Агния Филатова: Спасибо!
Егор Нечаев: Слышь, завязывай клоунаду!
Агния Филатова: Спасибо!!!
Егор Нечаев: Отвянь! Не то в бан кину!
Я отправляю хохочущий смайл. А следом — целующий.
Он — злющий.
Егор Нечаев: Придешь в себя, дай знать.
И блокирует меня.
Я только громче смеюсь. Тут же никакие признания не нужны. Найденного в архиве местного сайта объявления с проданными за день до моего дня рождения мужскими часами от пользователя Nechaev13 более чем достаточно, чтобы сложить картину воедино.
А-ха-ха. Ну дурачок же.
Мой ду-ра-чок. Мой.
Верный подданный.
Паж.
Эпизод восемнадцатый: Осторожно, сафари!
Март четвертого года войны.
Полтора часа сна в активе. Башку рвет, аж на глаза давит. Мозги, чтоб их — в кисель. По телу — тяжесть. Но зверюга гонит, пусть организм и в жестком распаде. Когда силы падают, включается характер — так уж вдолбили.
— Хайса, — кидаю сухо на входе.
И с тухлой рожей тулю к шкафчику.
Раннее утро. Первый лед. Все в сборах. А в раздевалке, как на базаре перед закрытием — шум, грязь, междоусобицы.
— Поднять щиты за Верховного! — горланит Китаец, прерывая свою обычную рубку с Пимой.
Никаких щитов у нас, ясен черт, нет. Выражение образное — не про действия, а про готовность. Но стая вскидывает к потолку кулаки и что есть мочи орет:
— ДРА-КО-НЫ!!!
Тяну рот в левый верхний угол и поднимаю свой молот. Чисто для проформы. Настроя особо нет.
Открываю дверцу шкафчика, и кисель из мозгов простреливает.
А.Г.Н.И.Я.
Рубит глухо. Как в низкопробном экшене с запаздывающим звуком. Но ощутимо — трындец. Нервы щемит, аж башкой дергаю. Те, естественно, сходятся в клинче и выдают короткое замыкание.
Виной всему фотки на внутренней стороне дверцы.
Фотки, в ад ее, Филатовой.
Десятки штук. Самым, блин, крупным планом. Торгуя личиком, гадина то лыбится, то подмигивает, то смеется, то «целует», то агрится, то закатывает глаза, то хмурится, то умиляется… Полный, чтоб ее, каталог эмоций.
Под глянцем значится косая надпись:
Тебе так идет проигрывать 😍 Благословляю 😘
♛твоя королева
Меня, к чертям, корежит и подколбашивает. По торсу лавиной сходит пламя. В висках молотит. Рука тянется, чтобы сорвать макулатуру… Свист и улюлюканье команды останавливают.
— Ого, Нечай! — заряжает Рацкевич. — С чего вдруг Королева тебе так наследила?
— Прорвало, как на стероидах! — валит Пахомов.
— А может, на гормонах, — предполагает Яббаров с вяленой интригой.
— Вот это я понимаю шуры-муры!
— Из-за сорванной свиданки все? Или… — вкидывает Набиев.
Я резко гаркаю:
— Похрен.
Игноря снимки, словно в самом деле ни черта для меня не значат, проверяю барахло. Коньки, щитки, налокотники, нагрудник, набедренка, шлем — все прощупываю. А термуху, памятуя, как Филатова любит перцовый спрей, еще и обнюхиваю. В вечной войне с гадиной я, блин, такой подозрительный, что даже сплю внимательно. Хотя в моей спальне физически Немезида еще не появлялась. Снует сугубо как фантом, врываясь в сновидения.
Сказать бы, что с вещами порядок, но, е-мае, нос забивает запах ее духов.
— Зараза, — давлю сквозь зубы, понимая, что Филатова спецом залила ими весь мой шмот.
Да гори оно! Упаковываюсь.
А пока, покрываясь пузырями ошизеть какого бешеного «равнодушия», лезу в экипу, сознание услужливо подсовывает кадры вчерашнего вечера.
Стерва выработала против меня настолько непрошибаемый иммунитет, что не напрягает ее жить под моей лупой. До фени! Побоку, что я читаю все переписки и мониторю активность в сети. Ведет себя так, будто меня, моего мнения и моего к ней отношения не существует в природе.
Только я не плуг[23]. Мутки Филатовой терпеть не стану.
Это она наложила вето на отношения на весь период войны. Она, мать вашу, узаконила некую, чтоб ее, власть друг над другом.
Я — по уму и по достоинству — все соблюдаю.
А Немезида — что?.. Соглашается на свиданку с каким-то фуфелом.
Чердак сносит еще на стадии чтения их переписки. А уж когда влетаю в это долбаное кафе и вижу парочку за столом — подрывает изнутри.
Какое триединство? Не слышал!
ШАХ-ША-РА-РАХ!
И мое агрессивное тело идет ожогами, язвами, коррозией, разломами. Сила такая, что самый крепкий металл не выдержал бы. Сетчатку отслаивает — цвета выгорают и плывут. В наложенном красном фильтре одно послание: «Разрушить все!».
Такого со мной еще не бывало. Никогда.
Кровь — битум. А сами вены местами разодраны. Мышцы сводит и выкручивает — взрывные волны идут и идут, без пауз. Сердце обращается зверем. Той аномальной тварью, что способна и готова уничтожить весь этот долбаный мир.
Алло, здравомыслие! Алло! Вне зоны доступа!
Пять секунд себе даю, исключительно чтобы вернуть зрение.
Прыщавый фуфел — в рубашечке, с поджатой под горло вишневой бабочкой — бурно жестикулируя, взахлеб точит какую-то тему, аж слюни летят. Филатова же — адская стерва! — мимо него смотрит. Моргая в режиме гипнотического слоумо, жадно ловит искры моего подпала. Глаза блестят, дыхание сбито, щеки горят… Но ей ни черта не страшно. Она в экстазе. Завороженно отслеживает каждый мой шаг. Энергия меняется. И чем ближе я к ней, тем яростнее в бешеный смерч затягивает тот самый мир, который я собираюсь уничтожить.
— Колонизация Марса — это уже не фантастика. Реально. Друг моего дяди работает в одном крутом, строго конфиденциальном проекте. Они уже тестируют ракеты. Еще год, максимум два — и люди будут жить на другой планете. Я те отвечаю. Там построят купола, системы жизнеобеспечения, улучшат почву…
Колонизировать Марс оно жаждет. Собачий бред. Марс — пыль. Прибрать к рукам Филатову — вот это миссия. И выполнить ее я ему, ясен черт, не дам.
Влупив бычьим взглядом чмырю между глаз, отгружаю, кивая на дверь:
— Выйдем.
— Нечаев, — тянет Немезида с тем остервенелым жаром, от которого у меня горит проводка, повреждается нервная система, и валит по жилам тремор. — Это уж точно лишнее. Успокойся.
Смотрю на нее, и сердце, которое сейчас в облике зверя, срывается с цепи.
А.Г.Н.И.Я.
Впервые в жизни охота зацитировать любимого Филатовой Шекспира. И не «Ромео и Джульетту». Нет.
«Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Молись скорей!»
Но нет. Не делаю.
Не в моем духе — раз. Держу марку, будто на глубинном мне до лампы — два.
— Ты нарушила правила. Снести прыщавому пол-лица — ни хрена не лишнее. И нефиг меня теперь успокаивать, — все, что выдаю.
Резко. Грубо. Составами по слогам.
Филатова не дергается. Ни черта не злится. Сидит с ровной спинкой и довольным личиком. Хоть убей, весь этот аттракцион ее! Всемирный день ее королевского величества!
— Это твой парень? — мямлит фуфел, нервно поправляя бабочку.
Немезида закатывает глаза.
Чтоб ее…
Вероломное женское начало!
— Боже упаси, — шелестит гадина.
Врезаясь в меня взглядом, еще и зараженную бешенством улыбку подкидывает. Отражаю, приглашая заглянуть в свою пустоту.
Моральной расчлененке не бывать!
— Боже упаси, — повторяет для надежности. Прикладывается губами к трубочке, всасывает фруктово-молочный коктейль, без спешки глотает и добивает: — На этого осла у меня не хватит овса.
Да чтоб ее!
Чтоб!
Не медля, тащу фуфела на выход. Во дворик. За угол. Там в коротком кулачном замесе по-быстрому доношу: к Филатовой хода нет.
— Еще раз рядом увижу, отлетишь в космос раньше, чем дотестят ракеты, — бросаю валяющемуся на плитке напоследок.
