Что творит? Зачем?

Увидел эти губы — пышные, яркие, раскрытые, как спелый плод — виновники преступления, и накрыл, будто сдачей. Физически ощутил, как ее и меня жахнуло. Жахнуло так, что затрясло. Клетка на клетку, нерв на нерв — все поползло. Осунулось и наложилось, давая новое, трындец какое устойчивое соединение. Чертову взрывную волну.

«…в килотоннах, мегатоннах… в тротиловом эквиваленте…»

Грудь так расперло, что сам не понял, как в реале не разнесло.

А по сути ведь даже вглубь не двинул.

Не двинул, не потому что внезапно обзавелся умом. А потому что, захапав мякоть губ Филатовой, почувствовал, как она, дернувшись, обмякла. Показалось, что отстегнулась. Отстранился, а она глаза открыла и таращится в полной, сука, прострации, словно и правда эти секунды в отключке провела. Потому и не отбивалась.

А мне как забыть?

Господи…Да прибудет со мной сила духа Твоего…

Сила духа выше силы разрушений.

Делаю еще одну тягу и вроде как относительно выдыхаю. На второй подступают другого рода воспоминания. То, что в моменте ударило не менее жестко, чем чертов недопоцелуй с Филатовой. Мать вашу, аж воздух вышибло. Задело за живое. И, безусловно, засело. Как не изворачиваюсь, выскрести не получается.

«Вижу, что никакой ты не герой. Просто мальчишка, который так и не научился брать ответственность!»

Кто она, к херам, такая, чтобы мне это предъявлять?

Мне. Нечаеву.

Филатова. Редкостная дрянь.

Что она вообще знает про ответственность? Что она знает обо мне?

Верни я свое поведение на социально приемлемые рельсы и выведи свою ресурсность на полную мощь, как бы она запела?

Но я, конечно, не стану.

Из гордости на расширение себя за счет других качеств не пойду.

Кипение головного мозга прерывает тарабанящий стук за спиной.

Вот вроде бы восемнадцать, а обосраться с сигаретой в зубах приходится ровно так же, как и день назад. Говорю же, ни хрена не меняется.

Оглядываясь, обнаруживаю за стеклом лыбу мелкого брата.

— Твою мать… — цежу беззлобно, пока тот открывает дверь и просовывает в щель ногу, половину туловища и, наконец, голову.

— А ты че здесь раздетый стоишь? Я не понял, тебе что, не холодно?

Сочетание потрясения, наглости и некой паники — типичный коктейль эмоций от Боди, но не хохотнуть нельзя.

— Сам куда прешь в пижаме? Вернись.

— Я в жилетке и шерстяных носках.

— Вернись, сказал.

Ноль на массу.

— Я пришел тебя поздравить, — стоит на своем, тупо не слушая, что ему говорят. Все, как обычно. — Фух, только закончил плакат! Думал, уже не успею! Мистер Ужас скинул шкуру. В террариуме грязь и вонища, а он до кучи мускусом на стрессе шибанул. Мама приказала убираться и мыть. Еще его в воде замачивал, — закатывая глаза, качает головой. — Столько времени потерял!

— Хорошо, что не в уксусе. Че за плакат? — выдавливаю, хотя часть мозга так и тащит к Филатовой.

Глаза Боди загораются.

Наблюдая за тем, с каким энтузиазмом он разворачивает еще сырой от краски А3, с горечью думаю, что совсем не ценил вот этот славный возраст, когда девчонки еще не разрывают мозг.

— Круто, правда?

— Ага. Круто, — отвечаю раньше, чем успеваю оценить выведенного густыми мазками кисти мотоциклиста. Знаю, что брательнику плохо даются лица. Тут проблемы нет, потому что скрывает шлем. Ну а положение тела, байка, а также все детали ТЗ в модели 2D выполнены идеально. — Реально круто. Молодец. Спасибо. Повешу на стену.

— Море видел? А брызги? А закат? А линия горизонта? Ля, как четко получилось! И куртка точь-в-точь как у тебя! Я раз десять сверял! — делится, захлебываясь эмоциями, которые, очевидно, чтобы не испортить сюрприз, слишком долго держал. — Руль как повернут, видишь?.. — топит дальше на явном разгоне и вдруг резко прерывается. — Че эт? — спрашивает, указывая пальцем на задний двор.

Оборачиваюсь и тут же выцепляю луч света из темноты.

— Как будто кто-то фонариком светит, — бубню я.

А Бодя орет:

— Это сигнал!

— Один час три минуты ночи. Жилой дом на улице Дачной, сто пять. За периметром только что замечена подозрительная активность. Третий и четвертый сыновья семейства, Егор и Богдан Нечаевы, обладающие непреоборимой склонностью к героизму и уже хорошо известные спасательными операциями с некоторыми побочками, направляются к выходу. Камера включена. Объект зафиксирован. Работаем, — заряжает Бодя голосом Каневского, прилипнув глазом к видоискателю той самой камеры.

Пока он гонял в комнату за аппаратурой, я оделся, спустился вниз и на момент начала «репортажа» реально направляюсь на выход. Но это не значит, что я собираюсь брать его с собой.

Оборачиваясь, четко отмеряю:

— Бодя, камеру вырубил, и в койку.

— Что? Какой «в койку»? А если это преступление века? Ни за что!

И прет дальше, упорно пытаясь натянуть одной рукой дубленку. Шапка криво-косо, но уже на башке сидит.

— Назад, сказал, — давлю я строже.

Мелкий стопорится.

После секундной паузы принимает бессмысленность спора и тут же меняет тактику.

— Ну ты че, брат?.. Не руби с плеча, Романыч. По-братски дай выйти. Я тихий буду, зуб даю, — канючит, не теряя борзоты. — Не, ну не будь зверем. Че ты меня здесь оставишь? Меня же от тревоги порвет. Ну не бросай, а? Я же свой. Вдруг помощь нужна будет? Или алиби? — накидывает варианты полезности. — А может, сви-де-тель… — растягивает заговорщически, дерзко подергивая бровями.

— Не ной. Не поможет.

— Я не ною, я договариваюсь.

— Я все сказал. Ты не идешь, Богдан, — категорично ставлю точку.

Хватаю куртку и с непробиваемым видом тащу ее на плечи.

— Вот так вот, друзья, нежданно-негаданно подъехал разладик, — гасит мелкий пакостник, возвращаясь к своему чертовому эфиру. На мой скошенный хмурый взгляд уже не реагирует. Молотит дальше: — Похоже, Егор Романович знает, куда идет. Возможно, на сделку с совестью. Это свидание? Похищение? Бегство? Переговоры? Тайный обмен? Разведка? Контакт с НЛО?

— Сейчас будет убийство, — рычу, застегивая куртку. — В пределах этого дома.

— Хм… Что именно замышляет, пока неизвестно. Но мы следствие не прекращаем. Обязательно выясним все детали, — долбит со своим фирменным занудством. А стоит мне, вскочив в ботинки, взяться за дверную ручку, значительно усиливая артикуляцию, на скорости бомбит: — Внимание! Объект движется к выходу! Внимание! Он выходит! Оставайтесь с нами, чтобы…

Закрытая, на хрен, дверь отрезает надоедливый гундеж мелкого. Но не слежку. Оглядываясь, с раздражением отмечаю, что крот продолжает съемку через окно.

Твою ж мать…

Ну да, я не Ян. Яна он бы записывать не посмел. Ян для всех — второй отец. Сказал — сделали. Никто не борзеет. Даже Богдан.

Гаденыш.

Трещать перестал. Всматривается не через видоискатель камеры, а просто через стекло. Выражение лица потерянное, глаза расширенные. Весь, блин, в напряге.

Как тут злиться?

Показываю кулак, лишь бы взбодрить.

Швырнув в снег сигарету, которую поджигал буквально на пару тяг, сую кулаки в карманы спортивных штанов и с показной небрежностью шагаю к калитке. Брови движутся в центр переносицы, образуя ощутимую складку, и вся рожа отнюдь не постепенно принимает угрожающий вид. По сути же изо всех сил пытаюсь унять зарождающуюся на затылке дрожь. Унять ее, к слову, не получается. Затрещав, та сходит вниз — между лопаток, по хребту, до самого крестца. Как долбаный ток.

Есть ведь предположения… Сука, надежды и чаяния.

Бред. Не может быть.

Стоп, на хрен. Не думай.

В попытке приглушить внутренние сигналы, цепляюсь за внешние. В конце участка наряженная Бодей махина — мамина гордость — огромная пышная елка. Смотрю на нее, отыскивая знакомые с детства игрушки: треснутый и склеенный Илюхой красный шар, желтый полумесяц, кривую сосульку, пряничный домик, снеговика в шарфе, дракона с клюшкой. Вслушиваюсь в тонкий звон декора, шелест веток и скрип своих шагов.