в меру того, насколько может быть хорошим отцом мужчина, который постоянно занят работой, который постоянно занят тем, что он обеспечивает свою семью, оберегает свою семью, и по факту у меня, если взглянуть правде в глаза, было мало вопросов к его отцовству.

Он был хороший отец, в меру своих возможностей.

Низ живота тянуло. Мне казалось, что меня обманули. Мне казалось, что слова про то, что с ребёнком ничего не случилось, это полная ложь, по той простой причине, что прижимая колени к груди, я чувствовала пульсацию, которая спускалась все ниже и ниже, и ниже, и возможно, врачи на самом деле просто посмотрели недостаточно хорошо и, скорее всего, может быть, что это случится не сегодня, не завтра. Может быть через неделю.

Зашла медсестра и уточнила, все ли у меня хорошо. Соленые слезы уже разъели всю кожу вокруг глаз, и поэтому она покраснела. Я покачала головой.

— Низ живота тянет, — сказала я тихо, и медсестра нахмурилась.

— У вас не должно ничего тянуть. Все же хорошо…

— Я не знаю, но низ живота тянет.

— Давайте я позову доктора. И, может быть, мы вам поставим успокоительное. Мне кажется, у вас на нервной почве это все.

Она была учтивой и мягкой, провела мне по волосам ладонью, а я зажала лицо руками, понимая, что сегодня был просто фатальный по своему ужасу день. Всего лишь одна поездка за город вывернула мою жизнь наизнанку.

В один день я стала лгуньей.

Я стала предательницей.

Я изменила все свои ранее твёрдые устои.

Я хотела сделать все возможное, только чтобы не быть с ним, потому что с ним оказалось быть ещё больнее, чем без него.

Каждое движение, звук его голоса — причиняли сейчас такую боль, что я могла её сравнить, разве что с любовью, которую он дарил все эти года. И если у других мужчины изменяют, то, наверное, это как-то чувствовалось. Я не могла сказать про то, что когда-то чувствовала, что Валера мне изменял, потому что да, его грубоватая, циничная, наглая манера во всем признаваться, да, она некоторых отталкивала, но за столько лет я привыкла к ней.

Я привыкла к тому, что если такие люди, как Валера, говорят о том, что любят, они это делают не в кровати под одеялком, а они это делают на всеобщее обозрение. Они делают это из собственного самолюбования, но они это делают так, что все вокруг знают, что они любят, и Валера делал так.

Когда мы только начинали жить, он кричал мне о любви с балконов, когда мы только начали строить нашу семью, он мог на всех встречах с друзьями громко и во всю рассказывать о том, что любит меня. Он был человеком широкой души. Он все делал по максимуму, и как я после такого могла хотя бы представить, что он может изменить?

Мне уже было неважно, спал он со Снежаной, не спал он со Снежаной. Была ли у него связь после того, как я обо всем узнала или нет.

Измена — она в голове. Он влюбился в чувства. Он сказал мне, что у него появилась другая. Я ничего с этим не могу сделать. Он это говорил, чтобы причинить мне боль. То есть, когда он делал мне больно, он меня не любил. И уже поэтому я могла сказать, что да, его измена была в голове.

Дыхание стало сбивчивым и неровным.

Я поняла, что у меня плечи трясутся от рыданий. В этот момент зашёл врач. Увидев мои слезы, он тяжело вздохнул и покачал головой.

— Ну что вы так переживаете, что у вас случилось?

— Вы мне соврали, — сказала я нервно. — У меня болит живот.

— У вас могут быть спазмы, это нормально, но это не означает, что у вас начинается выкидыш.

— Я не думаю, что это нормально. Я дважды ходила беременная. Ни разу у меня на сроке в пять недель не было такого.

— Давайте будем откровенны. Вы дважды были беременны много раньше. С возрастом ткани, кости становятся более чувствительными, поэтому, возможно, раньше вы ничего не замечали. Давайте мы с вами успокоимся. Я поставлю вам успокоительное и обезболивающее. Хорошо?

Я только прикрыла глаза, понимая, что меня так и будут накачивать препаратами, потому что нервы — это тоже вероятность того, что будет выкидыш. После уколов, мне казалось, меня немного отпустило, но потом случился новый виток истерики…

У меня перед глазами стояло, как он на нашу десятую годовщину арендовал воздушный шар, как на высоте кричал о любви.

— Карин, я люблю тебя. Я люблю тебя сильнее жизни. Ты самое чудесное, что было у меня. Ты самая шикарная женщина, Карин. Я люблю тебя.

Мужчина, который управлял воздушным шаром, поворачивался, смеялся, качал головой, я смущалась, прятала заслезившиеся глаза под ресницами.

— Я люблю тебя, Карин.

А на днях он орал другое, на днях он кричал о другом, о том, что ему было как-то не так в нашем браке, о том, что у него есть другая женщина, о том, что он влюбился.

Слезы снова потекли по щекам, и я поняла, что истерика ни капельки не утихает, а мне только становится с каждым разом все хуже и хуже.

В горле першило, и мне физически было тяжело реагировать на внешние раздражители, такие как звонки мобильного.

Я не понимала, кто и что от меня хочет, поэтому, когда все-таки дотянулась до тумбочки, которая стояла возле, то увидела входящие звонки от матери.

С ней я не была готова разговаривать по той простой причине, что я всегда была у неё виноватой, и сейчас даже на вопрос: «Как дела?», она могла выставить меня круглой дурой. Во всем она могла обвинить меня. И она считала такую форму общения нормальной. Я не хотела с ней разговаривать. Потом почему-то начались звонки от свекрови. Я никак не могла понять их непонятное желание пообщаться со мной в один вечер. Потом до меня дошло, что, скорее всего, Валера одной из них рассказал, что я в больнице, и они жаждали узнать подробности, но я не хотела никому ничего рассказывать.