— Лучше? — спрашивает Егор, едва застегиваю шубу.

Нет, я не могу смотреть ему в глаза. Категорически. Просто плавлюсь.

Так быстро согрелась?

— Угу, — толкаю и отворачиваюсь.

Но он определенным образом шагает — как конь в шахматной партии — и вновь оказывается передо мной. Казалось бы… Мат он мне не объявит, и с доски не выкинет, но одного его присутствия хватает, чтобы ощутимо прижать. Чисто энергетикой.

— Вытри быстрее, пока не стянуло кожу, — говорит, вручая мне носовой платок. — Не бойся, он чистый. Мама приучила с собой носить. На всякий, — выдает с паузами, но по-нечаевски твердо.

Я растерянно моргаю и, чувствуя, как та самая влага стынет, вздрагиваю.

— У меня в сумке тоже были и сухие, и влажные салфетки, — бормочу, спешно промокая лицо и пряча платок в карман.

А Егор… Он берет меня за руку.

Его ладонь большая, грубая, горячая и такая надежная. Смыкаясь вокруг моей, она дарит ощущение уверенности и безопасности. А еще… О, Боже… При контакте с ним в мое запястье бьет жгучими вибрациями, словно бы я подключена к сети. От этих зарядов во всем моем теле начинается странная лихорадка.

— Пойдем, — роняет Нечаев, подтягивая меня к пешеходному переходу.

— Куда?.. — шепчу я рвано. Дезориентирована полностью. Внешне и внутренне. — Что мы будем делать без денег?

— Не переживай, мурчалка. Заработаем.

Кэмпбелл, разумеется, не объяснял, как вылезать из чрева кита. Сказал лишь, что оттуда выходят просветленными. Подсказок не будет. Ни одна внешняя инстанция их не даст. В этом вся суть.

Слушай себя. Решай. Действуй.

Для этого нужны ум, толика храбрости и кое-какие силы.

У меня все необходимые ресурсы в наличии. Но в тот вечер — очевидно, от холода — вывести все это в активную фазу не получается.

Так что я просто сдаюсь на милость Нечаева.

Доверяю ему с ужасающей легкостью. Будто и не было четырех лет войны.

Господи…

Я даже не осознаю, в какой момент перестала сопротивляться.

Нет, отойдя от истерики, я, естественно, принимаю вид умеренно-высокомерной сдержанности. Но ядом брызжу порционно, без стандартных спецэффектов.

— Ты прикалываешься? — реагирую на выданный Нечаевым план. — Петь в переходе? Ни за что!

— А что ты предлагаешь, Ага? Времени в обрез. Где еще можно за несколько часов двойку косарей поднять? Хотя бы замахнуться? М? Нет, я бы разгрузил пару вагонов. Не вопрос. Только на это уйдет вся ночь. И хрен меня там ждут, и хрен столько заплатят, — аргументирует свою позицию Егор.

Вытягивая паузу, с настойчивым внушением смотрит мне в глаза.

Это так не похоже на нашу привычную ругань… Стоя у одной из самых оживленных станций метро, мы, скорее, дискуссируем. Черт. Это очень странно ощущается.

— Поезд в десять вечера, Ага. Вот на него надо кровь из носа успеть. Родные, верняк, сходят с ума. И твои, и мои. Утром попадем домой — уже не жестяк. Прикинь, если встрянем тут на день-два, неделю?

Рисуя такие перспективы в своей голове, содрогаюсь от жути.

— Меня, конечно же, убьют, — бубню, дуя губы.

И на автомате включая режим защиты, обхватываю руками плечи.

— Да и меня славно рихтанут, — признается Нечаев с простецкой прямотой.

Я все еще опасаюсь упреков. Понимаю, что большая часть вины как раз на мне. Но слышать это от него не хочу. Не вынесу.

— Мы могли бы одолжить у прохожего телефон, чтобы позвонить кому-то из родни и попросить деньги, — выдвигаю крайне несмело. Мысль разваливается раньше, чем я ее озвучиваю. Злюсь, а поэтому выпаливаю: — Петь в переходе — это позорняк!

— Позорняк — это наворотить столько, сколько мы сегодня, и клянчить у родни деньги, чтобы вернуться домой. Должны справиться сами.

Выхватываю из его ответа только «мы».

Он берет ответственность.

О-ЧУ-МЕТЬ.

«Ладно… Мне надо подумать…» — тяну мысленно.

Но думать некогда!

Нечаев вновь берет меня за руку и тащит вниз по ступеням в переход.

Что он творит со мной? Почему этот простой контакт такой волнующий?

Нервные волокна издают вибрирующий и гудящий треск. Вытягиваются. Делятся. Строят новые связи. А из них — новые обширные структуры. Это невозможно, знаю. Но именно так все и происходит.

В лидерстве Нечаев невообразимо хорош. Без всякого напряга, крайне впечатляюще свой авторитет держит. Я без конца на него пялюсь, едва помня о том, что под ноги тоже надобно смотреть. Стрижка, нос, челюсть и даже кривые губы — все видится сейчас привлекательным. Как так? Наверное, мне от мороза защемило спинной мозг. Из-за этого какие-то сигналы не доходят к головному. Критическое мышление в ауте. Застревая там, за пределами, подвожу итоги: у Нечаева удачные, чисто мужские черты. Когда мужское раздавали, он явно первым стоял! И ведь не только по внешним данным нагреб… Сама суть его — редкий сплав. Породистый, крепкий и надежный.

— У нас даже инструмента нет, — выкатываю последнее разумное возражение, так и не отыскав реальные альтернативы предложенному заработку.

Если честно, то мне и не хочется быть генератором. Хочется оставить Егору ведущую роль.

Зачтется ли мне выход из чрева кита, если все сделает он?

Ох, Боже мой…

Что это за желания? Чтобы я по собственной воле уступила кому-то первенство? Да ни в жизнь!

И тем не менее…

— Ну и что? Выкрутимся, — отбивает Нечаев на уверенном.

С его же подачи подходим к одному из киосков подземки, чтобы просить картонку. Точнее, ящик. Но суть все та же.

Какой кошмар!

Что за дичь? Неужели я вот так вот безропотно буду выполнять все, что он скажет?

— Спасибо, без меня, — роняю с показным снисхождением, когда Егорыныч предлагает поработать над надписью.

Он поворачивает голову, слегка склоняет ее вниз… И, стартуя от глаз, не просто взгляд по моему телу пускает, а ток. По факту. У меня снова начинает барахлить терморегуляция. То холодно, то жарко — без перекуров для пахарей-мурашек.

Чтоб его!

Рядом с Нечаевым весь принадлежащий моему организму живой мир бросается в работу с рвением ударных трудяг.

Еще и мысли в голове сталкиваются, как бамперные тачки на автодроме.

— Я не могу. Это слишком унизительно, — оправдываюсь с подпирающим горло комом.

Нечаев ухмыляется и качает головой.

— Постоишь хоть? Рядом? Или удерешь на другую сторону станции?

Я краснею.

Удрать — предпочтительнее всего. Если бы не одно маленькое «но»: я боюсь потеряться.

Боже, какая дикость!

Я, Агния Филатова, боюсь потерять Егора Нечаева! Во, докатилась! Ахтунг!

Сглатываю и прочищаю горло, чтобы гордо выдюжить:

— Постою.

За этот день столько масок сменили… И прямо сейчас лицо моего врага принимает шальной вид. Уму непостижимо, он как будто бы радуется предстоящему зашквару.

— Я не пойму, откуда в тебе столько счастья? — ворчу, испытывая новый страх. Страх улыбнуться. Чтобы избавиться от тонуса, растягиваю губы, но исключительно с издевкой. — Тебя вообще-то еще опека может забрать. В курсе? С несовершеннолетними всегда так.

Шпилька относительно возраста должным образом не оценивается. Нечаев лишь шире усмехается.

— Филатова, ты прям злодей из мультика. Такая грозная, — брякает на каком-то неуместном расслабоне. — Раз уж мы обмениваемся сопливыми страшилками, в тон пошло бы сказать, что тебя украдут цыгане… — задвигает, играя своими дурацкими пружинистыми бровями. — Но на фоне случившегося чересчур жестоко. А я все-таки не подонок. Поэтому скажу, что я с тетей. В смысле, опеке. Им скажу.

У меня от негодования аж рот открывается. Шумно тяну воздух. Внутри что-то бренчит. Грудная клетка расширяется. Замирает. И сдувается.

«Мы с моей девушкой потеряли все, кроме друг друга. Помогите вернуться домой!» — пишет Нечаев на картонке одолженным в том же киоске маркером, высунув от усердия язык.