— Агусь, ну правда… — шепчет Ися, прихватывая меня за руку. Я вырываюсь. Не потому, что злюсь на нее. Просто не хочу выдать дрожь, которая разбила тело. — Егор…

Резко стукнув шпильками по подмерзшему асфальту, поворачиваюсь, чтобы, грозя ей пальцем, отбить свежее требование:

— Не смей произносить это имя при мне!

— Ладно… — соглашается Настя.

А мне легче не становится. Ничуть. Только хуже.

Чтоб его!

Иду сквозь толпу напролом. Вообще без разницы, кто навстречу тулит. Истомина же — сколько ее ни учила! — постоянно виляет, пропуская кого-то. Из-за этого отстает. Периодически припускает бегом, чтобы со мной поравняться.

В очередной раз догоняя, цепляет меня под руку и деликатно уточняет:

— Он… «Он» можно?..

Я закатываю глаза и сжимаю зубы.

— Разве что Оно! — выдаю, сотрясая тем же пальцем, которым минуту назад грозила ей, воздух. — Или Урод! Понторез! Гуманитарка! Велоцираптор! Ящер!.. — резко прерываюсь, едва осознаю, что разошлась. — Я с его кличек собственную считалку сложить могу, — оправдываюсь на раскачке, высокомерно и деловито.

Чтоб его!

Умом понимаю, что трачу на Нечаева непозволительно много ресурса. Но ничего не могу с собой поделать! Я ведь ненавижу его! Эти чувства сильнее всего на свете!

— Я не хотела тебе говорить… — вбрасывает Ися и замолкает.

Вот что за человек?!

Я же теперь не могу не узнать, что она там не хотела говорить.

— Интриганка, — отвешиваю нарочито равнодушно. И тут же сбиваясь, подгоняю: — Ну!

— Ты не подумай… Ничего такого… — оправдывается, накручивая мне нервы.

— Да говори уже, Насть! Ну!

— О том, что Алексей Николаевич разозлился из-за шубы и всех прогнал, Неч… эм-м… Он от меня узнал… — шелестит робко, явно опасаясь моей реакции.

Реакция задерживается, потому как от токсичного «Неч…» мои извилины склеиваются в сплошную равнину.

— Сплетничаешь о моей семье с Гуманитаркой??? — выпаливаю с отсрочкой. И тут же выношу приговор: — Я тебя сейчас с моста сброшу!

Подобное Истомина, естественно, не принимает всерьез.

— Агния… — умасливает тоном, когда меня уже настолько кроет, что аж шум в ушах стоит. — Почему Гуманитарка?

— Смычок, серьги, шуба… — перечисляю бездумно. — Получается, как гуманитарная помощь, — давлю сквозь зубы. Потом спохватываюсь: — Ты давай, не отвлекайся! Что за сплетни, подруга???

— Да не специально я! — убеждает не менее пылко, чем я злюсь. — Просто так получилось… Марат должен был меня забрать с праздника. Ну и когда я позвонила, удивился, что так рано все закончилось. Я и выдала… Без всякого, Агусь! Клянусь! А Неч… Он, видимо, рядом был. Они же тогда всей шестеркой пришли-ушли.

— Это ничего не меняет! — толкаю я резко, пытаясь тормозить связанные с этим самым праздником воспоминания.

Но Настя, как бы странно это ни было, не сдается.

— Меняет, конечно, — утверждает рассудительно. — Егор не хотел, чтобы тебя ругали. Он не такой. Ты неправильно поняла. Ну или ему по какой-то причине пришлось тебе соврать.

Чувствую, как краснею.

И дело не в морозе, который прихватывает щеки. Мне наоборот жарко. Хочется даже расстегнуть куртку. Так что, когда ветер срывает с головы капюшон, не поправляю.

«Гайморит схватишь, до весны не выйдешь!» — вспоминая мамины страшилки, лишь раздраженно морщусь.

В этом деле ее только бабушка с коронным «нерв простудишь, перекосит лицо» могла перебить.

— Ага, — выдыхает Ися вместе с облаком пара. — Что ты ему говорила?

Черт.

О том, что вымогала у Нечаева признание в любви, я, естественно, не распространяюсь. Не то чтобы стыдно… Вовсе нет! Просто это лишнее. Несущественная информация.

Черт.

Неужели Настя права? Он наврал мне?

Куда в таком случае пропал? Почему?

Война закончена?

— Егора тоже наказали.

Второй раз называет Нечаева по имени. Триггерит адски. Но я так зацикливаюсь на смыслах, что не успеваю реагировать на факты.

— Наказали??? Не смеши! — гаркаю я, поправляя шарф. То прячу за ним губы, то, напротив, дергая рукой, освобождаю. У Истоминой все в порядке со слухом. Но бубнить в шарф — признак малодушия. А это ведь не обо мне. Вот и мечусь. — Птеродактиль летает, как летал. Уже новый байк купили.

— Это мотоцикл Яна, Агусь. Самого старшего брата.

Меня передергивает. Резко осознаю, что чересчур переохладилась. Трясет теперь от холода. И спешно натянутый на голову капюшон ситуацию не выправляет.

— Откуда знаешь? — шепчу неохотно и хрипло.

Исик приостанавливается, чтобы помочь мне с одеждой. Кутает, словно ребенка. Поправляет.

И одновременно докладывает:

— Роман Константинович на последние выходки Егора отреагировал жестко. Сказал, нового мотоцикла тому не видать, пока сам не заработает. В карманных расходах тоже ограничил. Еще и загнал на предприятие в качестве чернорабочего. Теперь Егор по три часа в день там батрачит. Между школой и тренировками на эту каторгу ходит. Так вот.

Мне будто обухом по голове бьет.

— Не может быть…

Обуреваемая противоречивыми эмоциями, не могу определиться, что же по этому поводу чувствую.

От злорадства до чистой злости.

Как этот Роман Константинович смеет? С моим Егорынычем так нельзя!

От тихой надежды до стыда.

Он забил на войну, лишь потому что наказан?

От облегчения до тревоги.

Он просто занят?

От жалости до уважения.

Как он справляется? В самом деле работает?

Да чтоб его!

Что за помутнение?! Я же знаю, что он живет припеваючи!

— О чем ты, Насть? Откуда эти сказки? Этот тип тебя завербовал, что ли? Какая работа? Это я! Я! Я тружусь! А этот урод, как декорация напрокат, по страницам убогих дур кочует! Сегодня у одной в сторис, завтра — у другой, послезавтра — у третьей!

— Ну, может, вечерами он и выходит… Но насчет работы я не вру. Сама видела. Мы с Маратом заезжали как-то, и Нечаев вышел к пропускному пункту в робе разнорабочего.

— А я все равно не верю!

— Да, блин, Ага… Не верь, раз тебе так удобно, — отгружает, безразлично пожимая плечами.

— Тебе, значит, уже все равно, да? Чхать на мои чувства? За Нечаева и то больше волнуешься! — бомблю, сбивая с головы чертов капюшон и резко ослабляя шарф.

— Тише, Ага… Марат с Егором здесь…

Меня ошпаривает. И все тело, все его системы мигом ловят критическую перегрузку.

Я не видела Нечаева больше двух недель. И сейчас не хочу его видеть. Потому не оборачиваюсь.

— Все понятно, — отбиваю сухо. — Все понятно, Насть. Ты же в их стае. Еще долго со мной водилась. Больше не задерживаю.

Сердце режет ножами, но я виду не подаю. Разворачиваюсь и, невзирая на окрики подруги, ухожу.

Прикрепив к публикации фото со свежим идеально проработанным образом, выстукиваю пальцами по экрану, набивая подпись.

«Пока все девчонки мечтают о принцах, принцы мечтают обо мне».

Отправляю и, покусывая губы, нервно наблюдаю за тем, как растут просмотры поста. У защитного стекла приват-фильтр. Перемещающаяся по треугольнику плита-стол-холодильник мама видеть, чем конкретно я занимаюсь, не может.

Но командовать это ей, конечно же, не мешает.

— Отложи телефон, — велит, приземляя передо мной тарелку с горячим супом.

Я не реагирую. Просто не могу. Жду. Нет, не так. Уже буквально молюсь Богу, чтобы тот направил своего раба на путь истинный, то бишь открыть мой блог и что-либо там написать. Даже если колкость — пусть. Я ведь не зря провоцировала! Сама предоставила отличное поле для нравоучений. Только бы он свернул игнор! Сколько можно? Я уже не выдерживаю! Но так, наверное, нельзя. Дедушка говорит, Господь злому и навязчивому не внимает. Просить надо о мире в сердце и разуме, а не о чужой воле. Что ж… Я, уже очевидно, ужасный человек. Даже с Настей из-за своего проклятого самолюбия разругалась. Не могу я. НЕ.МО.ГУ!!! И так плохо, больно, страшно… Все на свете! Весь диапазон чувств использую! А она еще докладывает Нечаеву! Пусть без злого умысла, я все равно воспринимаю это как предательство. К тому же… Я не всегда способна держать фасон. Она ненароком может заметить проскользнувшую эмоцию, передать… О Боги, мне так тяжело! Но иначе никак.