На улице мне по мозгам еще и мороз бьет. Я же красивая — без шапки! Да прям вся налегке: велюровое платье с рукавом в три четверти, капронки и демисезонные ботфорты на шпильке. По уму только шуба. Но и она с киевскими морозами, походу, на «вы».

— Да пусти ты! Я имею право требовать бесплатный билет! — выдаю в запале, когда Егор, поставив на накатанный в лед снег, преграждая путь, не позволяет ворваться обратно.

— Ага, матом тебя прошу: успокойся!

Подошвы тонкие, как бумага. Холод так стремительно просачивается, словно и нет никакой преграды. Будто босая стою! Пальцы мгновенно немеют.

— Просто дай мне вернуться! Я этим беспредельщикам устрою!

Нечаев хватает меня за плечи и, сжимая их, фиксирует от каких-либо рывков.

— Послушай же меня, — вдалбливает тем самым тоном, над которым я так часто иронизирую и при этом проседаю. — Ты без паспорта. Заберут в отделение, будешь сидеть до выяснения. Это вполне реальные перспективы, — страшит, заставляя содрогнуться. Делает паузу и будто бы равнодушно добавляет: — И да, сегодня на Одессу рейсов уже не будет. Не сезон. Ближайший утром.

Меня вновь пронизывает холодом. По спине прям скребет, будто когти вонзаются. Резкие и острые прострелы поражают не только верхние слои, но и глубинные ткани.

— Черт… — выдыхаю потерянно.

И начинаю озираться.

— Что ты делаешь?

— Ищу Свята! — тарабаню, отчетливо подрагивая. — Что непонятно?.. Мне нужны деньги… Нужно где-то ночевать… — вглядываюсь в толпу. Высматриваю. — Он обещал меня встретить. Обещал, — твержу вслух, но по большей части для себя. — Свят всегда держит свое слово. У него всегда все под контролем.

Нечаев позволяет мне отойти, почти потеряться… Толпа ведь моментально засасывает. Кто-то толкает меня плечом, кто-то выдыхает в лицо дым, кто-то над ухом кашляет, кто-то орет… От тотального неприятия чужеродной среды сдают нервы.

Что, если мне придется здесь ночевать?

Свята нигде не видно.

Отчаянно вглядываюсь в каждое мужское лицо, но знакомых черт нигде не нахожу. Сердце бьется в выемке между ключиц. Воздух, несмотря на мороз, ощущается неестественно горячим — прожигает от гортани до легких. Последние, не справляясь с нагрузкой, буквально горят.

— Свят! — зову, продираясь сквозь толпу. — Свят!

— Агния… — летит мне в спину отрывисто. И Нечаев, сжав мой локоть, разворачивает к себе. — Он, походу, свалил. Пока мы шарились по вокзалу, час с лишним канул.

— Это все из-за тебя! — горланю я. — Из-за тебя он ушел! Из-за тебя я в полной, блин, жопе!

Егорыныч с такой силой стискивает челюсти, что на щеках дергаются какие-то мышцы и появляются заломы, а губы белеют. Во взгляде концентрируется яростное напряжение, которое давит, словно надвигающаяся морская стена.

— Классика жанра, — отгружает с иронией, которая слишком явно отдает горечью. — Ну из-за кого еще, если не из-за меня.

И уходит.

Я цепенею, словно мне в позвоночник влетел левый стержень. Прошив до самой земли, он, очевидно, меня пригвождает. Растерянно моргаю, пока не осознаю, что Нечаев не ради демонстрации своего ко мне отношения ушел. А с какой-то определенной целью. И я… Я просто должна поспевать. Чертыхнувшись, срываюсь с места, не позволяя самолюбию кинуть уже наметившиеся корни новой обиды.

— Куда мы идем? — шепчу, едва удается поравняться.

Ноль реакции.

Каменный профиль Нечаева не иначе как памятник непрошибаемой сдержанности выглядит. Отрублены все эмоции.

Бесит! Аж все тело зудит!

Уже полностью стемнело. И та жуткая дубарина, что висит над городом, похоже, не предел. Температура продолжает падать. Дыхание переходит в пар.

— Знаешь, я себя не настолько легко на льду чувствую. Особенно на шпильках, — информирую с плохо скрываемым раздражением. — Ты не мог бы шагать медленнее?

И снова молчок.

В действиях тоже без изменений. Как шел своими метровыми, так и идет.

Разозлившись, припускаю бегом, чтобы встать перед ним.

Во взгляде, который в меня упирается, есть нечто звериное. Так смотрят, когда до прыжка, чтобы разорвать кого-то на куски, остаются считанные секунды. Но я не думаю, что хочу сдвинуться. Я опускаю взгляд на его губы, ловлю выдыхаемый им пар и думаю, какой температуры сейчас его язык? Ледяной, как все части меня, промерзшей буквально до костей? Или все-таки теплый, несмотря на погоду?

Лицо щиплет. Это последствия и холода, и злости.

Нечаев такой высокий и крупный.

Господи… К чему это я?…

Может, хочу убедиться, что он позаботится обо мне? Почему он не озвучивает планы? Не обещает, что все будет в порядке?

Не то чтобы я на что-то в отношении него притязаю… Просто неопределенность плохо сказывается на механизме принятия решений. Если бы он что-то сказал, я бы сумела переориентироваться! А так… На почве спонтанных эмоциональных позывов попадаю в состояние обнуления и пересекаю красную линию, которую ни при каких обстоятельствах пересекать нельзя.

Да, эта линия — здравый смысл.

— Ты же следишь за мной? Для этого есть отдельный телефон? Дай мне его. Я через учетку этих гадов найду.

— Приди в себя, — режет Нечаев хрипом.

На этой фразе я вздрагиваю и сильнее расхожусь. Но будучи, как мне тогда кажется, чуть умнее, смягчая тон, очень даже вежливо прошу:

— Пожалуйста, Егор, дай мне телефон. Я поменяю пароли, сделаю запрос на гео и верну.

И Нечаев, поддавшись, лезет во внутренний карман куртки.

С улыбкой принимаю его накаленный взгляд. И только мобильник оказывается в моих руках, швыряю его за перила, у которых стоим, прямиком в реку.

— Ты рехнулась? — взрывается монолит.

— Не смей следить за мной! Никогда!

— Ты, блин… — бомбит сбивчиво. Взгляд еще более суматошно скачет: то на меня, то на водную гладь, то в сторону, то в небо. — ДУ-РА!!! — рявкает, сотрясая ладонью воздух. — Браво, — чуть тише, будто срываясь. — Теперь мы полностью без связи. И без денег.

Меня пробирает.

И его гнев, и слитые смыслы… Доводят до паники.

— В смысле?.. — почти стону.

— В том самом, — отсекает Егор, еще раз рубанув пятерней у виска. Да, этим жестом он ставит мне диагноз. — Это был мой основной телефон. Телефон, к которому привязаны все карты. Твой я пару дней назад сам разбил.

— Нет, нет, нет, нет… Это невозможно… — шепчу, обхватывая ладонями голову. Уже через мгновение раскидываю руки, шагаю к Нечаеву и набрасываюсь: — Зачем же ты дал мне его?! Ты дубина! Я просила свой! Свой!

— И тут я виноват?! — выбивает он в ответ. И кроет ором: — Затем!

— Физических карт у тебя нет? Налички? — вопрошаю почти с отчаянием. — Хоть чего-то?..

Когда лезу в него взглядом, с той же целью — умолять, Егорыныч сердито отмахивается:

— Нет.

Шагнув к барьеру, вцепляется ладонями в перила.

— И что?.. Что?.. Что мы будем делать?.. — позорно истерю я. По щекам, к моему полному ужасу, начинаются литься слезы. Я не могу их остановить. Захлебываюсь. И не придумываю ничего лучше, как объяснить: — Знал бы ты, ка-а-ак я з-замерзла-а-а…

Нечаев оборачивается и видит меня ревущей.

Я готовлюсь к упрекам, что вырядилась не по погоде. Или просто насмешкам.

Но…

Вместо этого ловлю растерянный, но теплый, почти ласковый взгляд. В нем, конечно, есть и сомнения. Но доброты и чего-то типа заботы в разы больше.

Я не узнаю своего врага.

Из-за этого впадаю в такой ступор, что даже плакать не могу. Только тихо всхлипываю, пока он, чуть хмурясь, снимает куртку. А затем и…

— Возьми, — протягивает мне теплейший шерстяной свитер, оставаясь в байковой рубашке. — Надень поверх платья.

В тот момент не смею спорить.

Дождавшись, когда Нечаев натянет куртку обратно, даю ему подержать тяжелую шубу и ныряю в пропахший ароматом необузданной и будоражащей силы пуловер.

Боже…

Какое блаженство!

Весь тот отрезок времени, который занимает у нас переодевание, трясемся от холода и смущенно отводим друг от друга взгляды.