И теперь я лежала без сна, а пустая половина кровати рядом со мной оставалась холодной и аккуратно заправленной. Генри еще не вернулся.

Увидев в окно почти скрывшуюся луну, я поняла, что близится рассвет. Тревога проникла в мысли, заставив выбраться из кровати, одеться и вооружиться.

Я пробралась по темному коридору и спустилась по лестнице в трактир — вытертые деревянные половицы скрипели под ногами, нарушая тяжелую тишину. Сильно пахло старым пивом и сырыми досками, но не слышалось ни оживленной беседы, ни звона стаканов или столовой посуды.

Вместе с покрытыми пятнами медными подсвечниками, висящими вдоль стен, на ночь погасли и все краски жизни, озарявшие зал несколько часов назад.

Я услышала шепот и прошла вглубь обеденного зала. За углом восемь мужчин сгрудились за шатким, грубо сколоченным столом, единственная свеча в центре которого отбрасывала зловещие тени, пляшущие на обшитых дубом стенах. Плечи ссутулены, лица возбужденные, но серьезные — мужчины тихо переговаривались.

Я вздохнула с облегчением, разглядев лохматую голову и подбородок с ямочкой — профиль Генри, сидящего рядом с Бреком. Ухмылка, прежде не сходившая с лица Брека, исчезла, сменившись насупленными бровями. Рукой Брек отчаянно терзал бороду.

Один из мужчин ударил кулаком по столу, и я вжалась в стену. Эмоции накалялись, тон повышался — едва понятные слова и обрывки фраз разлетались по залу.

«…нельзя допустить…»

«…сообщить другим…»

«…собирает силы…»

«…война…»

Последнее слово ужалило, как гадюка, вонзив зубы мне в кожу.

Война.

Какая еще война? Всю мою жизнь в Эмарионе был мир. Если бы существовали угрозы извне, отец наверняка что-то сказал бы.

Но после исчезновения мамы он мог держать тревожные новости при себе, чтобы не беспокоить нас еще сильнее. Так же как мы с Теллером скрывали наши проблемы от него — и друг от друга.

Напряжение сдавило мне горло. По закону Теллер, как и любой смертный, уже считался взрослым. Начнись война, его призовут в армию.

И Генри тоже.

А может, и отца. Пусть он и уволился со службы, его опыт будет бесценным, а преданность смертных солдат, которую он заслужил, не сравнить ни с чем.

А я останусь дома. Одна, если не брошу Люмнос, чтобы тоже уйти в армию. Если не обменяю жизнь целительницы на возможность взять в руки оружие и бороться.

«Борись!» — эхом отозвался голос внутри меня.

Кожу закололо, окружающий мир потемнел, перед мысленным взором замерцало нечеткое изображение.

Я стояла на поле боя, пылающем серебристым пламенем, одетая в доспехи глубокого черного цвета, скрывавшего грязь и кровь — разбрызганные следы войны. В окровавленных руках я держала палаш с золотым эфесом, ониксовый клинок которого покрывали завитки, словно светившиеся изнутри. Вытянув руки с мечом, я медленно и угрожающе обернулась: пусть враг только попробует приблизиться. Рядом со мной стояла темная фигура, безжизненные тела Потомков и смертных лежали у моих ног широким кольцом, словно их разбросало мощным взрывом. Лицо мое было мрачным, неустрашимым. Кажется, грустным, но сильным. Несокрушимо сильным.

Я снова отругала себя за то, что уничтожила запасы огнекорня и оставила себя беззащитной перед подобными видениями, но оно было каким-то… другим. В отличие от ярких галлюцинаций моего детства, которые казались ясными и реальными, эта больше напоминала взгляд во что-то непонятное, во что-то вероятное. Не что-то свершившееся, а возможную судьбу.

Видение исчезло так же быстро, как появилось, оставив кровь бурлить от энергии. Я снова стояла в темном трактире с пустыми руками, но все еще чувствовала блестящий металл в своих ладонях и гнилой запах смерти в воздухе. Власть, что я почувствовала — которой обладала, — кружила голову, не только взбудоражив меня, но и заинтриговав.

Щеки пылали, когда я понемногу вернулась в реальность. На поле боя мне не место: я целительница, а не солдат. Как бы ловко я ни владела мечом и луком, отец научил меня, что романтизировать кровопролитие нельзя.

«Война — это не игра, — отчитал он меня однажды, увидев, как я, хихикая, веду войнушку против Теллера камнями и палками. — Война — это смерть, страдания и жертвы. Война — это решения, которые будут преследовать тебя до конца твоих дней. Каким бы жестоким ни был враг, воюют, чтобы защититься и выжить, а не потому, что убивать в радость».

Если война впрямь близится, ничего хорошего она не принесет. Ни Теллеру, ни Генри, ни отцу, а мне и подавно.

Я уже собиралась вернуться в комнату, когда взгляд зацепился за одного из присутствующих. Он поставил руки на стол, закатав грязные рукава до локтя. На бледной коже его предплечья ярко выделялось горящее дерево в круге плюща. Вечнопламя — та же татуировка, что я заметила на плече у Генри.

Я обвела взглядом других мужчин. И снова дерево — на лодыжке, торчит из-под обрезанной штанины. И еще одно, полускрытое расстегнутой туникой. И еще на бицепсе: темно-синяя тушь чуть видна под белым полотном рукава. И еще одна, спрятанная под собранными в хвост волосами.

Генри солгал мне. Я прямо спросила, зачем татуировка, а он солгал.

«Чтобы почтить Старых Богов», — сказал он.

Почтить Старых Богов, мать его!

Стиснув зубы, я вышла из темного уголка и зашагала через обеденный зал. Стулья скрипели, когда я толкала их прочь с дороги. Мужчин звук испугал, кое-кто натягивал рукава и поднимал ворот, чтобы скрыть татуировку, мгновение назад бесстыдно выставленную на обозрение.

Генри вскочил на ноги:

— Дием!

Виноватое выражение его лица лишь распалило мою злость. О том, чем они тут занимались, Генри мне явно рассказывать не собирался.

— Это мои друзья. — Он показал на собравшихся за столом. — Ребята, это Дием, девушка, о которой я вам говорил.

Собравшиеся дружно закивали, бормоча приветствия, но моего гневного взгляда они старательно избегали.

— Я думал, ты спишь. — Слова Генри прозвучали как признание.

— Я проснулась, — зло отозвалась я. — На два слова, пожалуйста.

Собравшиеся посмотрели друг на друга, потом на Генри, уголки их губ задрожали от усилий не расхохотаться над участью женатика, на которую обрек себя их приятель. Усилия прилагали все, кроме Брека, который откровенно ухмылялся.

Я развернулась и зашагала вверх по лестнице в нашу комнату, а к Генри повернулась, когда закрылась дверь у него за спиной.

— Извини, — начал он. — Я не думал, что уже так поздно.

— Плевать мне на то, что ты засиделся с приятелями! Я тебе не жена. — Генри вздрогнул. — Что это за татуировка и почему все вы ее сделали?

Генри раскрыл рот и замер, подыскивая ответ. Судя по молчанию, ответ не нашелся.

— Чтобы почтить Старых Богов, да? — Я едва не прожгла его взглядом. — Поверить не могу, что ты мне солгал!

— Это не совсем ложь… — Генри почесал затылок, по-прежнему пряча глаза.

— Вы что, все дураки? — Я легонько шлепнула его по плечу, и Генри отшатнулся на несколько шагов, вытаращив глаза от удивления. — Не понимаете, какие неприятности заработаете, если кто-то увидит?

— Мы осторожны. Мы никому их не показываем.

— Мне же ты показал.

Генри потер себе плечо:

— Это другое дело. От тебя я татуировку не прятал. А Потомков поблизости нет.

— Ты с ума сошел? — хрипло спросила я, изо всех сил стараясь на него не заорать, потому что помнила о тонких стенах и опасных темах. — Пламя пламенное, Генри, мы в Фортосе! В последний раз, когда группа смертных объединилась под этим символом, армия залила весь этот клятый континент кровью.

Генри изменился в лице — его черты ожесточились, отчего он вдруг показался взрослее. Опытнее.

— Дием, мне об этом хорошо известно.

— Объясни мне, что происходит. — Я скрестила руки на груди, выжидающе подняв одну бровь.

Голос Генри зазвучал спокойно:

— А ты объясняла мне, что происходит с тобой?

Между нами повисла долгая пауза.

Совесть упрекала меня в том, что он прав. Секреты Генри, какими бы они ни были, однозначно меркли в сравнении с хаосом, который я так старательно от него скрывала неделями.