— Это спорт. Просто будь осторожен и соблюдай правила.

Правила, которые я, черт возьми, не особо-то и знаю. Да и знал бы — пофиг. Опасаясь реально покалечить позершу, я даже в защиту уйти не способен.

Вдруг она сломает об меня руку? Или ту же ногу?

— Пусть прекращает гаситься, — требую на свирепом, тыча в Немезиду пальцем.

Та в ответ показывает язык. Чисто детсад, но бьет под дых не слабее гребаных ударов.

— Агния, давай без эмоций, — вяло успокаивает гадину тренер.

Но ее, блин, не волнует! По физиономии вижу, что вертела она его увещевания на кончике своей чертовой ноги. И лысый это тоже прекрасно понимает. Всех все устраивает! Филатова же из тех, которым ввиду милой мордахи и какого-то, чтоб их, «шарма» прощают даже откровенно гнусное поведение.

Рванув вперед, стерва сыплет ударами, будто я мишень для отработки. Тот же бок, бедро, грудь, живот, плечо, голова… До звезды ей правила! Бьет со всей дури.

Я, пес с ним, стою. Напрягаюсь в камень, так что даже нервы в мышцах сводит, лишь бы не дернуться. Не травмировать, блин, на каких-то инстинктах.

Зал в восторге: ржут, визжат, подсвистывают и требуют больше зрелищ.

— Давай, Агния! Еще!

— Покажи, кто тут царица!

— Вмажь ему! Крепче вмажь!

Кровожадная дрянь, используя мое принципиальное кредо «не обижать девчонку», намеренно опускает меня перед толпой. А долбаный сенсей, будто ослепнув, делает вид, что все, черт бы с ним, в порядке.

Я держусь. Держусь.

Сердце скачет, словно решило жить под аккомпанемент «Металлики». Каждая безумная нота в грудную клетку с разрывом трамбуется. Пульс высаживает — виски, сонные, лучевые, плечевые, бедренные, подколенные, большеберцовые, тыльные… Все самые опасные точки в артериях. Кажется, вот-вот рванет горячей кровью наружу.

Но я, мать вашу, держусь. Держусь, не сгибаясь. Уничтожая Немезиду разъяренным взглядом.

Она снова лупит. Попадает в ухо. Не просто в хрящ. С воздушной подачи заходит в барабанную перепонку.

Вспышка. Прострел. Звон.

Это, черт возьми, такая боль, что все рассыпается, пока под веками расцветает белая мгла. И мне с котла сносит крышу.

Ловлю Филатову за стопу, дергаю и резко отпускаю. Она срывается. Летит, чтоб его, на пол. Но только вот падать одна не желает. Взмахнув своей чертовой ногой, как змея, оплетает мне руку и тянет за собой.

Татами гремит. На пару раскатываем. В сцепке, задавая копоти, летим без оглядки, пока наработанная инерция не гаснет.

Я сверху, наваливаясь всем весом. Но победителем себя не чувствую.

Вместе с инерцией, теряя заряд, отрубается мое долбанутое сердце. Неконтролируемая дрожь на остатках из тела выходит. Легкие, на хрен, сгорают, словно за ребрами образовалась доменная печь. Яды, что кипели в крови, воспаляют нервы.

Это не боль… Эм-м… Контакт с Немезидой — как наркоз, введенный в вену с каким-то чертовым током. Меня, к дьяволу, парализует. Неподвижность тканей мертвая. Только нервы дергает. С таким рвением, что кажется, под кожей что-то клинит. Петляющие более глубоко окончания превращаются в миллионы гребаных фитилей. Все их поджигает.

Понимаю, что если не встану, рванет. Понимаю и зверею.

Когда завожу с толкача, чудо, что не трясет, как подключенного к высоковольтке.

Вскакиваю, словно ветром сдуло.

Как фура, которую занесло, сначала на задних в обратку ухожу. А после, зацепившись за искрометный взгляд Филатовой, на внутренних судорогах вылетаю из зала.

Благо качнувшее атом сердце несет. Несет, чтоб его, как угорелое.

Октябрь третьего года войны.

Зеркало — мой алтарь. Сижу перед ним, как послушница перед иконой. Эта икона — я сама.

Пока я «молюсь», весь мир на паузе. Наушники в ушах. Кайфую, вровень с Гранде вытягивая постулат: Бог — это женщина[22]. Накручивая на щипцы пряди волос, настоящий концерт устраиваю. Ну или съемки клипа — моя прелестная бело-розовая спальня с множеством стильных лампочек, обилием атмосферных вещичек и массой характерных деталей, будто ради этого создавалась. Подмигиваю, мило гримасничаю и отправляю в зеркало воздушные поцелуи. В самые крутые моменты те же щипцы использую как микрофон.

Ах, какое блаженство! Я само совершенство!

Да-да, от шпильки до булавки.

Волосы — роскошный каскад блестящих тугих и объемных локонов. Губы — идеальный бутон: налитый, яркий, сочный и чувственный. Женщины всего мира ложатся под нож, чтобы добиться столь же образцовой формы, и все равно получают лишь жалкую подделку. Щеки — нежные и слегка румяные. Нос — аккуратный и ровный, кокетливо вздернутый. Лоб — и тот безупречен: высокий, чистый и светлый. Аристократический! Брови — изящнейшие дуги. Глаза — крупные, миндалевидные, выразительные. Разрез — редчайший и благородный. Глубокие, словно бездна. Дерзкие. Немножечко хищные. И сияют так, словно в них горят звезды — далекие, несравнимые и непокоримые. Все великое должно быть недосягаемым. Неприступность — венец королевы. И, конечно, подбородок — точеный и гордый. Финальный аккорд шедевра. Ювелирная грань, придающая лицу завораживающий волевой штрих.

Платье новенькое, с белым воротничком — в стиле школьной формы, но сидит так, словно сшито конкретно под мое тело. Плечи, руки, грудь, талия — обозначены тонко. Юбка же, спускаясь волнами по бедрам, без всякой вульгарщины подчеркивает женственность фигуры.

Накручиваю на щипцы последнюю прядь, выжидаю положенное время, оцениваю и с довольным смешком взбиваю всю копну руками.

— Perfect, — заключаю, не в силах налюбоваться собой.

Укладываю щеточкой брови, увлажняю блеском губы и, схватив с заставленного косметикой столика любимые духи, с особым удовольствием распыляю у шеи облака парфюма.

Убираю все лишнее и тянусь за телефоном, чтобы сделать парочку коротких роликов, а к ним еще с десяток фотографий.

Легкий наклон головы. Полуопущенные ресницы. Чуть приоткрытые губы.

Щелк. Щелк. Щелк.

Снимки удачно ловят то, что я вижу в реальности. Изгибы, тени, искры в глазах — филигранная красота.

Такую на обложках глянцевых журналов не встретишь!

Боже… Да я сама себя завидую!

Встаю, чтобы в полный рост себя запечатлеть. Благо зеркал хватает. Кружусь и вращаюсь, выписывая на подъеме элегантные пируэты.

Как вдруг… Вижу в зеркале за спиной недовольного папу. Чтобы услышать, что он говорит, приходится выдернуть один из наушников.

— Областная олимпиада — это тебе не концерт! И даже не школа, куда ты постоянно опаздываешь. Как суперзвезду, ждать никто не станет. Начало не по твоей явке, а по регламенту. Не успеешь вовремя, останешься за дверью.

Блин, ну как всегда… Самый кайф, а он со своими нотациями. Будто я без него не понимаю. Сказал бы и ушел. Нет же, стоит и распинается.

А трек тем временем мотает.

— Почему это постоянно? Пару раз было, — выдаю, не сильно-то и вникая.

Из уважения второй наушник не возвращаю. Так и держу в руке. Но в танцах себя не сдерживаю. Тряхнув волосами на особо клевом моменте, тянусь пальцами к потолку и, виляя бедрами, прокручиваюсь.

— Ты хотела сказать «пару раз в неделю»? — тянет папаня с иронией. — Это, чтобы ты знала, уже регулярность.

— Да… Хорошо… — отмахиваюсь, продолжая веселиться. — Начало олимпиады в девять тридцать… Я успеваю…