Со свистом хлещет смычком, будто это рапира.

С первых ударов по роже попадает под глаз. Я четко ловлю момент, когда лопается кожа… Сухой хруст. А после болезненное, будто ядовитое, жжение. И теплая струя, что катится по щеке и срывается с подбородка на рубашку.

Ярость накрывает не просто с головой. Мать вашу, с метровым запасом. И шманает, как мразь.

Закусив язык, выхватываю у Филатовой смычок и на измене от всей души прохожусь по ее заду. Она дергается и орет, но я не останавливаюсь, пока долбаная штуковина не трескается и не разваливается в моих руках пополам.

Чтоб его… Вот это я понимаю джем-сейшн[19]…

— Боже мой, что вы творите? — раздается совсем рядом. И мы с Немезидой, захлебываясь в своей неутихающей злобе, вспоминаем про Каролину Натановну и остальных музыкантов. Пока мы, ошарашенно моргая, таращимся друг на друга, повисает тишина. Как после взрыва, чтоб его… Только наше тяжелое дыхание нарушает ее. — Вы оба! Немедленно покиньте класс! — снова обретает голос педагог. Дрожит, но сталь выдерживает. — Нечаев — в медпункт! Филатова… — спотыкается. Но все же добивает: — Я не желаю тебя видеть до майских праздников.

— Что-что?! — свирепствует Королева. — Он на меня напал! Сломал мой инструмент! А мне еще и наказание??? Да вы издеваетесь, что ли?! Больные все здесь?! — перенимает власть ошалевшая стерва, в то время как я тупо размазываю сочащуюся по роже кровь. — Никуда я не пойду! Ни за что, ясно?! Не посмеете!

Зажав под боком скрипку, нахально пилит к своему месту. Садится, одна радость, не сразу. Ойкает и подскакивает, словно ее наконец-то долбануло током. Три секунды, и берет себя, чтоб ее, в руки. С видом неоспоримого триумфа, явно через силу, занимает свой проклятый трон.

— Психопатка, — чеканю я.

И, едва не снимая с петель дверь, в ярости покидаю чертов класс.

Июнь третьего года войны.

Пять утра. Какого, чтоб его, беса я подскочил?

Хоккей по сезону на паузе. Школа после линейки гоняет по «познавательным развлечениям»: ботсад, музей, катакомбы, исторический центр… Манал я. Пора сливаться. Прогрею градусник и скажу маме, что заболел.

Господи, я в курсе, как косячу… Понять и простить. Понять и простить. Я твой вечный раб. Благодарочка.

Переворачиваюсь на другой бок, тяну на голову одеяло, закрываю глаза и… вижу Филатову, которая до этого всю ночь снилась.

Вот же… Приставучая тварь.

Но и я… Дожился, что теперь сознательно препятствую единству разума с душой. Знаю, что итоги этого соединения меня не просто ни фига не порадуют… Прибьют разгромными последствиями.

Ч.Е.Р.Т.О.В.А.А.Г.Н.И.Я.

За крайние полгода в конкретные минусы ушел. Все из-за того, что проклятая гадина в нашу войну со своей колокольни нехило вкинулась. Смекнув, как для меня важно держать фокус, таскалась на каждую мою игру, лишь бы выбить. Не сдавался, ясен пень. Выжимал из себя по полной. Но каждый матч с Немезидой попеременно то тремором шило, то током било, то валило яростью. Это сжирало до фига ресурса.

В долгу, конечно, не оставался. Еще активнее в ее собственную жизнь вливался. График одуряюще плотным стал. Порой по два часа в сутки спал, не больше. Когда-то же надо было и учиться. Днем, меж своими тренировками, по кружкам Филатовой носился. Похрен, что временами от усталости едва стоял на ногах. Волейбол, музыкалка, боевые, макраме, рисование — везде себя находил. Успехов не делал. Но суть же не в том. Свирепое зарево в глазах Филатовой заряжало, чтобы снова и снова впрягаться.

Этот день, увы, в реестр исключений не вбить.

Какое, к бесу, спать, когда адреналин шпарит по мозгам, как чертов истребитель по стратегической базе?

Лежу, почти не дышу, а долбанутый пульс так отвязно тарабанит, словно я на буллитную серию[20] вышел.

У класса Филатовой сегодня экскурсия в мастерскую художественной керамики. Ну и как, спрашивается, я это пропущу? Больше суток Королеву не кошмарил.

Сорвавшись с кровати, тулю, прихрамывая, в ванную.

Гребаная мурчалка…

Позавчера, лишь бы не ехать со мной в тралике, рванула через гаражи. Я, дебил, двинул следом, чтоб, не дай Бог, дурного не стряслось. А она, притаившись в чигирях, жахнула меня сзади доской. Потом оправдывалась между наездами, будто не видела, что из той гвоздь торчал.

— Радуйся, что не в голову целилась!

— Нога мне как бы тоже нужна!

— Ничего твоей ноге не будет!

— Да пошла ты… — выплюнул и пошел.

— Из двух зол, Нечаев!.. Ой, иди, иди… Давай!!! Маме не забудь пожаловаться! А я уж тут как-то сама! Пусть на меня нападут маргиналы! Пусть! Чтоб тебе пусто было!

Да, идиот. Да, потерянный. Повелся. Вернулся, хоть и кипел. В огне жестких препираний довел до жилого массива. Прощаясь у какого-то магазина, очередную толпу бабок шокировали — мерились же, у кого кулак в локтевом сгибе выше встанет.

— Рожа, грит, у тебя криминальная, — бормочу сипло, разглядывая в зеркале мятую после сна пачку. — Чьими трудами? — злюсь, проводя пальцами по розовому шраму под глазом.

Шесть, чтоб его, швов после удара смычком.

И зря я чувствовал себя тогда виноватым. Новую хреновину для скрипки Филатовой купил. Она сначала послала куда подальше с этим подгоном. Потом вдруг ни с того ни с сего забрала. Через два дня радостно отчиталась, что продала на платформе онлайн-объявлений. Продала, блин, дороже, чем я выложил!

— Уметь надо рекламировать бразильское дерево, карбон и хорошую марку, — щебетала ядовито.

— Сама чем играть будешь?

— А мне родители ничуть не хуже купили!

— Ну и избалованная же ты стерва!

— Все по достоинству! Ну а с тобой… Я, черт возьми, безмерно счастлива, что моя метка тебе каждый день доброго, блин, утра желает!

— Чеканутая! — выдал, клацая челюстью так, словно готов в нее впиться.

— Ненормальный!!!

Принимаю душ, бреюсь, заливаюсь лосьоном, одеваюсь во все черное и валю на балкон. Там, втихаря, пока дом спит, предаюсь пагубной привычке. Знаю, что каждая затяжка с размаха по здоровью бьет. Но, мразь такая, подсажен, как и на Филатову.

Пока дымит сигарета, грею в пламени зажигалки спицу и прижигаю надпись на браслете — ту самую, что Немезида выцарапала. Будто этим могу выжечь напрочь.

«Агния — моя♛» — лишь чернеет и врезается глубже.

Психанув, выворачиваю браслет наизнанку. Похрен, что клеймо жжет кожу. Сцепив зубы, вытягиваю испытание.

— БОГДА-А-АН! — дергаюсь от летящего из коридора вопля, словно не брательника мать за чем-либо поймала, а меня, чтоб его, за курением.

Сердце сходу вприпрыжку скакать срывается.

Спешно бычкую окурок и, не придумав ничего лучше, швыряю через барьер во двор. Сплевываю, обмахиваюсь руками, делаю глоток сладкой газировки, полощу ею зубы и задуваю рот мятным освежителем — все это на автомате, укладываясь в три секунды.

Мама между тем продолжает ругать младшего:

— Свинюка ты такая! Смерти моей хочешь? Господи! Где ты только эту змею взял? Зачем притащил в дом?!

Вывалившись в коридор хаты, вижу, что собралась вся семья — отец, Илюха, тот самый Богдан, ну и мама. Кипиш заводится вокруг оплетающей напольный вазон рептилии.

— Это уж, если что, — вставляю сухо. — Не змея.

— Вот именно! — воинственно куксится мелкий. — Он не ядовитый даже! — трясет руками, явно не понимая, из-за чего все всполошились. — Я его у моря нашел. В рюкзаке притащил. В банку посадил. Он спокойно весь вечер сидел! Я крышку не закрутил, чтоб не задохнулся. Вот он и свинтил… Но мы же купим клетку, правда? Он будет ручным!

Мы с Илюхой на повышенной хмурости прячем в кулаки неуместные улыбки. Не было бы отца рядом, однозначно бы дали хохотом. Мама бы отходила полотенцем, и на том бы все закончилось.