Две недели на отмазках жил.
Перед батей кайся, мамке божись, тренеру объясняй, ментам мороси — измотало подчистую.
А эта стервозина в своем долбаном кимоно аж светится. И не в белизне фишка. Увидев меня, фонтанирует дичайшим злорадством.
Ну, едучая… Я шизею…
Вся ее ненависть — нечто нереальное. Огненное и обжигающее. Ослепляющее и головокружительное. Хищное и мощное.
Сердце колом встает, едва первую подачу принимаю. На второй — несчастное срывается в бешеный забег. На третьей — одна из его тайных струн выстреливает и так остро тянет, что все нутро заливает жаром.
Где вселенская?.. Нет, блин, не справедливость. Осмотрительность, чтоб вас, где? Как можно было сотворить вырубающую к чертям красоту?! Почему именно испорченную тварь Филатову ею наделили?
Мне. Срочно. Нужен врач. Тот самый. А лучше целая бригада.
— Уже решила, кем станешь, когда вырастешь? — закидываю наугад, но с определенным прицелом.
Как шайбу в нужные мне ворота.
Место действия — все тот же вонючий троллейбус. В салоне — гудящая школота, водила на шансоне и адские бабки.
— Хирургом, — выписывает Филатова, надувая губы.
Я, ясное дело, офигеваю.
И не в губах дело. Блин, конечно, не в них. Я на них не смотрю! Так, чисто периферийно.
— Что? — ржу на хрипе. — Не верю, что ты мечтаешь стать врачом. Давай, не буери.
— Конечно, мечтаю, Нечаев. Сплю и вижу один и тот же день: травмированный высококлассный хоккеист попадает мне под нож… И… О, Боже, я вижу его… Чувства берут верх… — гонит, задыхаясь в запале. — И… О, Боже… Рука, дрогнув, подводит меня…
Ухмыляюсь, оценивая, как подгорают щеки гениальной притворщицы. Подвисая, всякую осторожность теряю. Курсирую ниже допустимой метки. Когда на улыбку Королевы натыкаюсь, опаляет и душит. Скрывать подобное со сквозным в голове проблематично. Если бы Бог не сохранил, в момент бы проигрался.
— Значит, ты веришь, что я стану высококлассным? — все, на чем цепляю.
Филатова дергается, краснеет ярче и, фыркнув, лупит в ответ:
— Этот факт, конечно же, будет незаслуженно преувеличен! Притянут за твои лопоухие уши! Гнусная случайность!
Я тупо ржу, потому что спалилась. Сама себя сдала.
Чтоб ее…
Жарко, аж с ног сшибает.
Пока я воскрешаю один из череды бессмысленных разговоров с Филатовой, эта гребаная кошка, чеканя шаг, подходит к тренеру и всаживает:
— Я хочу в спарринг с Нечаевым.
Зал выдыхает.
Чисто как стадо баранов в дебильном мультике: «М?.. А-а-а…». Все на звуках. Вместо меня.
Тренер — реплика Вина Дизеля с AliExpress — прокачанным басом уразумевает:
— Агния, у вас с Нечаевым кардинально разные весовые категории. В подобном спарринге нет рационального зерна.
Королева бровью не ведет. С таким гонором на своем стоит, словно не в самой обычной шарашке числится, а на Окинаве у древних сенсеев.
— У него масса, сила и напор. У меня скорость, хитрость и техника. Разве не идеальная комбинация для показательного боя?
Деланые каратисты снова уходят в гул.
Я ухмыляюсь, будто по приколу прихоти Филатовой. С показательной легкостью катаю вес с носков на пятки и обратно.
В горле сухо. Сглатываю с надеждой смазать слюной. Незаметно хапаю воздух.
«Что за дрянь? Совсем страх потеряла?!» — кручу в башке, пока сердце в серию особо неадекватных ударов срывается.
Гасит на лютом драйве.
Кровь, рванув по телу, в свою очередь нехилого шороху наводит. Топит территорию, будто лава. Где по факту вулкан? Их рать. Все на грани разлома. Разлива мало.
— Ну че, я не против, — на характере обозначаю позицию. Не стоять же, как Герасим у проруби, пока другие базарят. — Обещаю мелюзгу не шпарить. Включу одну десятую. Типа демо-версию.
— Демо-версию, говоришь? — шипит Королева. — Что ж… А вот я устрою тебе полный релиз.
Обнажаю в злобе зубы. Но аттестацию Филатовой провожу без звука. Оттопыренными губами выжимаю слово из четырех букв — то, которое и самкам животных впору, и некоторым женщинам. Королева считывает и фахает, как персонаж того самого мультика. Прямо вижу языки охватившего ее пламени.
Тренер морщит лоб.
— Так, мирно. Здесь вам не подворотня. Дисциплина прежде всего, — наваливает с холодом. И тут же расписывает правила: — Работа сугубо в рамках техники. Без грубой силы. Без балагана. Никаких ударов в голову. Никаких запрещенных приемов. Никакой самодеятельности. Только легкий контакт с сохранением дистанции. Не выясняем, кто круче. Задача не победить, а показать уровень. Все ясно?
Филатова кивает. Я — следом, хоть меня и колбасит, как искру на бенгальских огнях.
Выходим в центр татами. Бьем поклоны. Последнее — чисто для проформы. Какое, к черту, уважение? Не было, нет и не будет. Есть только война. В кивках залу куда больше искренности, но смазано из-за нетерпения принять стойки.
Я в этой секции, всем очевидно, номинально. Но кое-что за годы вкурил. Когда бесячая фурия, вылетев из стартовой позы в боковую, со сжатыми кулачками начинает нарезать ногой по воздуху, будто мы для дурацкого рекламного ролика снимаемся, мозг на автомате напоминает, что вот эти удары именуются йоко-гэри.
Бедро. Корпус. Голова.
Три уровня. Три чекпоинта[21].
Да, лямбда… Сечет без касания, но так мощно, что воздух вибрирует. С кричащей издевкой.
И фишка этой раздачи не только в офигенной растяжке, которая с учетом моего роста на верхней позиции требует чуть ли не полного шпагата, а и в силе, которую Филатова в чертовы взмахи вкладывает.
А.Г.Н.И.Я.
Электроны. Ионы. Кварки. Вот как это ощущается. Каждая подача — заряд гребаной плазмы.
С-с-сукэбан. Как есть Сукэбан.
Жжет воздух так, что я, блин, кожей чувствую. Она горит от раскаленного сквозняка, как от насыщенного химическими элементами газа.
— Это все? — подначиваю, игнорируя мельтешащую перед фейсом стопу. В висках барабаны лупят, аж череп на отдаче дрожит. Но я, ясное дело, ухмыляюсь. — Нарисовалась, радость моя?
Филатова без пауз, не моргая, продолжает катать по уровням: голова, корпус, бедро… И в один момент заряжает мне в бок. С хардкорной хищностью. Создавая охренительно жесткую иллюзию, будто долбанула за край ребер кувалдой. Или как минимум битой.
Сердце шманает, будто ракету с атомным боезапасом после того, как кто-то рубанул по кнопке запуска.
Кто-то…
Не девчонка… Берсерк в угаре!
Под мышцами хрустит. Печень дает сигнал SOS. Из нутра уходит воздух.
Однако я все скрываю. Черт возьми, конечно, скрываю.
Криво, зло, но улыбаюсь.
Глаза на Немезиду. В упор. Как перед расстрелом. В ее повернутых дисках — тот же пожар.
Мы пылаем, шатая живущее в нас зверье.
— Ты нарываешься… — давлю сквозь колотящийся в груди хлам.
— Ах… Ой… — толкает гадина. Жеманничая, еще и ладошкой орудует: то к губам в «страхе» прижимает, то «сползающей на панике» обмахивается. — Что же ты мне сделаешь, дубина, а?
Пока она ловит кайф, зал, чтоб его, хохочет.
Моя кровь, пройдя сквозь фильтры ярости, стремительно и бесповоротно мутирует. Объемы растут, густеют и, поймав искру, воспламеняются. Каждую гребаную клетку жжет такой силой, что кажется, будто смертельный реактор вскрылся, хоть я и сохранял неподвижность.
— Это, по-вашему, без балагана? — швыряю тренеру. — Она тут лепит сраный цирк! Зная, что я ее атаки не возьмусь отражать!
— Почему не возьмешься? — тормозит наш фейковый «Дизель».
От гнева на его тупняк не сразу собираю слова в предложения. Миг, раздувая ноздри, агрессивно скребу зубами по подвернутому во рту языку.
— Она девчонка!
— Он слишком благородный!
Эти две фразы — от меня и от Филатовой — звучат одномоментно. Первая вторую бьет. И наоборот. В пояснениях нет нужды.
Но тренер тушит:
