— Карин, ты меня даже не слышишь.

— Так и ты меня не слышишь, Валер, я тебе пытаюсь объяснить, что ты предал, и ты не можешь устанавливать сейчас условия.

— Если с ребёнком что-то случится…

— Тебя не должно это касаться. Ты не должен вообще никак думать про беременность, как про третьего ребёнка.

Валера так тяжело задышал, что мне показалось, будто бы у него сейчас пар из ноздрей повалит. Он сжал кулаки, сдерживая себя, но потом все-таки сорвался. Резко шагнул ко мне, схватил меня за плечи и чуть ли не тряхнул.

— Слушай меня сюда, дорогая, если я узнаю, что ты обратилась в больницу с вопросом прерывания беременности, хрен тебе, а не нормальный развод. Я сделаю все возможное, чтобы оттянуть этот чертовый процесс как можно дальше. Если ты решишь избавиться от моего ребёнка, я стану твоим личным наказанием и никуда ты из брака со мной не денешься. У нас ещё не родилось того человека, которого бы не подкупали деньги. И поверь, ты можешь биться сколько угодно, обращаться во все женские фонды, но со временем ты даже сама согласишься быть со мной. И тогда, вот тогда, ты прочувствуешь, что не надо было отказываться от ребёнка, но будет слишком поздно, поэтому заруби себе на носу, либо мы разводимся как нормальные белые люди, и ты сохраняешь беременность, либо я превращу твою жизнь в ад. Я стану твоим персональным проклятием, а ты знаешь, что я умею быть очень жестоким…

Валера так резко отшатнулся от меня, что я растерялась и взмахнула руками. Мне показалось, что у меня земля уходит из-под ног.

— Ты не посмеешь…

— Но в правовом государстве я имею право подать на развод тогда, когда захочу, и нас все равно разведут… — быстро выпалила я.

— А ты проверь, — оскалился муж, в миг приобретая хищные черты лица: у него заострились скулы, стал очень чётким нос и периодически подрагивала верхняя губа, словно пытаясь скрыть зубы, которые привыкли обнажаться в оскале. Я передёрнула плечами, муж резко развернулся и прошёл в спальню, и я, пошатываясь, побрела за ним следом.

Что он мог там делать? Я же собрала ему все вещи, но когда я застыла на пороге, то увидела, как Валера, сграбастав все рамки, которые стояли на полке с нашими общими фотками, скидывал их в свою дорожную сумку. У меня по коже проступили мелкие мурашки, муж развернулся и, как будто бы не видя меня, шагнул в гардеробную, схватил несколько своих свежих костюмов, которые были ещё в кофрах после химчистки, свернул и тоже запихал в сумку.

—Ты же мне собрала все какое-то старое и древнее шмотье, блин, трусы, носки с дырками. Зашибись, женушка дорогая, — проворчал муж и, отодвинув меня, вышел в коридор, прошёл в кабинет. Зашуршал, загремел чем-то. Я проследовала за ним и увидела, как он перебирал какие-то документы, что-то складывал в отдельную папку. И на самом деле это было безумно жестоко — стоять и наблюдать, как супруг собирался и уходил. Да, я сама этого хотела, но, знаете, есть же такое, когда вроде бы и попрощались вы уже несколько сотен раз дома, а при виде едущего поезда, либо паркующегося самолёта, в груди разрастается горькое чувство потери, так и у меня — чувство потери затопило все.

И я понимала, что развод все равно будет и, возможно, я в последний раз вижу супруга именно таким, в его рабочем кабинете, нервным, раздражённым и уходящим от меня.

— В сейфе деньги. Там достаточно на то, чтобы какое-то время жить. Плюс у тебя карта, ты не будешь ни в чем нуждаться, — бросил Валера и, сложив документы в сумку для бумаг, закинул её на плечо, прошёл мимо меня. Меня обдало холодом, исходящим от него, словно зимний морозный ветер, лютая стужа. Он загремел ключами, и я, как привязанная, пошла за ним следом. Я даже обулась вместе с ним, потому что на улице меня ждал Тим и Лида.

Мы молча ехали в лифте.

Я туго сглатывала слюну.

— Через две недели техосмотр у машины, не забудь пригнать её в сервис, — нервно выдал Валера и посмотрел на часы на своём запястье. — Развод она хочет. Блаженная! — фыркнул муж, когда двери лифта разъехались.

Валера пошёл впереди меня, а я, словно с разорванной грудью, семенила следом. Мне не надо было за ним. Мне надо было на улицу. Я этим себя убеждала, но когда мы оказались во дворе и супруг пошёл к машине, с детской площадки сорвалась с криками дочка:

— Папа, папа!

Она перепрыгнула через песочницу и собралась, задрав юбку, перелезть через низкий заборчик. Тим поджал губы, наблюдая за этим, и пошёл вслед за Лидочкой, что-то шепнул ей на ухо, но она поджала губы и подбородок её затрясся, как будто она вот-вот собиралась расплакаться.

— Папа, пап, — прокричала Лида. Она не понимала, что происходило. У неё уезжал папа, ей было больно и страшно. Она хотела, чтобы он взял её на руки.

Валера с силой швырнул вещи в багажник и развернулся к детской площадке, сделал несколько шагов, и в этот момент Тим оскалился. Валера склонил голову к плечу и насмешливо бросил:

— Спокойно, чемпион, ты же не думаешь, что серьёзно можешь что-то мне сделать?

— Думаю, — проронил сын, причём он сказал это таким тоном, которым обычно разговаривал супруг. Холодно, цинично, бесчувственно.

Я обошла заборчик и приобняла Тима за плечи. Он нервно дёрнулся, стараясь сбросить мои руки, и в этот момент Валера наклонился к Лиде и поднял её. Она обняла его, уткнулась носом в шею, и Валера сделал несколько шагов к машине.

— Мама, вдруг он её заберёт? — холодно заметил Тим. Я закусила губу от отчаяния и прошептала.

— Но он имеет на это право. Она его дочь. И если, может быть, ты хочешь…

— Я не хочу, — огрызнулся Тим, но я выдохнула и продолжила:

— Если ты, либо Лида, захотите побыть с папой, это будет абсолютно нормально.

— Я не буду с ним никогда, — прорычал Тимофей и, дёрнувшись от меня, зашагал в сторону выхода с детской площадки, он засунул руки в карманы джинс и сгорбился весь. Я понимала, что далеко сын не уйдёт.

Я вздохнула и села на скамейку спиной к Валере и Лидии.

Краем уха я слышала…

— Нет, родная, все хорошо. Я тебя люблю сильнее жизни, солнце моё, да, и как только я решу как буду жить, как только у меня появится ещё один дом, ты ко мне приедешь, но сейчас я просто в гостиницу поеду.

— Пап, я буду так скучать сильно, папочка, — всхлипнула Лида. Я поняла, что в семье она — единственная, хотя я врала, она была не единственная, кому будет больно от ухода Валеры.

Тиму тоже больно. Просто он закрывался вот этой своеобразной коркой из циничности и хладнокровия, но ему было ещё больнее, чем ей.

— Нет, нет, родная, не плачь. Ну что ты, как маленькая, ты же у меня уже большая девочка. У тебя такие красивые туфли, а красивые туфли носят большие девочки. Понимаешь?

— Я не хочу. Я просто не хочу, чтобы ты уезжал…

— Лида, родная моя. Ну, я же не перестану тебя любить. Просто нам надо купить ещё одну квартиру, поэтому мне надо уехать. Я должен выбрать ещё одну большую квартиру. Понимаешь?

Он не говорил ей о том, что уходит. Он нашёл хороший предлог своему отсутствию.

— Ну зачем? Нам и здесь хорошо, у нас дом есть.

— Ну, дом — это хорошо, но эта квартира слишком маленькая. Нам теперь надо квартиру намного больше.

— Ну зачем, зачем?

— Лида, солнце моё, — я нервно обернулась, через плечо посмотреть, что там делал Валера. Он проводил пальцами по щекам дочери и заправлял за уши выбившиеся волосы из косички. — Солнце моё, я же люблю тебя сильнее жизни, и маму я люблю сильнее жизни, а Тим так вообще навсегда в моей душе. Ну неужели ты думаешь, что я могу вас как-то бросить?

— Да, я так думаю, — всхлипнула Лида и звонко заплакала. Валера прижал её к себе, положил её голову себе на плечо и покачал.

— Тише, моя родная, не плачь. Я буду тебе присылать фотки квартир, которые мне понравятся, а перед тем, как купить, я приеду за тобой, и мы их вместе будем выбирать, хорошо?

— А это долго?

— Я не думаю, Лидочка. Мне кажется, мы справимся очень быстро.