Прежде чем начать, бросает мне:

— Не обращай внимания. Это маркетинг.

— Окей, — шепчу, равнодушно пожимая плечами.

В реале же…

Треск нервных структур усиливается. Ощущение, будто на подстанции резко вырос вольтаж. От перегрева меня в прямом смысле шатает. Хорошо, что есть все эти слои: мышцы, кожа, одежда. И все равно кажется, что свечусь и звеню на скачках сети, как лампочка.

Нечаев отворачивается и начинает свой концерт.

Я уже говорила, как печально у Егорыныча с пением? Его ненавидит весь хор! А преподаватель по вокалу — особенно. Но тут, скажу я вам, голос Нечаева на удивление неплохо звучит. Для человека без музыкального образования, вероятно, даже интересно. Все дело в репертуаре. Но в любом случае… Пусть тембр Нечаева тяжелый, шероховатый и лишенный необходимой гибкости, он без музыки — а капелла! — держит ритм.

Мировые хиты, юморные байки, диалог-импровизация с прохожими, отполированная история нашего, как он выражается, «попандоса» — исполняет легко. И мне за него ни разу не стыдно.

Я заблуждалась.

Человека, который держится с таким природным достоинством, невозможно унизить.

Кроме того, раскрывая свой потенциал, Егорыныч выкатывает мощнейшую харизму. Люди, несмотря на вечернюю усталость, охотно останавливаются, чтобы захватить всю версию выступления. Так что вскоре около нас собирается толпа. Сраженные Нечаевским обаянием бабули даже танцуют с ним вальс.

— Держись за него, девонька. За таким не пропадаешь, — говорит мне одна из женщин, подмигивая.

— Да и она хороша! — добавляет вторая. — Ладная, красивая, глазки умненькие, и характер, сразу видно, есть… Ему под стать!

Мы с Егором переглядываемся и вспыхиваем. Забавно, что у меня жар по щекам гонит, у него — по ушам. Аж засмеяться охота. В груди так и клокочет. С трудом подавляю.

С деньгами у бабушек, увы, негусто. И тем не менее, каждая что-то вкидывает. К ним присоединяются женщины помоложе и даже сбившиеся в кучу подростки. А один мужчина, услышав нашу историю, целую пятисотку бросает.

— Ты заставил меня вспомнить самое дорогое, парень… Молодость, — говорит он с явной тоской по прошлому. — Цените каждый день, каждую минуту… Вместе. Не дайте этому гребаному миру вас разделить.

Мы вызываем ложные представления. Маркетинг же. Слова этого мужчины неприменимы к нам. И все же из-за них тело бьет дрожь. На спине особенно ощутимо. По хребту проступает гребень. Да и по обе стороны от него — с опоздание, но лезут костяные щитки. У животных подобные штуки — броня. А мне зачем? Кто усиливает мою уязвимость?

— Спасибо за совет, друг, — благодарит Егор. — Приняли.

Я смотрю, чуть расширив глаза и реально пытаясь принять. К чему это? Мне все так же непонятно, но влезать не осмеливаюсь.

Проходит еще час. Интерес публики падает. Людей, в принципе, становится меньше. Рабочий класс заканчивается. А те, которые еще мелькают, либо критически спешат, либо эмоционально на дополнительные развлечения не заряжены.

В коробке собирается приличная сумма, но явно не та, на которую Нечаев изначально рассчитывал.

— Тут чуть больше, чем на один билет, — изрекает он после пересчета. Смотрит на встроенные в бетон часы. Пихает деньги в карман, картонки — в мусорку. Цепляет меня за руку и дает отмашку: — Погнали.

— Как?.. — теряюсь я. — У нас ведь не хватает.

Но Егор без заминок ведет к эскалатору.

— Договоримся с проводницей, чтобы вдвоем на одну полку пустила. Один черт, ночь. Все спать будут. Никому не помешаем, — отгружает плотными сжатыми блоками.

Благо успели на ступень встать. Благо Нечаев упорно держит за руку. Благо впереди люди. Иначе я бы свалилась.

— То есть?.. — выдыхаю, крепче впиваясь в его ладонь. — Мы будем спать на одной полке?..

Господи… Я не верю…

Но…

У нас получается. Мы в поезде. На пути домой.

Конец переживаниям.

И плевать, что со Святом встретиться не вышло. Главной цели я достигла.

Рассчитавшись с пропустившей нас по одному билету проводницей, Нечаев ведет меня в купе. Коридор узкий, а сам Егор широкий — в одну линию не помещаемся. Держусь чуть позади, за его спиной. Но руку не отпускаю. Точнее, он мою. Держит так крепко, словно я ребенок, которого страшно потерять в толпе.

Толпы-то и нет. По крайней мере, в проходе.

До отправления десять минут, пассажиры уже распределились по купе. Три из них занимает компания громких, перекрикивающихся через весь вагон парней — по развитым фигурам и одинаковым курткам предполагаю, что это спортивная команда. Стоит мне появиться в поле их зрения, шум стихает, и наступает тишина. В этих немых паузах я ловлю загорающиеся внезапным интересом взгляды. Ничего нового, но пострадавшее ранее самолюбие реанимирует на ура. Особенно, когда Егорыныч еще крепче мою ладонь сжимает и направляет в сторону ребят жесткие встречные взгляды. Вижу лишь профиль, но и этого захвата достаточно, чтобы ощутить исходящую от него агрессию.

«Ревнует! Как пить дать ревнует!» — отмечаю с какой-то дикой, совершенно необоснованной радостью.

Открыв рот, намереваюсь вкинуть что-то типа: «Держи себя в руках, Отелло! За драку нас снимут с поезда!»… Но вовремя опомнившись, его закрываю.

Во-первых, врубленный Егорынычем боевой режим все еще ощущается чересчур подавляющим.

Во-вторых, делаю некоторые выводы после его реакции на обвинения в любви… Если я хочу приручить самого Нечаева, придется действовать не так очевидно.

Надолго ли меня хватит? Сомневаюсь.

Но надо постараться. Я не хочу, чтобы он снова пропал.

Прости, что???

К счастью, у меня нет времени на то, чтобы анализировать свои мысли, какими бы странными они ни были. Мы ныряем в купе, и ориентиры сбиваются.

Егорыныч здоровается с находящейся там женщиной, по-мужски жмет руку ее маленькому сыну, быстро осматривается и велит мне занимать правую нижнюю полку.

Сам направляется обратно к двери.

Я не успеваю ничего понять. Все еще чувствую себя дезориентированной. В какой-то мере даже потерянной.

И вот казалось бы…

До дури независимая автономная единица. Но сегодня — так уж сошлись звезды — я то и дело перекладываю ответственность на Егора и ищу в нем опору. Наверное, можно сказать, что это происходит инстинктивно. Влияет и сложность ситуации, и сам Нечаев. Его ведущее мужское начало.

Я боюсь остаться без него.

Вдруг бросит?

— Куда ты? — нагоняю вопросом, очень стараясь не то что паники не выдавать… Даже холодного превосходства не растерять. — М?

Он смотрит, и за моей грудиной что-то та-а-ак сильно сжимается… А потом вдруг срывается вниз и рассыпается искрами. Желудок принимает образ огромного чугунного казана, который наполнили маслом и вывесили над костром.

— Немного денег осталось. Куплю что-то поесть.

— А… — роняю с плохо скрываемым облегчением. — Ок.

Едва Егор уходит, снимаю шубу и неловко стелю постель. Руки и так деревянные, еще и присутствие посторонних людей вызывает дискомфорт. Кое-как справляюсь, но будь здесь мама, точно бы заставила переделывать.

Боже мой… Мама…

Что они думают? Наверняка с ума сходят! Приеду — набросятся со своими нравоучениями! Хоть совсем не возвращайся. А куда еще, если не домой?..

Пока вожусь, перманентно нервничаю.

Тревожат и мутные перспективы наказания, и отсутствие Нечаева, и общая неизвестность.

В купе вваливается еще одна женщина. Но я особо не реагирую. Выскользнув в коридор, напряженно вглядываюсь в противоположный конец вагона. Кажется, даже не моргаю, пока из тамбура не показывается Егор.

И вот опять…

Можно ведь успокоиться. Он здесь. Не бросил. Успел.

А у меня сердце еще яростнее разгоняется. Проблема не только в скорости, которая растет по мере приближения Нечаева. Проблема в парадоксальном усилении каждой фазы. Вот мышца сокращается, с мощью выталкивая кровь из камер, и вдруг начинает сжиматься, словно ее изнутри вакуумом тянет. Потом так же внезапно, когда мозг уже включает страх, расслабляется и, теряя какие-было границы, расширяется. Мгновение сердце ощущается абсолютно пустым. Задыхающимся, хрипящим и корчащимся, словно завоздушенный насос. И, наконец, насыщенная гормонами лава, будто извиняясь за свое опоздание и сразу же возмещая убытки, стремительно заливает судорожно дергающиеся полости. Так происходит из раза в раз. Цикл за циклом. В груди столь жарко становится, что хочется постучать ладонью. Затушить.