Я прикусила губы и, не выдержав, встала со скамейки, развернулась и подошла к Валере с Лидой.

— Пап, я тебя так сильно люблю, — сказала, выдохнув, Лида, когда я протянула к ней руки, а Валера, глядя мне в глаза, прошептал:

— Я вас все равно сильнее.

Дочка хныкала и цеплялась мне за шею, когда Валера отдал её мне на руки. От её слез мокрым было все плечо. Она качала головой и кусала губы, хныкала.

А я смотрела, как исчезает за тонированным стеклом лицо мужчины, которого я пятнадцать лет любила так сильно, как любят только бога…

Карина

С момента, как Валера съехал от нас, прошло три дня.

Три тяжёлых долгих дня в какой-то тихой агонии, слез Лиды, злых рыков Тима и моей непрекращающейся борьбы с самой собой. Мне хотелось, чтобы все, что произошло, оказалось сказкой, либо вымыслом глупого писателя.

Но это оказывалось правдой.

Я слышала, как Валера звонил Лиде, и они по видеосвязи что-то долго обсуждали. Он фырчал недовольно:

— Лида, ну поставь телефон нормально, Лида, я вижу только твой подбородок. Я хочу на тебя на всю посмотреть. Лида, не тряси ты мобильником.

Тим ушёл в глухую оборону и не отвечал на его звонки, а мне он просто не звонил.

Либо считал, что я должна сделать это сама, либо просто пытался проучить меня, показать всю ничтожность моего поступка.

В обед пятницы, когда я забрала детей с кружков, мы решили съездить на дачу на выходные, чтобы хоть как-то разгрузиться и сменить место.

У меня была на половину второго записана клиентка, которой я шила кружевной пеньюар на свадебную фотосессию, поэтому нам пришлось задержаться, но пока я была занята заказом, Тим взял на себя ответственность закупить все продукты в онлайн магазине и собрать свои вещи и Лиды.

Нина, моя клиентка, стояла перед зеркалом в моём рабочем кабинете и смотрела как я, сидя на корточках, на живую нитку примётывала нижний край кружева.

— Тебе не кажется, что это слишком откровенно? — спросила она, ещё раз поправив лиф пеньюара. Я подняла глаза и покачала головой. Это не было откровенно. Это было красиво. Тонкая вуаль, которая закрывала грудь, а поверх — кружево. Это было вкусно. Это было эстетично. Это было очень дорого. — Карин, ты какая-то молчаливая. Мне кажется, у тебя что-то случилось.

Мы были знакомы с Ниной очень давно. Она была одной из тех клиенток, которые со мной пережили два декрета, мои переезды, и даже, в самом начале, косые работы.

— Все хорошо, — сказала я, опуская глаза, потому что ничего хорошего не было. В понедельник утром я должна была появиться у своего гинеколога и дать ответ по поводу беременности, но на всякий случай я была записана на прерывание.

Я понимала, что я не должна этого делать с точки зрения морали, но у меня не было никакого выбора. Я не смогу поднять трех детей, и пока беременность на очень раннем сроке, у меня ещё была возможность как-то передумать, принять здравое, взрослое решение. И будь на моём месте мать, она бы точно так поступила. Хотя на моём месте мать даже не стала бы разводиться, она бы закрыла глаза на такой поступок своего супруга.

— Все хорошо? — с подозрением уточнила Нина и развернулась ко мне.

Я застыла с иголкой.

В глазах жгло.

А пальцы подрагивали.

— Да, — тихо сказала я, ощущая пустоту в душе от самого факта, что мне приходилось идти на такой шаг, мне приходилось лишать себя ребёнка. Меня триггерило жутко, я помнила палату отказничков в роддоме, никого туда не пускали. Только там была прозрачная вставка на двери, и когда я ходила смотреть Тима в перерывах между тем, как мне его приносили, я заглянула один раз, случайно, туда.

Дети были все в типовых распашонках, на жёстких пеленках. И тогда я не понимала, как можно избавиться от собственного ребёнка.

Сейчас я, та, казалась себе жуткой ханжой, потому что наступил момент, когда я должна была поступить точно так же, да за данностью времени немного раньше, но я ничем не отличалась от тех, кто оставлял своих детей в роддоме.

— Карин, мне кажется ты врёшь, ты подавлена, — Нина потянула на себя подол пеньюара, вырывая у меня его из рук и оставляя иголку болтаться на ткани.

— Не шевелись, ты мне мешаешь работать…

Но Нина не послушалась.

Она обернулась вокруг и села на корточки прямо напротив меня.

— Карин, ты плачешь, — сказала она тихим голосом. Я только тогда поняла, что у меня по щекам текли слезы. Я нервно вздохнула и прижала пальцы к глазам, ощутила солёную влагу на щеках.

— Прости, я просто…

Нина потянулась ко мне и обняла за плечи.

Я переживала такой ад, и в этом аду я была полностью одна. У меня не было нормальных подруг. Меня не поддержала бы мать. Так получилось, что единственный человек, который мог видеть мои слезы, это был Валера. Но на этот раз я оказалась совсем одна.

— Не извиняйся, все хорошо, Карин, — гладила меня по спине Нина. — Все хорошо, не расстраивайся, пожалуйста. Что у тебя случилось? Скажи, что произошло? Вдруг я смогу тебе помочь.

Я мотала головой, понимая, что Нина уж точно мне в этом деле никак не сможет помочь.

— Ну, Карин, ну что ты, я же вижу, что у тебя проблемы. Что случилось?

Я выдохнула тяжело и с какой-то болью в сердце призналась:

— Мне надо сделать аборт.

Нина вздрогнула, заледенела, приоткрыла рот, покачала головой.

— Карин…

Но я только прикрыла глаза и прошептала:

— Извини, я не должна была на тебя все это вываливать. Я с мужем развожусь. И узнала, что беременна третьим.

Нина тяжело вздохнула, прижала меня к себе, постаралась успокоить, и в итоге вся примерка пошла коту под хвост, потому что Нина уговаривала меня не делать аборт и подумать. Спустя час, когда я проводила Нину и смогла наконец-таки взять себя в руки, Тим сообщил, что все готово к отъезду. Не желая больше ни минуты оставаться квартире, я проверила, все ли выключила, ничего ли не забыла, и мы вышли в подъезд.

Тим держал в руках рюкзак Лиды, а Лида держала в руках свой набор игрушек. Мне нужно было просто держать себя в руках, чтобы в очередной раз не расплакаться, поэтому я сцепила зубы покрепче, и мы спустились на первый этаж.

В холле я отдала ключи консьержке, чтобы на всякий случай, если что-то случится, был доступ в квартиру, и мы вышли из подъезда.

Тим заказывал доставки прямо в машину и поэтому мне оставалось только проверить все в багажнике. Когда я захлопнула дверцу и посмотрела на заднее сиденье, где уже пристегнулась Лида, то услышала окрик.

— Карина, Карина, Карина, подожди!

Я заледенела от этого голоса и, не веря своим глазам, уставилась на бегущую ко мне…

Снежану.

В одной руке Снежаны были ключи от какой-то машины. Судя по направлению, старенькая тойота. В другой руке — тортик.

— Карина. Я так рада, что застала тебя дома. Привет, — она вела себя сейчас абсолютно иначе, нежели чем в нашу первую встречу. Но я не выказала никакой радости от встречи.

— Здравствуйте, — холодно сказала я, уже не испытывая той паники и той боли, которая была у меня тогда.

— Ну что ты, здравствуйте, мы же не чужие люди. А я вот приехала, тортик привезла.

— Благодарю, не стоило, — сказала я холодно, сжимая зубы покрепче, чтобы не броситься на неё с обвинениями. Сейчас, когда прошло какое-то время, когда рассудок вернулся в своё привычное состояние, я понимала, что бояться эту малолетку мне необязательно.

— Мам, — недовольно выкрикнул Тим, открывая дверь переднего сидения. Я нервно обернулась и сказала:

— Сядь в машину, закройся.

Тим смерил меня недовольным взглядом, а потом его глаза вперились в Снежану. Она помахала ему рукой, но Тим поступил просто по-свински. Он вытянул руку вперёд и показал средний палец.

Я задохнулась.

В этот момент сын спрятался в салоне и хлопнул дверью.

— Блин, ну, Карин, ну я была не права. Да, я понимаю, что все это ну очень странно, но реально, как бы я перегнула. Мне не стоило приезжать, не стоило тогда подходить к тебе и вообще лезть в ваши с Валерой отношения, — быстро и нервно начала Снежана, а я только заметила: