Валера

Меня бесил сам факт, что я должен оправдываться.

Я извинился, я встал на колени перед ней.

Я показал насколько важна для меня она и семья, и меня вымораживало, что она стояла и изгалялась надо мной.

Ей было важно, чтобы моё чувство вины затопило меня до краёв.

Ей было безумно нужно ощутить свою власть, она не понимала одного.

Ее власть в её слабости.

А не вот в этом во всем.

В этом, которое я воспринимал как войну, поэтому я поджал губы, сцепил челюсти до хруста эмали на зубах. Мне кажется она начала трескаться.

— Нет у меня совести. Разве не знаешь — бессовестный мудак я! Ты прекрасно видела, за кого замуж выходила. Ты выходила за наглого циника. Неужели ты считала, что с годами я как-то изменюсь?

Ее губы задрожали и мне отчаянно захотелось провести по ним кончиками пальцев, чтобы ощутить нежный бархат. Но я сдержался. Насупился.

— Ты никогда таким не был в отношении меня, — сказала тихо Карина и обняла себя руками. Одна часть меня люто боролась за то, чтобы наплевать сейчас на это состояние войны между нами, и просто дёрнуться к жене, вытереть пальцами её слезы и прошептать, что все будет хорошо, я все исправлю. А вторая часть меня пихала под локоть и ехидно замечала о том, что ну да давай, попробуй подойди, дотронься до неё, и получишь в зубы.

Я не любил, когда Карина упрямилась. Я намного охотнее и податливее становился, когда она, словно кошка, добивалась своего лаской.

Я какой-то псих неуравновешенный, наверное, потому, что мне важно было, чтобы она могла добром, нежностью добиваться своего, и все эти года она этого добивалась, но сейчас, видимо, решила, что в ход должны идти кулаки и била она сильно, как будто бы у неё был между пальцами зажат, кастет. Им она проходилась у меня вдоль рёбер, оставляя уродливые кровящие шрамы.

— Я прошу прощения у тебя, — взяв себя в руки, попытался снова начать я.

Я готов был еще три сотни раз попросить прощения за то, что так случилось. За то, что пошел коротким путем и выбрал не бороться за наши с ней отношения. Но лишь бы она не отталкивала.

— Ты за своё предательство прощением пытаешься переложить ответственность на меня. Ты просишь прощения, но перекладываешь на меня все, потому что это моё будет решение — простить тебя или нет. Это я буду нести ответственность за последствия этого прощения, когда больше не смогу ни разу нормально отреагировать на твою задержку на работе, на любой звонок, поступивший на твой мобильный с незнакомого номера, на твои командировки и на твоё желание переболеть там где-нибудь, в одиночестве, в гостинице. Я не смогу больше на это нормально смотреть. Это будет цена, которую я буду платить, а не ты. Ты, прося прощения, даже не думаешь о том, чего оно мне будет стоить. Ты, изменяя мне, не думал о том, сколько я за это потом заплачу, и ты мне говоришь о какой-то мифической любви. Валер, ты эгоист, ты циник, ты единственного человека в этой жизни любишь. Себя. Ты делаешь все, чтобы только тебе было комфортно.

В Карине проступили черты какой-то величественной королевы, которая ровным голосом зачитывала приговор нерадивому слуге.

— Ты врёшь, — заорал я. — Я люблю сильнее жизни тебя. И раскрыла бы ты глаза, хоть на секундочку отвела их наконец-таки от детей, от быта, от матери от своей, ты бы видела, что я люблю сильнее всего в этой жизни. Только тебя!

— Не унижайся, не лги сейчас! — у Карины задрожали губы, они были пунцовыми от того, что она их часто прикусывала. А над верхней скопилась капелька слез, и хотелось стереть ее пальцем, но я тормозил себя, запрещал себе даже подумать о том, что сейчас имел право прикасаться к ней.

Да, она была права, она во всем была права. Но она даже не пыталась рассмотреть какой-либо другой вариант, кроме как развод.

— То есть тебе ничего не надо? — спросил я холодно. — Ты ставишь сейчас точку?

— Я её вчера поставила, Валер, — тихо сказала Карина, сама испугавшись своего ответа.

Да, она поставила точку, а я не привык извиняться по нескольку раз.

Я понимал, что да, это всего лишь слова и позднее, когда пройдёт какой-то пик, я докажу свою верность делами. Но Карина не хотела дать мне на это шанс.

— То есть ты видишь только один выход из сложившейся ситуации. Я правильно тебя понимаю?

Мой голос стал ровным, холодным, лишённым всяких эмоций.

Я понимал, что мне нужно было сейчас проявить больше благоразумия, чем она, потому что от этого зависел дальнейший поворот событий.

— Богом клянусь, я никогда не хотела ставить точку в нашей с тобой жизни. Богом клянусь, я любила тебя так сильно, что растворялась в тебе. Делала все, чтобы услышать похвалу, увидеть улыбку, получить одобрение и подтверждение тому, что ты меня тоже любишь.

Её сведённые пальцы подрагивали. Я медленно шагнул в сторону, сделал шаг к ней.

От неё даже пахло иначе. Какая-то горькая нота мяты, перемешанная с её фруктово-цветочным ароматом.

Я медленно обошёл Карину, встал у неё за спиной, наклонился к ушку, втянул её запах, не удержался и потёрся щекой.

На коже у неё выступили мурашки.

— Я вижу только один выход, Валер. Нам надо с тобой обсудить развод, — прозвучала как выстрел последняя фраза.

Я сцепил зубы, чтобы не заорать.

И тихо, шёпотом ей на ухо произнёс:

— Хорошо, если ты хочешь развод, ты его получишь. И вот моё первое условие…

Карина

— И вот моё первое условие, — слова прошлись как наждак по нервам. Я вздрогнула и ощутила, как его дыхание всколыхнуло мои волосы. Это было страшно — понимать, что это последнее, что я могу ощутить рядом с ним. Ведь дальше все будет только хуже, дальше будет раздельное проживание, дальше будут короткие мимолётные встречи, когда он будет приезжать за детьми, возможно, переброс незначительными фразами. Мы перестанем быть супругами, останемся родителями.

— Условия? — переспросила я, ощущая, как внутри у меня поднималась волна неправильного огня, который готов был спалить все дотла, выжечь на месте души пустыню, которая будет покрываться пеплом раз за разом. — Ты считаешь, что можешь выставлять мне какие-то условия?

Валера так многозначительно хмыкнул, что я снова вздрогнула.

Он так обычно вёл себя, когда пытался склонить меня к чему-то. Многозначительно ухмылялся, говоря глазами: «я же знаю, ты этого тоже хочешь, ты хочешь этого не меньше, чем я. Ну поломайся, мне нравится тебя уговаривать».

— В нашем законодательстве не прописано, что я должна выполнить какие-то условия для того, чтобы развестись с супругом.

Его ладони прошлись мне по плечам, оставляя за собой отпечатки. Мне хотелось одновременно толкнуться ему навстречу спиной, прижаться к сильной груди, и чтобы его горячие руки меня обняли со всех сторон. Я очень часто любила так делать, когда что-то шло не по плану. Я подходила, тыкалась ему в плечо носом, он обнимал меня так сильно, как будто бы закрывая от всего мира. И мне очень сильно хотелось сейчас сделать так же только, чтобы он закрыл меня от себя.

Потому что самым главным чудовищем в этом мире являлся он.

Я хотела, чтобы он защитил меня от себя. Неправильно испытывать такие чувства к одному человеку, которого до ужаса боишься, в данной конкретной ситуации, и которого больше всего любишь.

Это как любить чудовище.

Знать, что оно — зло, но все равно любить.

Как в той песне… сестра, я полюбила монстра.

Такого, который только рядом со мной будет бережным, ласковым, а для остального мира станет абсолютным злом, если я заплачу.

Наверное, я просто какая-то ненормальная, раз у меня рождались такие мысли.

— Условий никаких для развода не нужно, — сказал тихо Валера и сделал шаг назад, лишая меня своего тепла. Я чуть не завизжала от этого. Потому что хотя бы на расстоянии ладони, я все равно чувствовала его тепло. — Но у нас с тобой немножко другая ситуация. Понимаешь, какое дело, я тебя люблю. До потери разума. Я тебя люблю примерно так же, как хочу. И ты меня любишь, хоть и не хочешь. А когда в дело вступают чувства, ни о каких доводах разума разговора быть не может, и если мы сейчас с тобой не придём к какому-то общему знаменателю, то мы расхреначим друг друга так сильно, что потом будем до конца своих дней собирать куски по кустам, и поэтому у меня есть условия. В первую очередь, чтобы ты сама себе не навредила.