Я закусила губы от злости, запрокинула лицо к потолку, зажала рот ладонью, стараясь не закричать

— Господи, ты сам себя слышишь, Валера? Да ты выкручиваешься сейчас как уж. Но ты уже облажался. Как ты этого понять не можешь? Она пришла ко мне и сказала, что ты со мной только из-за детей, что тебе со мной очень плохо. Какие мне ещё нужны доказательства?

— Карин, я не спал с ней. Я ни с кем, кроме тебя, не спал, поэтому никто, кроме тебя, не мог быть беременным…

— Но ты же поехал проверять все равно, — зло усмехнулась я. И так получилось, что вместо смеха изо рта вырвался хрип.

— Это все очень логично объясняется. Я поехал проверять не беременность, а то, что она сделала это специально. Она посчитала, что имеет какие-то права, чтобы прийти к моей жене, к моей семье, и все разрушить. Такие вещи не оставляют безнаказанными…

— Хорошо наказал, отдохнул, пока наказывал.

Валера непонимающе покачал головой, свёл брови у переносицы, и я почему-то зло, хмельно рассмеялась и произнесла следом.

— Все, о чем мы вчера говорили. Тебе же всегда не хватало чего-то в постели, поэтому хорошо съездил, наказал, дополучил то, чего не хватало. Да?

Я не знала, почему меня так рвало на этой теме. Я же вчера почти успокоилась. Я приняла тот факт, что я буду разведёнкой с двумя детьми, и все на этом. Но нет, сегодня меня снова взвинчивала вся эта ситуация.

Валера медленно встал с дивана, обошёл его. Он приближался ко мне, как злой хищник. Когда между нами осталось расстояние меньше метра, он замер. И холодным голосом, которым обычно люди зачитывают приговор, сказал:

— Карина, я сделаю это всего лишь один раз. Ты должна это понимать.

Я растерянно посмотрела на мужа, не осознавая, что он имел ввиду, но в следующий момент Валера дёрнул ткань брюк повыше и начал опускаться на колени. Он встал передо мной, посмотрел на меня снизу-вверх, туго глотнул, что кадык пробежался снизу-вверх.

— Карина, любовь всей моей жизни, я умоляю тебя простить меня за то, что я причинил тебе боль, за то, что я посчитал, что имею право на что-то большее вне нашего с тобой брака. Я прошу тебя простить меня за то, что тебе вчера пришлось испытать. Я прошу тебя простить меня за то, что ты ощутила эхо предательства. Я не должен был так поступать. Я не имел прав никаких на это, и я умоляю тебя не разрушай все, пожалуйста, и прости меня. И клянусь, до конца своих дней, я на руках буду тебя носить. Я отдам тебе все, что хочешь. Я подарю тебе целый мир, Карина, пожалуйста, прости меня…

Карина

Валера говорил так искренне, что трусливая часть меня взвизгнула и забилась в истерике, крича о том, что ну он же хороший. Он же правда у нас очень хороший. Почему бы нам сейчас не поступиться чуть-чуть принципами? Почему бы не наладить отношения с детьми, почему бы не попробовать построить что-то новое?

Смелая, отчаянная часть меня, которая, видимо, все эти годы спала беспробудным сном и храпом своим оглашала окрестности, заорала так громко, что я была готова зажать уши. Нельзя было верить. Тот, кто предал однажды, предаст и потом.

И тот факт, что Валера сейчас стоял передо мной на коленях, никак не сглаживал ситуацию.

— По-твоему можно сказать прости, и это починит разбившуюся чашку? — спросила я, закусывая губы и приподнимая лицо к потолку, чтобы слезы не катились по щекам.

— Карин, одних слов недостаточно, я это понимаю. Я это осознаю, — Валера пошатнулся и сделал шаг на коленях ко мне. Между нами оставалось расстояние не больше, чем в ладонь. Муж обхватил своими ручищами мне ноги и притянул меня к себе, уткнулся лбом мне в живот. — Я понимаю, что слова на самом деле имеют свойство забываться, поэтому я сделаю все возможное, что только ты скажешь, чтобы мои поступки исправили все.

— Как бы ты не поступил, Валер, ты признался, что тебе не хватало ощущений влюблённости, секса, внезапности какой-то. Это глупо — надеяться на то, что высказав это все, я такая послушала и изменилась, стала тебе постоянно, при любой возможности показывать свои голые ноги, задирать юбку и становиться в коленно-локтевую.

Мне было даже мерзко это произносить, потому что я никогда не была той женщиной, которая легко на все соглашалась. Валера мне ни разу не сказал: «А давай мы с тобой переспим в машине». Нет, он прекрасно знал, что я на это не пойду. Не потому, что мне не позволяло воспитание или ещё что-то. Я просто не понимала смысла растаскивать что-то личное по всяким закоулкам. Постель для меня с мужем была чем-то большим, чем просто какая-то механика. Это было время, когда и он, и я максимально открыты, максимально уязвимы. Я хотела, чтобы эта уязвимость сохраняла хотя бы пространство, я хотела долгих поцелуев, я хотела, чтобы касания на коже проступали. Я никогда не хотела где-то в подсобке, в кабинете, на карачках с постоянным страхом о том, что кто-то зайдёт, показывать свои чувства.

— Карина, я все понимаю. Я понимаю, что ни ты не изменишься по щелчку пальцев, ни я не смогу заглушить моё желание тебя настолько сильно хотеть, чтобы не докучать тебе этим. Я все это прекрасно понимаю, но сейчас мы находимся в той точке, когда мы можем хотя бы что-то исправить.

— А как ты исправишь измену? — а слезы все-таки потекли, и я уже не видела смысла стоять с запрокинутой головой. — Как ты объяснишь Тиму, что ты не хозяин своему слову и своим действиям? Ты, когда перекладывал на него ответственность, не думал, что тебе это аукнется, и тебе придётся как-то выкручиваться из этого всего? Ты не подумал о ребёнке, когда заставлял его врать мне в глаза? Плевать на наши с тобой отношения в данном контексте, а ты о своих отношениях с сыном подумал? Ты понимаешь, что если я сейчас проявлю великодушие, слабость, трусливость и закрою на все глаза, то твой сын через года начнёт вытирать ноги о женщин, которые, возможно, ему доверятся, откроют душу. Ты понимаешь, что ты сломал его как личность…

— Карин не нагнетай, — рявкнул на меня Валера и резко отпрянул, встал на ноги, понимая, что я не собиралась никак его прощать, никак его принимать, и от этого муж заводился все сильнее.

Он стряхнул с коленей несуществующую пыль и посмотрел на меня холодно.

— Ты сейчас заговариваешь мне зубы, у тебя просто смелости не хватает признаться самой себе, что даже такого меня, кобеля потасканного, ты все равно любишь, а я прекрасно знаю, что ты меня любишь.

— Дело не в смелости, Валер. А элементарно в чувстве самосохранения. У тебя через пару лет опять что-то щёлкнет в голове, и ты снова найдёшь себе новую Снежану, которая в следующий раз будет практичнее и придёт ко мне сразу с пузом. А тогда мне что делать, будучи старше на несколько лет? Я и так с годами не молодею. Я отдала тебе свою молодость. Это самое ценное, что может быть в нашей жизни. Молодость равно время. Я тебе его отдала, а ты мне ответил тем, что швырнул в лицо грязную тряпку своих измен.

— Я не изменял тебе! — зарычал на меня муж. Он развернулся, постарался схватить меня за плечи, но я ими повела, желая сбросить его руки, но пальцы все равно впились мне в кожу. Валера вынудил меня поднять на него глаза. — Я не изменял тебе, богом клянусь. Да, это была погрешность. Это был флирт. Это были встречи. Я никого не трахал.

— Спасибо тебе, честное слово, — сказала я, туго сглотнув. — Спасибо, что хотя бы не трахал, а то я не знаю, может быть мне стоит все-таки провериться на инфекционные заболевания или как…

Последняя фраза довела Валеру до кипения. У него венка на лбу проступила настолько ярко и запульсировала, что мне показалось, будто бы она сейчас порвётся.

— Ты думай, что говоришь! Я, конечно, придурок, но не настолько.

— Настолько, Валер.

— То есть… — муж того сглотнул. — То есть, когда я открыл тебе душу, ты решила в неё харкнуть?

— Ты по моей вообще грязными сапогами прошёлся. Как у тебя вообще хватило совести упрекать меня в том, что я недостаточно громко визжу от самого факта, что ты встал на колени? Как у тебя хватило совести просить прощения после того дерьма, в которое ты меня вчера окунул? Как у тебя хватило совести говорить о нашем будущем, которое разрушила твоя потаскушка, решившая, что она может претендовать на нечто большее, чем роль постельной грелки? Как у тебя хватило совести поступить так с женщиной, которая треть жизни отдала тебе?