Ноябрь второго года войны.

Солнце ушло в закат около часа назад — не такое уж значимое событие, согласен. Особенно с учетом личных ощущений, которые твердят, будто оно не поднималось с прошлой недели. Лучей я не видел — вот в чем загвоздка. Но что важно конкретно сейчас — город укрыла темнота.

Труба зовет в атаку.

— Что за дурацкие кепки? — гундосит простывший Пима, пока обходим здание. — Более убогих костюмов ты не нашел?

— Во бара-а-ан, — сипло тянет в ответ Китаец. Перехватив козырек той самой кепки пальцами, стреляет нудиле по лбу. Заботливо поправляя головной убор обратно, ехидно просвещает: — Это восьмиклинка, Хлеб. Культовая вещь, е-мае!

Пима, естественно, в долгу не остается.

Долбанув Яббарова кулаком в грудь, возмущенно рыкает:

— Я Глеб.

— Один фиг, звезда! Кстати, мне жуть как понравилась твоя секунда славы на Теле5: «А тренировки у нас тяжелые!».

— Отвянь ты с этим интервью, — бухтит Пимченко. — У меня была температура! А ты при трезвом уме ничего умнее, чем: «Спасибо всем красивым девочкам, которые за нас болеют!», не придумал! — передергивает злобно.

— Это называется — работа с аудиторией, голова!

— Это называется дискриминация! Но вернемся к костюмам. Вот это вот #пальто_чтоб_не_нагнул_никто ничуть не лучше твоих восьмиклинок! — мотыляя распахнутыми полами, подкидывает в диком танцевальном движении тазом.

А может, диким оно видится из-за странного, крайне старомодного пошива брюк.

— Хах, я будто деда прадеда раздел, — лениво вставляет Набиев.

— Так, слушайте сюда, недалекие, — резко собирает внимание группы Китаец. — Тема вечера «Кинопарад легенд». Наша команда одета в стиле сериала «Острые козырьки». Это английские гангстеры из двадцатых годов прошлого века. Я на фига вам видео скидывал? Как правдоподобно вести себя собираетесь?

— А нам там «Оскар», что ли, обещали? — язвит Пима.

— Ой, ты… Не остряк, а гнида, даже завалявшейся пальмовой ветви не заработал бы. Нет недостатка хуже, чем упертая человеческая дремучесть. Вместо того чтобы устранять пробелы образования, оно, недоразвитое, но жутко вонючее, всех в чигиря затащит! Так вот, уважаемые господа, — акцентирует обращение ко всем, помпезно поправляя лацканы собственного пальто, — в следующий раз сами себе костюмы искать будете. Я умываю руки.

— Не ной ты, как девчонка, которой забыли написать: «Доброе, блин, утро!», — басит Рацкевич.

— Да не, Китаец не девчонка, — возражает Пахомыч, разбавляя заварушку хохотом. — Это он в роль гангстера прошлого века вжился, вот и запел на возвышенном.

— Возвышенном? Ты гребаный кусок дерьма, я достаю свой Маузер! — переигрывает цирк сам Яббаров.

— Заткнитесь все, к чертям собачьим, — гаркаю, в конце концов, я. — Устроили тут, на хрен, выездной детский сад!

Обогнув угол здания, машинально оцениваю периметр. На территории технической зоны гимназии ни души. Только туман стелется. Погода словно стыкуется: мороз крепчает, но влажность все еще остается высокой. Из-за этого контраста подошвы липнут к асфальту.

— Я бы посоветовал, Нечай, выправить брюки из берцев — в то время так не носили.

— Оставь свой совет себе, Яббар.

— Понял. Не вопрос.

— Лучше подумайте, как не облажаться, — говорю, сотрясая воздух не только словами, но и монтировкой, которую держу в руке.

— Если ты из-за того, что произошло год назад, Егор… — заводит Яббаров старую песню. — Так ты написал, что припугнуть Филатову хочешь. Мы с поставленной задачей справились.

— Будем честны, Никита: мы выглядели как конченые лохи, неспособные справиться с девчонкой, которая по размеру едва ли больше клюшки.

— Ты просто не мог видеть, как она через поля удирала. А я вот наблюдал, — замечает Пахомыч с выразительной осторожностью.

Именно она и бесит. Скриплю зубами.

— Сегодня нас шестеро, если что… — подкидывает Глебыч. — А тогда было только четверо.

Яббаров, естественно, не задерживается с реакцией:

— Ой, с тобой-то, Пима, успех точно гарантирован!

— Иди на фиг, сказал!

— Продолжите сраться, я вас сам раскидаю, — предупреждаю их я. — Задрали.

Воцаряется тишина.

Вой свирепствующего по территории ветра едва ли не единственным мощным звуком остается. Хлещет по щекам, будто отвешивая лещи от того, кто смотрит сверху и пытается по-отечески остудить.

Господь, не оставь меня. Прости, спаси и сохрани.

Горящий над нужной дверью фонарь как будто добро дает. Во всяком случае, манит, заглушая глас разума протяжным жужжанием лампы.

— А где бабуля? — хохмит Яббаров в последнюю секунду.

— Я за нее! — тут же откликается Рацкевич.

Смерив этих двоих тяжелым взглядом, срываю монтировкой замок. Первым шагаю в прокопченную темноту. Отложив в сторону инвентарь, включаю фонарик. Едва мазнув светом по огромным угольным котлам, пускаю длинный луч по уходящим вглубь помещения трубам.

— Накось выкуси, — выдыхает Яббаров.

Остальные присвистывают.

— Походу, в эту котельную не ступала нога человека с момента модернизации центрального газового отопления. Проще говоря, те, кто здесь бывали, давно мертвы.

— И к чему ты это говоришь? — пресекает разглагольствования Китайца Пима.

— К тому, что здесь здорово сохранилась атмосфера. А учитывая то, как с течением времени канувшие в века эпохи становятся мейнстримом, в это место смело можно водить экскурсии.

По пути к внутреннему выходу из котельной тема развивается.

— Зачем мы здесь? — обрываю пустой треп, когда приходит время освежить план.

— Чтобы показать говнозистам, что такое настоящее веселье, — чеканит Набиев вяло.

Я киваю.

— Пахомыч, ты отвечаешь за музыку и медиа, помнишь?

— Да, конечно. Все с собой.

Снова киваю.

— Яббаров, твоя миссия?

— Уволочь Агнию на танец и при всем честном народе короновать. Ой, ля, простите, — бьет в извинениях идиотские поклоны, — засосать.

В третий раз киваю. Поджимая губы, стискиваю челюсти.

— Рацкевич? — поддаю чуть резче.

— На мне пожарная система.

Четвертый кивок.

— Пима?

— Я отвлекаю дежурный научный состав.

— Отлично, — толкаю я вместе с пятым кивком.

Пока двигаемся вдоль труб, с улицы еще слышится завывание ветра. Но когда минуем двери и выходим в буферную зону, все наружные звуки стихают. На смену им приходят отголоски доносящейся из бального зала музыки.

Напряженный взгляд ловит свет в конце коридора. В фонарике больше нет необходимости, прячу его в карман пальто.

Не сговариваясь, надвигаем козырьки кепок ниже и ускоряем шаг.

Стилизованный ритм трека странным образом совпадает с ходом моего сердца. Сила на протяжении долгого времени сохраняется в одном диапазоне, но звук с каждым ударом становится объемнее, будто барабанщик в какой-то момент выливает на установку воду. Понятия не имею, какая жидкость в моем чертовом организме ее заменяет, создавая подобный эффект, но факт в том, что он есть.

Вдох. Выдох.

За прошедший год мы с Агнией Филатовой сделали друг другу немало гадостей. Продолжая видеться каждый день после школы или на одном из ее допов, все чаще лезли в другие аспекты жизней друг друга. Во все, блину, щели. Только бы побольнее задеть.

С Эмилией практически сразу же порвать пришлось. После того, как Филатова приперлась в секцию Ломоносовой по волейболу, настроила против нее команду и в один из дней окунула головой в унитаз, выбора у меня как бы не было. Я не мог защищать Мильку двадцать четыре часа в сутки, не мог тормознуть сошедшую с рельсов А.Г.Н.И.Ю., не мог убить ее и не мог, черт возьми, оставить ее, как она сама того требовала, в покое.