По гортани ползет желчь. Забивает горло. Во рту становится горько. Есть возможность заесть эту горечь шоколадным батончиком. Но я в таком состоянии, что одного укуса хватит, чтобы спровоцировать рвоту. К своему стыду, я уже икаю. В стрессовых ситуациях это, увы, частая реакция моего организма.

Заворачиваю в уборную.

— Все вон. Быстро, — прогоняю резким властным тоном.

Никто не смеет со мной спорить. Без каких-либо вопросов покидают помещение.

Я подхожу к зеркалу и перво-наперво инспектирую свой внешний вид. Убедившись, что визуально все в порядке, надавливаю пальцами на мочки ушей и задерживаю дыхание.

— Аги, с Нечаевым нужно что-то решать, — сбивчиво озвучивает мои собственные выводы стоящая рядом Настя. Я, естественно, в ответ закатываю глаза и, раздраженно трепеща ресницами, качаю головой, однако в мыслях уже отыгрываю варианты. — Нужно рассказать взрослым.

А вот это глупость. Однозначно.

Я не сторонница бурных эмоциональных проявлений, на которые меня обычно толкает треклятый Нечаев, но прямо сейчас мне хочется зло гаркнуть на Истомину. Совершая тот самый медленный выдох, который необходим, чтобы снять напряжение с диафрагмы, невольно прибегаю к избыточной мимической демонстрации.

— Ничего мы рассказывать не будем, — высекаю категорично.

Неторопливо пью из бутылки воду.

— Почему? — недоумевает Настька.

Вдох-выдох. Икоты нет.

Но я все же достаю из мини-контейнера дольку лимона и пихаю для надежности в рот. Не скривившись, прожевываю.

Споласкиваю руки, резко выдергиваю из диспенсера бумажное полотенце и, промокая влагу, терпеливо поясняю:

— Ися, жаловаться — значит признавать свою слабость. Я не могу допустить, чтобы Нечаев решил, будто я трушу. Ведь обычно именно после таких выводов в процессе травли начинается откровенная жесть. И ты это прекрасно понимаешь. Так что избавь меня от пустых разговоров.

— Какая слабость, Аги? — не унимается подруга. — Он же маньяк! Из семьи преступников! — взывает эмоционально. В серых глазах отражается тот самый страх, который я себе выказывать запрещаю. — Что, если он нанесет тебе реальный вред?

«У меня никогда и мысли не возникало, чтобы причинить боль девчонке. Тебя же, Филатова, я готов удушить и сожрать!»

С каждым днем мне все сложнее воспроизводить в голове бархатный голос Свята. А вот ненавистный голос отморозка ее сутками не покидает.

Чудовищная несправедливость!

Трясусь, но перевожу этот мандраж в азарт.

— Я что-нибудь придумаю, Ися, — заявляю порывисто. — Если не работают игнор и оборона… — алчно прищуриваюсь. Дверь в уборную открывается. И почти сразу же захлопывается — напоровшись на мой взгляд, девочки без слов понимают, что соваться сюда не стоит. — Самое время перейти в нападение.

— Ты с ума сошла! — вопит подруга, в который раз выражая наш общий ужас. — Филатова!!! Ты, блин, его видела?! Егор Нечаев под два метра ростом! Плечами шире Шварценеггера! Да у него лапа больше, чем твоя голова! Такой обнимает — кости трещат. А если драться с ним — смертельный исход неизбежен!

Мне ли не знать…

— Я понятия не имею, кто такой Центнеггер, — отмахиваюсь с показательной беспечностью, хотя внутри все отчетливее дрожу.

— Шварценеггер! — поправляет Истомина нервно. — Бодибилдер, политик, актер… Терминатор! I'll be back… — судя по интонациям, последнее — брутальная цитата. — Помнишь этот боевик?

Скривив губы, мотаю головой.

— Ты же знаешь, я не люблю боевики. Так или иначе, с габаритами Нечаева ты крайне сильно преувеличиваешь. Да, он крупнее наших сверстников, но не великан же. Тоже мне Геракл! И вообще… Я же не физически с ним воевать собираюсь. Соображай, что думаешь, Ися, — выдав «мудрейшее» изречение, вновь глаза закатываю.

Подруга же в ответ оторопело моргает.

— Если не физически, то как, Агусь?

— Изучала я намедни слабости монстра… — тяну многозначительно, будто источником являются не соцсети, а материалы уголовного дела. — У придурка есть девушка, представляешь?

Потрясает не только этот факт, но и то, что с ней он выглядел совсем другим. Абсолютно нормальным. Уравновешенным, внимательным, почтительным и заботливым. Ну почти… Все-таки рожа слишком суровая. Уголовная.

— И? — вырывает меня из размышлений нетерпеливый возглас Истоминой.

Я должна ударить в это слабое место. Сделать так, чтобы Нечаев сам начал меня избегать.

— Приготовь камеру, Насть. Пришла пора для настоящего боевика, — расплываюсь в коварной улыбке.

Columbia Pictures не представляет… Проблема в том, что и я не представляю. Но заявление сделано, а значит, боевику быть. Бросаюсь в незнакомое мне направление и, едва поймав сцепку с поверхностью кривой дорожки, с азартом выжимаю газ.

Да, все верно: по собственной воле к Егору Нечаеву иду.

И пусть на словах этот отбитый тип отрицает ту исключительную красоту, которой наделила меня природа, реальность такова, что мое приближение он прослеживает вовсе не пустым взглядом. Напротив, шокирующе говорящим — пронзительным, требовательным и жадным.

Я так теряюсь, что чуть с шага не сбиваюсь. Ничего удивительного, ведь сталкиваться со столь выразительной демонстрацией эмоций мне еще не доводилось. Они во мне не откликаются. Даже омерзительны. Это ведь Нечаев. Но в силу своей новизны и какой-то раздражающей остроты выраженные им чувства привносят в мое тело хаос — какие-то странные механизмы, вопреки законам биохимии, смешивают сходу все допустимые реакции, поднимают их мощность и разворачивают внутри меня ошеломительную бурю.

Черт возьми, это не трепет… Нет. Электрический разряд выводит из моего организма горячую дрожь. Я ее ненавижу.

Нечаев хмурится — сталкивает брови как темные предгрозовые тучи. Гром и последующая ударная волна каким-то образом случаются внутри меня. Дыхание перехватывает, потому как в этот миг я вижу в глазах ублюдка главное — злость, презрение и жестокость. Прекрасно, этот неуловимый ледяной порыв запускает обратную динамику — по моей коже самый настоящий мороз скатывается.

Но…

«Боевик, Агния… Боевик!» — напоминаю я себе.

Некому сказать мне «стоп», а моим собственным мыслям на шалой волне негодования далеко до здравости. Я долго терпела. Хватит! Если уж танцевать с чертями, то должна взять себе главную партию.

Сражение выигрывает тот, кто твердо решил его выиграть[6]!

Подхожу к мотоциклу Нечаева. С тонким расчетом на яркие кадры кладу ладонь на ручку руля. Встроенный в мой мозг проигрыватель тут же запускает мелодию саксофона. В ней, конечно, звучит лирика. Но все это обман. Чистая провокация. Такие моменты встречаются в психологических триллерах, а о них я кое-что да знаю.

Улыбаюсь.

Вот же дикость!

Я. Ему. Улыбаюсь.

Долго улыбаюсь. Надеюсь, правдоподобно.

Собираюсь с мыслями, словно сил во мне на одну лишь фразу.

Разлившееся в хищных глазах Егора замешательство — единственное, что придает храбрости. А еще оно отчего-то баламутит мою кровь.

У меня перегрев головного мозга?

Сглатываю. Набираю в грудь побольше воздуха.

— Может, прокатишь меня на своем мотоцикле? — протягиваю исключительно мягко.

Я действительно собираюсь сесть на байк Нечаева? Сама себе не верю. Мотоциклы я не воспринимаю в принципе, а уж в паре с этим криминальным элементом… Ну это жесть!

Он не дурак.

Прищуривается. Смотрит с подозрением.

Ничего удивительного, конечно… Только вчера я в очередной раз разодрала ему кисть за то, что посмел тронуть мое колено. В ярости готова была эту гребаную руку искусать, о чем, не задумываясь, сообщила подлецу.

— Я уже понял, что в рот тебе пальцы лучше не совать. По локоть конечность отгрызешь, — пророкотал он тогда с какой-то сдержанной, словно заглушенной болью, злостью. Правда, тут же смел эти звуки смехом. — Р-р-р-р-ав, — грубо выдал, якобы пародируя меня. — Ты мой грозный пигмей.