— Сколько раз тебе говорить, что я никого кроме тебя не трахал? Сколько раз мне надо это повторить, какие доказательства тебе принести?

Я поджала губы, тяжело задышала. Валера стоял ко мне боком, и я видела, как у него дёргался кадык, как он периодически сжимал пальцы в кулаки, и как по его телу проходила дрожь.

— Карин, ну что ты козлишься, ну что, что? Ну объясни мне, что… — он дёрнулся ко мне, резко оказался возле кушетки, встал на колени, чтобы быть одного уровня со мной, перехватил мою мои сведённые пальцы. — Вот объясни мне, ну накосячил я, облажался по полной. Ну что ты сейчас из меня жилы-то вытягиваешь? Что ты мне нервы в клубки сматываешь?

— Ты влюбился, — произнесла я тихо. — Ты влюбился, Валер. Так люби дальше, а я как-нибудь сама, с детьми и без тебя.

Муж сцепил зубы. Ему не нравилось, что я говорила.

— Мне не интересно — спал ты с ней, не спал. Я просто не хочу, чтобы больше наши жизни пересекались. Я просто не хочу просыпаться с тобой в одной кровати. Я не хочу слышать, как ты по ночам тяжело дышишь во сне. Я не хочу ощущать твой запах на своём теле. Я не хочу, чтобы ты приходил после работы, распахивал руки и обнимал меня. Меня воротит от этого. Я не хочу, чтобы ты был рядом со мной в моей жизни.

— То есть твоя любовь так быстро кончилась? — спросил тихо Валера и опустил глаза.

Моя любовь не кончилась. Вот в чем проблема. Даже сейчас, головой осознавая, рационально обо всем думая, я не могла без слез подумать о том, что когда-то разлюблю этого наглеца. Он сделал нашу жизнь такой, какой я её всегда представляла себе: сильный, уверенный в себе мужчина, мягкая, ласковая жена, чудесные дети. Большой дом. Любимая работа. Он все это всю жизнь делал для меня. Я любила его так сильно, что, наверное, просто не замечала никаких намёков на предательство.

— Да, Валер… — сказала я, глядя мужу в лицо. — Моя любовь кончилась. Ты её всю истратил…

Валера

Уйти из семьи было одним из самых дебильных моих решений, но на тот момент, когда Карина прошлась ногами по моей искренности, у меня просто нервов не хватило оставаться с ней в одном доме. Но только когда я доехал до гостиницы, я взвыл, кожу с себя хотел стянуть, рычал, сидел, глядя на себя в зеркало. Я понимал, что я дебил.

Только настоящий дебил мог проморгать момент, и это сейчас до меня пришло осознание, что измена не всегда физическая, измена — не всегда равно секс. Измена — это намерение, желание чего-то другого.

На самом деле я безумно сходил с ума все эти года по Карине. Но в последнее время меня просто штормило от того, насколько пресной стала наша жизнь. Нам словно было не по тридцать с лишним лет. Нет, нам словно было глубоко за шестьдесят, и это вымораживало, потому что я хотел ещё жить.

Жить, а не существовать.

И, наверное, будь во мне чуть больше мудрости и терпения, я бы донёс это до жены и не пустился скакать.

Да и Снежана, если честно, это такой себе выбор, чисто разнообразить скучное течение жизни, но ничего более.

Я не знал, почему так происходило, что решившись на измену, меня шатало в разные стороны. То есть я осознавал, что делал что-то дерьмовое, и все равно делал. И в то же время меня словно за руку ловили каждый раз, останавливали.

И утром мне безумно хотелось набрать жену, но я держал слово и созванивался только с Лидой, потому что Тим не отвечал на мои звонки. Лида ничего не понимала, она думала, что все происходило неправильно, непривычно, и ей от этого было больно. И на самом деле открытая, понятная грусть, расстройство дочери, они били меньше, чем холод, равнодушие сына. Сына, который озлобился и стал безумно похожим на меня. А я многих вещей не прощал, смешно, наверно, что так случилось. Что прощения придётся просить у самого себя, у своей копии.

На третий день я был готов завыть. Меня, триггерило, что Карина может в любой день пойти и просто сделать аборт, не поставив меня в известность, и уж точно не предложит сопроводить её, и поэтому я исподволь все равно наблюдал за ней и за детьми. Та же самая консьержка приглядывала, но этого оказалось мало, потому что, решив уехать из города на выходные, встречи с моей семьей возжелала Снежана.

Я игнорировал её. Мне не о чем было с ней говорить, все ей сказал ещё в клубе и дал простой намёк, чтобы просто не дёргалась лишний раз и не поднимала шума, как она это сделала уже, встретившись с Кариной в ресторане.

Я понимал, почему она себя так повела. Её просто бесил тот факт, что я никуда не спешил. Мне было весело, мне было по кайфу, но я не переводил наши отношения в какую-то другую плоскость по той простой причине, что подспудно осознавал, назад дороги не будет. И её это стало напрягать, потому что одно дело крутить папиком, у которого все мысли ниже трусов, и совсем другое — пытаться манипулировать человеком, который в принципе не зависим никак от ситуации.

Но я просчитался.

Эта дура настолько потеряла все границы, что решила, будто бы никого над ней нет, кроме Бога, и снова поехала к Карине. И когда Тим позвонил, крича мне в трубку, я понял, что произошло какое-то дерьмо, а приехав, увидел бледную как смерть Карину, которая прижимала постоянно ладони к низу живота.

Лютый, парализующий страх, вместе с кипучей яростью, застелил мне глаза. Я нарычал на какого-то мужика, третьего участника аварии. И пока был в больнице, меня вымораживала вся эта ситуация. Меня трясло от самой мысли, что последствия моей несдержанности могли привести к тому, что Карина потеряет ребёнка, мы потеряем ребёнка.

— Пап, я так скучала, мне так было страшно, — плакала Лида в детской комнате, когда я зашёл к ним, пока Карину осматривали врачи. Тим сидел нахохлившись на угловом стуле, и смотрел на меня из-под бровей. По его губам я прочел только одно слово: предатель.

— Не переживай, детка, все будет хорошо.

— А мама? Мама, что с мамой? Почему её так долго не отпускают дяди доктора? — Лида забралась на меня. Я придержал её, прижимая к себе.

— Все будет хорошо. Маму просто надо проверить. А ты нигде не ударилась, может быть, тебя тоже проверить?

— Нет, все хорошо, — всхлипнула Лида.

— Тим? — уточнил я.

— Иди к черту, — огрызнулся сын, бросив на меня косой, презрительный взгляд.

— Ты не ударился? — не обратив внимания на его посыл, спросил я. Сын сложил руки на груди, дёрнул подбородком, как это делал я.

Бесило.

Бесило разговаривать со своей копией.

Ещё это нелепое заявление, что это не мой ребёнок. Господи, от отчаяния Карина просто не знала, что делать. Я был слишком самоуверен, чтобы представить, что Карина могла мне с кем-то изменять. Карина не тот человек, который будет где-то скрываться по уголкам и, по правде говоря, женщина если изменяет, то она это делает резко, быстро и без угрызений совести.

Мужская измена, она пропитана страданием. Нам, видимо, в генокод записали такое, что мы должны испытывать несказанно большое чувство вины. Женщинам — нет.

И даже несмотря на это, я не верил Карине.

Я знал, она носила моего ребёнка под сердцем, и у меня душа леденела при мыслях о том, что она могла его потерять.

Я никогда не был большим любителем детей. Я просто понимал, что если Бог дал ребёнка, то мы должны его принять. Если так случилось, значит, так должно было быть. И я ничего не имел против детей, у меня были возможности содержать и троих, и четверых, и пятерых, и я не видел смысла ни в каких абортах, но Карина была другого мнения, и её слова били как удар молота.

— Я не хочу, чтобы ты приходил после работы, распахивал руки, обнимал меня, меня воротит от этого. Я не хочу, чтобы ты был со мной рядом в моей жизни.

Меня всего перетряхивало от этих слов, хотелось раздолбить нахрен все в палате, оставить все на руинах, но я понимал, что в жене говорят эмоции, эмоции злости. И скрежетал зубами, не имея возможности достойно ответить и доказать, что никого кроме неё у меня не было.