Давно неиспользуемая калитка, стоит толкнуть, будто стонами заходится. Бьет по ушам этим визгом дико. Ускоряясь, бросаю открытой, чтобы не возиться с ключом.

Оказавшись за тем самым периметром, долго шарю глазами по сектору, хотя сразу цепляю главную фигуру грядущей партии. Создавая искусственный ажиотаж, тяну последнюю паузу перед лобовым.

Потому как…

Только я беру Филатову в фокус, включается до чертиков опостылевшая биполярка. Разгон от бешеной радости, которая заливает по самое горло, до черной ярости — полторы секунды. Перепад такой, что тупо сотрясает. Накрывает этими долбаными качелями. Размазывает. Стержень, который должен держать прямо, уходит в штопор. Вокруг него нервы и мотает. Все остальное — в кашу.

Мать вашу, что она здесь делает?

Какого черта?

— С днем рождения! — провозглашает Немезида, отвечая на мои вопросы.

Я, блин, сплю? Может, нахожусь в бреду? У меня температура сорок?

Улыбаясь, Филатова выглядит как иллюзия. А уж сахарный голосок, которым запрягает, кажется и вовсе синтетическим. Все это невозможно в реале! Но она… Она, блин, шевелится. Шагает мне навстречу. Мой и без того перегретый мозг, пашущий в режиме полной боевой готовности, экстренно врубает ПВО. Все органы чувств настраиваются на нее.

На попытку понять…

Что же здесь, мать вашу, происходит?

— Тебе, — шепчет, вкладывая в руки что-то непонятное. — Это браслет. Взамен твоего испорченного. Захочешь, будешь носить. Мне просто нечем было заняться. Неделю дома просидела, — вроде как обесценивает вложенный труд, но выглядит при этом чересчур неспокойно. Краснеющей. Задыхающейся. Наэлектризованной. Дрожащей. — Почему ты не приходил? Даже не поинтересовался, жива ли? Может, меня убили, нет? — предъявляет шумно и сбивчиво, пока я, не иначе как в попытках осознать реальность, натираю гребаный подарок. Во все глаза на нее смотрю, а она вдруг начинает захлебываться: — Черт… Я… Я… — Ей явно не хватает дыхания больше, чем на один звук. Ровно до тех пор, пока она, психанув, не переключается обратно на браслет. — Он из паракорда. Семь метров. Cobra weave… Эм-м… Это такая техника плетения. Здесь еще латунная бусина, — постукивает по крупной металлической бляхе. — Шестиугольный щит с покрытием под драконью чешую. Вот.

Закончив, снова мне в глаза смотрит. Явно ждет какой-то реакции. Но я, блядь, в той же прострации плаваю. Не могу даже нахренобобиться.

— Сейчас, — выдыхает Филатова.

Отбегает в сторону, приседает к какому-то ящику, чиркает зажигалкой… Я все не туда. Вместо того, чтобы анализировать, отмечаю, что она сегодня в курточке и джинсах.

Обратно бежит, счастливо смеясь. Горит так, что взлетающие одна за другой ракеты салюта и рассыпающиеся в небе разноцветные искры теряются.

— Хочешь меня поцеловать? — выпаливает, едва успевая передо мной затормозить.

Че, блин?..

Я, сука, даже имя свое забываю. Обдает таким кипятком — с головы до ног, что моментально блокируются все системы организма. Аварийные в том числе. Я тупо начинаю весь трястись. Взрывы фигачат по всему полю. Но самый мощный удар, ясное дело, приходится на сердце.

Его, блядь, просто выносит.

Если бы я мог думать, осадил бы Филатову. Но я не могу. А она все ближе. Клятые фейерверки! Их отблеск в ее глазах — гипноз, выключающий волю. Все мои эмоции, все чувства, все ощущения сбиваются в долбаный сумбур. Швыряет от животного страха до дичайшего трепета, пока не нахожу губы Немезиды своими. Контакт, и линия жизни рвется. На чертов миг. Чтобы после дать таким залпом, словно внутри меня разорвало целую Вселенную.

«…в килотоннах, мегатоннах… в тротиловом эквиваленте…»

Я глохну. Я хрипну. Я слепну.

Такой разгон заряженного до самых высоких энергий, достигающих скорости, близкой к скорости света, ощущаю, словно моя Немезида — чертов ускоритель частиц.

Все? Секрет оружия Филатовых раскрыт?

Да плевать мне на них. Плевать на последствия, пусть хоть весь этот мир сгорит.

Веки закрыты, а зарево буквально выжигает глаза.

Жжет. Сука, как же адово жжет.

И вдруг образовавшуюся вокруг нас резонансную тишину пробивает тарахтящий крик:

— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!

Дергаемся и отталкиваемся друг от друга, словно очередной взрывной волной откинуло.

— ПОЖАР! ПОЖАР! — горланит Бодя на бегу, не выпуская из рук камеру. — ОНА ПОДОЖГЛА НАШУ ЕЛКУ!

Елка… хм… и правда, горит…

С-с-сука! Она горит!

Но самое главное, остатки ракет из ящика продолжают летать. И летают они уже не в небо. А как попало.

— На землю! Всем! — выдаю ревом.

Но это не работает.

Филатова как стояла с открытым ртом, так и стоит. А мелкий продолжает бежать. Схватив первую, силой укладываю.

— Лежи! Не вздумай шевелиться! — приказываю, вдавливая в снег.

— Хорошо, — стонет она рвано.

И я бросаюсь к брату.

— Бодя, блядь… На землю, блядь! СЕЙЧАС!!!

Наконец, до него доходит. Падает вместе со своей камерой.

Без памяти что-то типа «Молодец» роняю и несусь в гараж, чтобы схватить огнетушитель. Когда появляюсь с ним во дворе, из дома высыпают остальные: папа, мама, Илюха.

— Господи… Что здесь происходит? — выдыхает, кутаясь в халат, мама.

Папа же, ожидаемо, включается технически.

— Держись чуть в стороне. Не вдыхай дым. Распыляй, начиная с основания, с боку в бок, — проговаривает так ровно, словно у нас, блин, не угрожающие ничьей жизни учения. — Илья, ты вернись в дом, выдерни пробки.

Салюты уже не летают. Я спокойно подхожу к елке и, следуя рекомендациям отца, задуваю пламя порошком. Оно шипит, но быстро сдает позиции. Несколько мощных рывков, и от маминой гордости остается грязно-рыжий остов с обугленными ветками и обломками игрушек.

— Как это случилось? — спрашивает папа, когда все стихает.

— Это все она! — орет Бодя, размахивая руками. — Филатова!

— Заткнись, — рычу ему я.

Но хер он реагирует. Его чисто разрывает на говно.

— Она выманила Егора из дома! Вон там они стояли, — тычет, гнида, в проем калитки. — У меня все записано, — акцентирует, постукивая пальцем по своей гребаной камере. — Вон там стояли. Она ему что-то нашептывала…«Ля-ля-ля»— типичный девчачий чес! На ухо!

— Бодя, — одергивает мама.

Но говномес не унимается.

— Подожди. Не перебивай, мам. Послушай, послушай, что я скажу… Она его облизывала! Твоего сыночка облизывала! Такая вот бесстыжая!

— Че ты, чучело, мелешь? — свирепею я. — Никто никого не облизывал.

— Ты помолчи сейчас, брат. Помолчи, — тянет гаденыш с чувством явного превосходства. Прежде чем рубануть на весь двор: — Потом они вдвоем целовались!

Еще и содрогается, показывая, как это было отвратительно.

— Хватит, Богдан, — прикрикивает на него мама. — Ты ведешь себя ужасно некрасиво. И по отношению к девушке, и по отношению к брату.

Однако и эта речь не производит никакого эффекта.

— Некрасиво? Она нам елку подожгла! Намеренно! Пироманка, чтоб ее!

— Ля, ты крыса, — отвешиваю я презрительно.

Грубо сплевываю и, ни на кого не глядя, покидаю двор, чтобы нагнать ту самую пироманку.

Со времен палеолита ничего особо не изменилось. Когда мозг человека чует смертельную опасность, способов утилизировать запущенные стрессовые процессы по-прежнему всего два: броситься на мамонта или сделать ноги. Обычно я без колебаний выбираю первый. Сегодня — исключение. Будучи обладателем не только смелости, но и ума, в конфликт с целой сворой врагов не вступаю.

Бегу.

По идее, физическая активность должна забрать на себя все те ресурсы, которые были вынужденно произведены моим организмом.

Однако… Ни фига.

Тело не перестает гореть, даже когда я добегаю до конца улицы. Именно гореть. Потому что это не искры. И даже не жар. Настоящее пламя — под кожей, по венам, в мышцах и в костях. В каждой чертовой клетке.