«Хочешь меня поцеловать?»

Он это сделал. Сделал.

Нечаев целовал меня. Целовал.

На этот раз точно. Я не сошла с ума.

Все еще чувствую его дыхание на губах. И его вкус.

О Господи… Мир качает, словно после бомбежки. Уши заложены, в них только звон. Весь мозг контужен. На слизистых сушь, аж больно смотреть и дышать. В горле, груди и животе точно все выжжено.

Неудивительно, что ни один из нас не слышал, когда фейерверки пошли не туда. Эта елка и еще сотни других могли сгореть до основания. Мы бы не заметили, потому что в тот миг сами вовсю полыхали.

И сейчас…

Господи, это не проходит.

Кажется, не пройдет, даже если я до самого дома бежать буду.

«…в килотоннах, мегатоннах… в тротиловом эквиваленте…»

Он это сделал. Сделал.

Нечаев меня атаковал.

Боже…

Что теперь? Как теперь?

Я не могу думать. Не могу соображать.

Голова так кружится, что кажется, за ней, как за огромным воздушным шаром, тупо несет. Ватные ноги, которые сами по себе — одна сплошная слабость, поймав пятую передачу, чисто по инерции движутся. Я их не чувствую. Не контролирую.

И чем дальше я бегу, тем сильнее шатает.

Доведенный до критической массы организм включает самоподдерживающую цепную реакцию деления. Из-за нее по телу гоняет безумнейшая дрожь.

И вдруг кто-то нагоняет сзади и, схватив за плечи, не только тормозит мой разгон, но и разворачивает к себе. Я едва сдерживаю крик. Возможно, лишь потому сдерживаю, что встречаюсь взглядом с Егором. Этот неожиданный контакт ведет к еще более неожиданным последствиям — залпу новых салютов. В этот раз прямо мне под ребра.

Господи…

Находящееся в эпицентре взрывов сердце работает как чертов таран, явно намериваясь прорубить себе путь во спасение. Я же стою, бездействуя полностью. Захваченная врасплох, просто бесцельно таращусь на своего врага.

Он хмурый, мрачный. Блин. Весь резкий-дерзкий, будто высечен из гранита. Но глаза… Глаза горят, словно там по сей час распадаются атомы.

Как догнал меня? Бежал?

Дыхание в норме.

Только растрепанные чернильно-черные волосы выдают: бежал. Через ураган, как минимум. Может, даже через семь кругов ада.

Хоть бы!

Мне не по нраву, что он так стабилен, тогда как я задыхаюсь. Смотрю на его красные, почти вишневые губы и задыхаюсь.

Сейчас, когда я еще слишком хорошо помню, какие они — твердые, напористые и совсем не враждебные… Горячие, горько-терпкие, заряженные… С тем самым будоражащим Нечаевским характером… Сейчас мышцы моего пресса сжимаются, с жаром оттесняя и внутренние органы, и бунтующих бабочек, и сумасшедших пчел. В диком напряжении они дрожат, провоцируя болезненные приливы крови. В районе пупка на заломе даже вибрациями стреляет.

— Ты в порядке? — спрашивает, оглядывая с головы до ног.

Голос севший. Низкий и натянутый, будто надтреснутый. Производит мощное впечатление, заставляя мою кожу электризоваться. Плечи, спина и, конечно же, грудь — все осыпает. Лезут не мурашки, а какие-то, черт возьми, горы. В груди еще и вглубь бьет, формируя там, где не достать, острый зуд.

— Ага? Слышишь меня? — давит, подступая ближе и вроде как обеспокоенно перебирая пальцами на моих плечах. — В порядке?

Ну зачем же он так смотрит? Зачем вторгается в личное пространство?

Мой желудок словно резиновый мешок, который какие-то дурные силы оттягивают вниз с одной лишь целью — отпустить. Что следует далее, представляете? Эта чертова штуковина с такой силой лупит мне под ребра, что сердце, позабыв о назначении в штурмовики, едва не эвакуируется через рот.

— В порядке, — выдыхаю рвано, с показной борзостью. — Почему нет?

Несмотря на браваду, жду, что Егорыныч пойдет дальше рефлекторного чисто Нечаевского мужества.

Но ожидания мои напрасны. Убедившись, что я жива-здорова, враг мой слетает с катушек.

— Зачем ты это сделала? — рявкает, встряхивая так, что чуть не рассыпаюсь. — По-твоему это смешно? Весело тебе, блядь? Прикол века!

— О чем ты? — встаю в оборону, едва отступает шок.

— О херовом фейерверке!

— В смысле? Думаешь, я специально?.. — визжу, выпучивая в потрясении глаза.

— А что, нет?

— НЕТ!!!

— Да ладно тебе, Ага, — отбривает с долбаным смешком, не давая мне толком дышать. — Я же тебя не первый день знаю. Все ради цели. Все, блядь, ради цели! — рычит, дергая на себя так близко, словно желает, чтобы я расшибла об него лоб. — Лишь бы на голову выше прыгнуть, да, Филатова? Только на этот раз ты слишком далеко зашла. Ты, блядь, подвергла опасности мою семью. Подобного я не прощаю.

— Ты не слышишь меня, дебил? Я не специально! Как, по-твоему, я могла рассчитать? Просто ракеты кривые попались! Или лунки… Не знаю! Я не виновата! — доказываю с пеной у рта.

Но собака-Нечаев злее меня. Еще агрессивнее прет.

— Ты, блядь, возомнила себя физиком-ядерщиком! Странно, что реальную боеголовку не притащила!

— Да ты, блин… Что. Ты. Несешь?!

— А я думаю, че ты паришь??? Фенечки-хуенички! — так жестко слова отбивает, что кажется, будто каждым физически бьет. — На, кстати… — шипит, словно это воспоминание жалит. Лезет в карман. Копается там и одновременно находит мою руку, чтобы уже через миг шмякнуть на силой раскрытую ладонь подаренный ранее браслет. — Забирай, на хрен!

Внутри меня происходит магниевый всплеск — жгучий, яростный и до одури болезненный. Изнутри прям как лава прет. Слезы брызгают из глаз будто под давлением — я ничего не могу поделать!

Чтобы хоть как-то скрыть, захожусь неистовым ором, еще и слюнями брызжу:

— Да пошел ты, придурок конченый! Пошел!!! Ты!!!

В припадке тем самым браслетом его избить пытаюсь. Когда понимаю, что нужного эффекта достичь можно, только если распустить паракорд, швыряю отвергнутый подарок в снег и колочу гада кулаками.

Только ему плевать.

Отмахиваясь, продолжает крыть:

— Головой хоть когда-нибудь думаешь?!

— Мразь! — кричу, уже охрипнув. — Неблагодарная!!!

Я вся мокрая. Дерусь же не на жизнь. На смерть! Руками и ногами Нечаева луплю. У самой все болит. Он же как камень. Колоссальной энергии требует. Зато мозг доволен! Не на мамонта, так на дракона излишки адреналина, кортизола, глюкозы и всей прочей химии расходую.

Отталкиваюсь, когда понимаю, что физических сил не осталось.

— Чтобы я тебя возле своего дома, возле своей семьи больше не видел! Ты меня поняла? Поняла, блядь?! — горланит, напирая, когда я уже отступаю.

— Да щас!!! — ору, не переставая отшагивать. Тыча в него пальцем, обещаю: — Увидишь, конечно! Увидишь, ублюдок! Не раз! Я посажу тебя на корвалол!

— Филатова, блядь… — рыкает предупреждающе.

Я выкручиваю с двух рук факи.

— Еще раз с днем рождения, мой ненаблядный! — выкрикиваю.

И ухожу.

По дороге домой не успеваю слезы утирать. Плачу практически бесшумно, но совсем остановиться не могу. В груди такая боль бушует, что невозможно терпеть. На вдохах ломает, аж трещит. Всхлипываю. Захлебываюсь. Распухшие губы дрожат.

Виновата ли я? Хоть чуточку?

Да он болван, что ли? В самом деле?

НЕ.НА.ВИ.ЖУ.

Не себя, конечно. Клятого Нечаева!

Что с того, что как дура плела тот браслет? Что с того, что думала о нем? Что с того, что хотела порадовать? Что с того, что столько сил приложила, чтобы выбраться из дома?

Где папа только этот чертов фейерверк взял? Как всегда, на распродаже купил?

Дерьмо.

Предки Нечаева, конечно, охренели. А мелкий как вопил!

Да хорошо все! Поделом всем! Так и надо!

Что с того, что любовный план опять провалился?

Это не потому, что я не попадаю. Я попадаю!!! Просто долбаный птеродактиль выдергивает все стрелы.

Но ничего.

Когда-нибудь будет последняя, которую он не сможет выдернуть, дабы не истечь кровью.