Запоздалое осознание того, что мог попросить у меня Валера, настигло внезапно.

Я облизала губы и медленно обернулась к мужу.

Он не ухмылялся.

Он сложил руки на груди и был предельно серьёзен.

В глазах не блеснула ни разу тень усмешки.

— Что ты хочешь? — спросила я дрогнувшим голосом. Казалось, будто бы у меня ангина и говорить было физически больно.

— Я хочу всего лишь одного. Кое-что такое, что ты уже имеешь, но от чего отчаянно хочешь избавиться…

Валера провёл языком по губам и склонил голову к плечу.

— А взамен ты получаешь тихий, спокойный развод. Я соглашусь на все твои условия, которые ты выдвинешь. Если скажешь мне не попадаться тебе на глаза — хорошо. Если скажешь достать перо из задницы павлина — хорошо. Если скажешь, что замуж решишь выйти — не совсем хорошо, но я как-нибудь наступлю на горло своему чувству собственничества. Не будет хорошо только в одном случае…

Валера чеканил слова, словно бы не он был виноват, а меня обвинял во всем. От этого сильного, звучного голоса у меня мороз бежал по коже…

— Будет плохо, если ты попробуешь забрать детей. Дети остаются той величиной, которая не движется ни к тебе, ни ко мне. Мы имеем общие права на них. Ты получишь самое хорошее содержание. Тебе не надо будет никогда работать. Мы пропишем то, что на протяжении определённого промежутка времени я должен буду помимо содержания как-то ещё материально компенсировать твою заботу о детях. Давай будем откровенны. Когда ты что-то просила для себя, я никогда ничего не имел против, потому что я знал, что это компенсация того, что ты отдаёшь свою жизнь нашим детям. Так вот.

Валера вскинул голову, дёрнул подбородком вверх, сделал шаг ко мне. Его пальцы отвели у меня прядь от лица, заправив её за ухо, а потом муж, наклонившись, прошептал:

— Мое главное условие, Карин. Я же не дурак, я же прекрасно понимаю, что произошло и почему ты соврала. Я же понимаю, что сначала ты не говорила мне про беременность из-за того, что не знала, как это сделать, правильно? Может быть, как-то красиво. Что там у вас, у женщин, в голове. Но потом ты мне не сказала про беременность, потому что ты уже убила этого ребёнка. Ты уже мысленно согласилась идти на аборт. Ты уже подписала приговор новой жизни, и моим единственным условием к разводу будет только то, что третий ребёнок у нас родится. И все.

Карина

Мне показалось, что у меня сердце вырвали из груди и оставили меня лежать с раскрытыми рёбрами.

Я хватанула воздух губами.

Валера прекрасно знал меня.

Он знал меня лучше, чем кто бы то ни было. Он понимал, что никакого третьего ребёнка не будет и заранее пытался избежать этого.

А что мне делать с тремя детьми? Я не была уверена в своих силах поднять двоих. И все замечательно, конечно, что мне рассказывал Валера, только кто даст гарантии? Кто скажет, что через год или, может быть, когда он влюбится, найдёт женщину, начнёт с ней жить, его слова не потеряют силу? Я не могла так рисковать, хоть и понимала, что это больно.

Это безумно больно — отрывать от себя что-то, что вросло в душу. А мой ребёнок, который только-только начал формироваться, это плод моей любви. И сделать аборт означало вырвать из себя любовь.

Я сцепила зубы покрепче, чтобы не заплакать, и медленно обернулась к мужу.

— Условия всегда выставляет потерпевшая сторона, и это я. И моим условием будет, что ты не приближаешься ко мне. Я не претендую на то, чтобы одна воспитывать детей. Это наши дети, но твои условия я даже не хочу слышать. Это безумно унизительно…

— Карина, ты понимаешь, что сейчас говоришь?

— Я все прекрасно понимаю, но и ты пойми, моё тело — моё дело. И ты на это никак не можешь повлиять.

По лицу мужа скользнула тень, а потом его глаза полностью потемнели. Зрачок, казалось, затопил всю радужку и пытался вырваться, чтобы тьмой раскрасить белок.

— Ты не посмеешь сделать аборт.

— Это тебя уже не будет касаться, Валер. Ты свой выбор сделал, и он был не в пользу меня…

— Карин, как ты не понимаешь, что не было никакого выбора. Как ты не понимаешь, что наша жизнь с тобой, пятнадцать лет, это безумно много. И в этом «безумно много» только один процент составляет постель, а все остальное: привязанность, общие дела, хобби, дети, воспитание, взгляды на быт, отпуска — все это составляет остальные девяносто девять.

— Из-за этого одного процента, ты решил пойти налево, — сказала я горько и опустила глаза, чтобы Валера не видел в них застывших слез от принятого мной решения.

— Я не предавал тебя, я не изменял тебе, — рявкнул муж, и его руки взметнулись. Он попытался схватить меня, но в последний момент одумался, отстранился, сложил руки на груди, чтобы не испытывать соблазн схватить меня.

— Какая разница, спал ты с ней или не спал? Если предательство, оно не следствие тела. Предательство, оно сначала рождается в голове, и сам факт, что ты увлёкся кем-то, сам факт, что ты проводил с ней время, флиртовал, скорее всего — целовался, возможно, у вас был петтинг. Вот это все уже предательство.

— Карин, а ты понимаешь, что не я один виноват в этом во всем?

— Нет, не понимаю, Валер. Мы могли с тобой это решить раньше. Ты мог мне это высказать? Намного раньше ты мог поделиться тем, что тебя не устраивает? Но тебе был жутко нужен этот один процент с кем-то другим.

— А что обсуждать, Карин, если из раза в раз, изо дня в день я натыкался на некоторый холод, на постоянное повторение одного и того же сценария: что мне это было нужно, а ты снисходила до меня. За столько лет у меня выработался инстинкт того, что я тебе не нравлюсь, я для тебя не привлекателен, и ты меня не хочешь. И мне кажется, любой человек однажды задастся вопросом: «А только она меня не хочет или все?». И решит проверить. Я очень долго решался. И, как выяснилось, оказалось, что не всем я противен, а кто-то меня хочет.

— Я ни капельки не умаляю твоих достоинств. Ты харизматичный, сильный, мужественный. Ты весёлый, немного чокнутый. Ты очень красивый, Валер, у тебя очень привлекательная мужская красота, брутальная. Я прекрасно понимаю, что с тобой любая хочет, но конкретно выбранная тобой, хочет твой толстый кошелёк. И все.

Я сказала это специально, чтобы уйти со скользкой тропы того, что мы могли продолжить дальше обсуждать беременность, а я этого не хотела. Я уже приняла решение, и Валера никак не должен был на него повлиять, поэтому я заговаривала зубы.

— Карин, а ты понимаешь, что это просто оправдание твоё? Сейчас тебе на самом деле тоже больно от того, что, как выяснилось, я нравлюсь другим женщинам. И не надо мне говорить про кошелёк. Я не дурак, я прекрасно понимаю, кто и за что меня так любит. Ты вот просто так любила студента, работника завода, бизнесмена, владельца холдинга. Во всех этих ипостасях ты любила только меня, а не мой статус. И не надо считать, что я дурачок, я не понимаю, как и почему со мной Снежана, но она хотя бы не лжёт, когда дотрагивается до меня. А с тобой мне каждый раз приходилось играть, устраивать танцы с бубном, чтобы тебе все понравилось, чтобы в очередной раз не получить подтверждение того, что я тебе не привлекателен, что ты выполняешь, да, пусть не неприятную, но напрягающую повинность!

— Постель с тобой никогда не была для меня повинностью, — мягко сказала я, сделала шаг в сторону, прошла до дивана и упёрлась в спинку ладонями. — Меня устраивала постель с тобой. Я не понимала, что ты хочешь иного. Как я должна была понять, что тебе нужно что-то другое, если ты молчал? И ты же знал, что, вероятнее всего, я первая не пойду на контакт. Ну, тебе было и так нормально. Просто признай уже наконец, хотя бы сам себе признайся, что ты хотел изменить, и если все так, как ты говоришь, что ты с ней не спал, то это только вопрос времени. Не приди она сейчас, не забей она сейчас тревогу о том, что ты не хочешь уходить из семьи, дальше бы вы все равно переспали.