Вдох. Выдох.

В попытке заземлиться использую банальную технику «5-4-3-2-1». Нахожу пять объектов, которые могу увидеть: мигающее табло, кофейный автомат, изучающую меня «мисс Марпл», зевающего полицейского, пацана в желтой парке. Четыре вещи, которые могу потрогать: ремень на запястье, холодный металл серьги в брови, липкую от пролитого кофе плитку под берцем, найденную в кармане спичку. Три звука, которые могу услышать: механический голос диспетчера, скрип тормозных колодок, обрывок разговора. Два запаха, которые могу почувствовать: шлейф Немезиды, кофе. Один вкус, который могу ощутить: та самая спичка.

Нет. Я не остываю. Напротив. В такую злобу прихожу, будто в меня сама суть бешенства вселяется.

Сунутая в рот спичка одномоментно делится зубами на волокна.

Чтоб ее!!!

Сплевывая, как гопота, бросаюсь вслед за Филатовой.

Нахожу ее посреди вестибюля, облепленную шайкой цыганской детворой.

— Тетенька, дай на пирожок, — лепит чумазый паренек лет двенадцати.

— Ка-ка-а-ая я тебе тетенька? — выдыхает раненая до глубины души Немезида.

— Красивая тетенька, — отвечает девчушка поменьше, с заискивающей улыбкой и личным восторгом поглаживая рукав мурчалкиной шубы.

Вклиниваюсь, мягко отсекая мелочь от оцепеневшей в звенящем негодовании Королевы.

— Расходимся. Быстро, — разгоняю, протягивая «старшему» пару крупных купюр.

— Благодарствую, дядь, — толкает тот на блатном, расшаркиваясь в не особо убедительных поклонах. — Ща уйдем. Не вопрос, — заверяет, припрятывая за пазуху деньги. — Только эт… — подмигивает. — Может, погадать надобно? Моя сестра все видит.

Та самая сестра, кивнув, тут же хватает Агнию за руку. «Заглядывает», прежде чем я торможу балаган.

— Никаких гаданий. Нала больше нет, — отрезаю, освобождая ладонь Немезиды. Сжимаю своей пятерней. — Отошли. Живо.

Шантрапа еще раз благодарит и, наконец, уносит ноги.

Отвожу Филатову в сторону. Она, конечно же, тут же достает свое «хамло».

— Ты зачем меня защищаешь? Снова рисуешься, понторез? Меня твои поступки не впечатлят! Я через таких, как ты, как через козла на физкультуре, на раз-два перемахиваю! Свободен!

— Уймись, — рычу ей я.

— О, да! Давай начинай! «Успокойся», «Выдыхай!» «Остынь!», «Слушай меня, когда я говорю!»… И мое любимое: «Приди в себя!». Я ничего не забыла???

— Ля, дурная, — качаю головой.

— Дурная, и что теперь? Что ты мне сделаешь, любитель ладана? Не в твоей компетенции меня исправлять! Пустил! Пустил, сказала! — вырывается, когда блокирую ее у стены. — У меня встреча!

Напоминание про Усманова заставляет мою ярость мутировать и разрастаться до исполинских размеров. Словно огромная склизкая улитка, она скручивается, пытаясь уместиться за моими ребрами. И, один черт, разрывает нутро.

— Никаких «встреч», — чеканю с гарью. — Мы возвращаемся назад.

— Да что ты? Это не я там побежала, волосы назад? — бомбит стерва. — Нет! Не я! Потому что ты мне не указ!

Во мне что-то лопается. Возможно, только одна из мембран. Но этого достаточно, чтобы берега вынесло далеко за границы допустимого.

— Так, значит? Не указ? — даю злости волю. — Попрешься к нему? Вперед! Только на этом, Филатова, мы поставим точку! Навсегда!

— Ты зачем мне это говоришь? Ясно же, что теперь я так и сделаю! Дебил!

— Да пошла ты на хрен! — накрываю, вбивая в стену у ее головы ладонь.

— Сам пошел!

На нас уже обращают внимание. Но мне плевать. С меня, блин, окончательно шкура сползает.

— Закрой. Свой. Рот, — даю последнюю команду.

Филатова его, конечно же, напротив, открывает. Только сказать ничего не успевает. Не сразу понимаю, что ее отвлекает. Вижу, как опускает веки… Невольно залипаю.

— Тетенька, это тебе, чтобы ты не наделала глупостей, — выдает та самая «гадалка», впихивая раскрасневшейся Немезиде записку.

Я отвожу взгляд вбок и, пользуясь паузой, планомерно перевожу дыхание. Только буря, в которую превратился процесс вентиляции легких, не стихает. Да и сердце лупит так, что ребра гремят.

— Платон? — растерянно читает Филатова.

Я машинально смотрю в раскрученный ею мятый клочок тетрадного листа.

Что за бред?

— Так будут звать мальчика, которого ты родишь, — заявляет малолетняя цыганка, важно кивая растрепанной башкой. — От него, — припечатывает, ткнув пальцем в меня, будто иглой. — В районе двадцати лет…

Еще что-то чешет. Я не воспринимаю. Дрогнув в чудовищном ознобе, к чертям отключаюсь. Толку, что на ногах. В мире этом не присутствую. Будто пораженный неясным недугом, внезапно превращаюсь в овощ. Кусаю внутреннюю сторону щеки. Вгрызаюсь прям, чтобы не сойти с ума от дичайшего шока.

— С дуба рухнула? — сердито шипит Филатова. — Иди-ка ты отсюда, пока не схлопотала!

Цыганка отбегает, хихикая над удавшейся шалостью.

— У вас одна судьба, — бросает в довесок.

— Иди, сказала! Иди!!!

И снова раздается звонкий смех, скребущий по перепонкам, как нож по стеклу.

— Всего хорошего, дура! — выписывает напоследок.

— Идиотка… — частит Филатова.

Только я как остолоп стою. Вокруг нас странная аура. Плотная, как дым после салюта. Соображать что-то все сложнее. Я тупо вязну. И кажется, задыхаюсь.

— О-о-о, Боже… — тянет Агния, ошарашенно оглядываясь. Потом и вовсе выкрикивает: — Егор! Она украла мою сумку!

Ярость, разочарование, обида, ненависть, боль и дикое непринятие — все растрепанные чувства отходят на второй план, когда я оказываюсь в по-настоящему бедственном положении.

Без денег. Без паспорта. Без телефона.

Даже мысли о Святославе Усманове — как-никак, любви всей моей жизни — меркнут.

Кэмпбелл назвал бы это погружением в чрево кита[44]. В метафорическом смысле, конечно. Выражение сигнализирует о попадании в чрезвычайно сложную и опасную ситуацию, из которой трудно выбраться.

Ведь догнать цыган Нечаеву, который в очередной раз приходит мне на помощь, не удается. Вся эта толпа мистическим образом исчезает. Опрос находящихся в здании автовокзала людей результатов не дает. Никто их не видел. Нонсенс.

Я очень стараюсь не подаваться панике. Но это реально сложно.

— Что я буду делать?.. — выдыхаю, едва поспевая за мрачно рыскающим по клятому автовокзалу Егорынычем. Он уже проверил все мусорные баки в надежде, что шантрапа, забрав деньги и телефон, избавилась от бесполезных для себя вещей. В частности, от нужного мне паспорта. — Боже мой… Как я доберусь в Одессу??? Предки даже не в курсе, где я… Никто не в курсе! Нет ни копейки! Я не могу купить билет! Не могу оплатить номер в гостинице! А ведь впереди ночь! Хотя какой номер?.. О чем я?! Предки меня просто прикончат, если я не приду ночевать!

Нечаев обращается в администрацию. Настойчиво требует показать записи с камер видеонаблюдения. Но чертовы клерки говорят, что для простых смертных подобные услуги не предоставляются, и отправляют нас в полицию — писать заявление и возвращаться с подобными запросами только при поддержке сотрудников правоохранительных органов.

— Очевидно, что у вас тут какой-то сговор, — выпаливаю, на нервах треская ладонью по стойке. — Думаете, все схвачено? Как же! Мы сейчас пойдем в полицию и вернемся уже не за записями, а по ваши души!

— Девушка, вы в своем уме?.. — блеет администратор. — Прекратите хулиганить, иначе я буду вынуждена вызвать охрану.

— А вот это вот о-о-очень интересно. Ну-ка, вызывайте!

Уж что-что, а отстаивать свои права я мастак. Возмущения так и прут! Жаль только, Егорыныч, прихватив поперек тела, волочит меня к выходу.

Я, естественно, сопротивляюсь. Сопротивляюсь, как кошка, которую тащат к ветеринару. Даже за дверную раму цепляюсь. Но Нечаеву — хоть бы что! Выпроваживает, как та самая охрана — особо буйных.