И по воде поплывут шведские ладьи, польские пироги, да какие-нибудь датские конвои. На берег Ладоги, конечно, тем временем прибудет первичный гарнизон московских рыцарей, за которыми ступает мощная армия. Только к тому времени ни дипломатия, ни тем более передовые разведотряды уже ничего не будут решать.

Где-то под шумок подсуетится очередной заокеанский партнёр. Возможно, Сантьяго нарисуется на своей каравелле гораздо раньше задуманного. Только уже не будет ждать сокола, чтобы попросить разрешения на высадку. Он бросит якорь самовольно и, сойдя на русский песок, начнет с неизменной улыбкой продавать вооружение обеим сторонам.

Ничего этого Рим допускать не собирался. Поэтому любой, кто придёт сейчас с востока, должен будет здесь и умереть — и ни коем случае не вернуться назад. По крайней мере, пока добровольно не бросит оружие. Покойный Ксен, когда прогонял не менее покойного Кортеса, знал, что делал. И Малинче знала, раз пронесла эту историю через всю свою жизнь.

Лишь бы выиграть немного времени. А там, глядишь, Бык вернется в Ладогу, поговорит с Фифой, всё поймет, свистнет ребят… Может даже организует мужиков из крестьян — и побегут укреплять оборону крепости.

Жаль только, что к судьбе самого Рима это уже отношения иметь не будет. Он был один, а враг всегда бесконечен.

Вдалеке тихо хрустнула ветка. Рим перестал дышать, медленно прислонился лбом к дереву, словно пробовал поймать вибрации влажной земли. Прочувствовать шаги врагов, подбирающихся к нему, но ещё не знающих о его присутствии.

Сделать это, конечно, не удалось, поэтому Рим подождал, пока хоть кто-то из гостей не проявит себя.

И вскоре из-за соседнего дерева показалось копьё, нацеленное вперед. Следом вышел его обладатель. Воин в непонятных доспехах, но знакомого уже европейского типа. Волосы желтоватые, длинные, завязанные сзади в косичку. Солидный наплечник — всего один. Голова повязана платком с узлом над левым ухом.

Рим позволил ему пройти. Подождал, когда следом появится второй. И, не дожидаясь третьего, метнулся наперерез. Шевеление сзади усилилось. Его заметили.

Только для условного шведа, идущего вторым в цепочке, это было слабым утешением. Рим перекатился через него, по пути вонзая нож ему в горло. И скрылся в кустах по ту сторону тропы.

Послышались короткие вскрики: маскировке разведчикам теперь не было нужды.

В кусты, где прятался Рим, полетели копья — только его там уже не было. Он тихо сместился левее, и вместо того, чтобы дальше скатываться в овраг, поступил наоборот — выбрал совсем уже непролазные заросли и полез по ним вверх по склону, обдирая руки об острые камни.

Четверо солдат встали на тропе в полный рост. Вытащили мечи и пошли проверять.

Рим плавно извлёк второй нож, перехватил в ладони — и метким броском воткнул в шею ближайшему врагу. Его товарищи не сразу поняли, что случилось.

Рывок из кустов — и Рим врезался в четвертого по счету шведа, всовывая ему рукоятку оставшегося ножа между пластинами брони. Тот захрипел, пробормотал что-то невнятное на языке, которого Рим не разобрал. Похоже, в самом деле, никакой это не швед. Наверняка наёмник. А из какой страны — пусть его собственная семья помнит. Риму до этого дела никакого не было.

Двое оставшихся подскочили к нему с мечами. Рим увернулся от удара, пнул нападавшего в коленную чашечку, ударил его с двух сторон по ушам. Тут же схватил за голову… и Разумовский резким рывком свернул ему шею.

Заслонился трупом как щитом. И вовремя — рассекающий взмах стали просвистел резче боевой птицы, пикирующей с небес. Удар пришелся по броне мертвеца. Рим тут же позволил телу упасть, увлекая за собой чужой меч, наклонился вперёд, поворачиваясь в пируэте. Выбил меч из рук — и ткнул пальцами в глаза. Затем в шею. В солнечное сплетение уже не стал, побоялся сломать себе пальцы.

Но и этого было достаточно. Наёмник, не знакомый с подобным ведением боя, обхватил себя за горло и медленно осел наземь. Рим ногой помог ему скатиться в овраг.

Итого вынес шестерых. Уже неплохо. Знать бы, сколько осталось…

Стрелу, пущенную из арбалета, Рим не заметил. Она вонзилась ему в плечо, которое сразу обмякло.

Сустав будто разорвало прессом. Хотя по характеру тупой, внезапной боли Рим понимал, что, быть может, эта рука еще будет работать когда-нибудь. Если, конечно, по нему перестанут стрелять.

Новая стрела почти вонзилась Риму в живот. Спасли подкосившиеся ноги. Рим упал на колени, и стрела лишь пропорола ему кожу доспехов. Но и этого было достаточно, чтобы Рим от удара комом свалился в мокрую траву.

К нему бежали сразу трое. Рим лежал, глядя в небо, придерживая простреленное плечо, в котором стрела всё ещё торчала наполовину. Лежать в такой позе было безумно больно. Но перевернуться не было сил. А те силы, что ещё оставались, были ему нужны. Ещё хотя бы на последний рывок.

Небо заслонила фигура врага. Он поднял меч, и Рим, собрав все силы, от души зарядил ему ногой в пах. А когда тот согнулся — выхватил его меч здоровой рукой, чуть подкинул, неуклюже перехватил в воздухе и вонзил юойцу в шею.

Оставшиеся двое оказались профессионалами. На то они и шли последними. Они не стали подходить к Риму, чтобы добивать его холодной сталью. Вместо этого приготовили арбалеты. Нацелились.

И один из них тут же скатился с разбитым черепом, в который прилетел пущенный из пращи камень.

Второй наёмник мгновенно опустился на колено, развернулся, выстрелил в заросли — скорее наудачу. Однако за этими деревьями удачи не водилось. Вместо удачи на него мчался Бык. И Рим не без удовлетворения заметил, что Вася всё-таки получил двуручный молот.

Он прикрыл глаза, чтобы не видеть, что станет с последним оставшимся разведчиком. Вариантов здесь было не то, чтобы сильно много. И потом, ему очень сильно хотелось спать…

— Андрюх, братан! — послышался голос Быка, и Рим почувствовал, как ему под шею подсовывается знакомая ладонь. — Ты чего, Рим⁈ Не спать! Стёпа, нужна помощь! Помоги мне!

Рим отпустил все мысли. Конечно, помогут. Тебе всегда здесь помогут, дружище. Мы ведь дома. Мы, наконец-то — дома…

Зима закончилась неожиданно быстро, оставив весне клочья ноздреватого снега, быстро редеющие на полях. Холода начались действительно раньше обычного, как и предсказывал Скрип, но быстрее и прошли. А когда деревья покрылись первой зеленью — в Ладоге проходил пир.

Перед постоялым двором Владиславы и Марата уже расставили столы, прямо на улице. Сидящий на крыше голубь, склонив голову, с любопытством уставился на скатерти, которыми покрывали столы. Кругом сновали радостные крестьяне, таскавшие самовары, утварь, стулья.

Не прошло и часа, как пиршество уже было в самом разгаре. В бочках пенилось пиво, искрилось вино. Розовощёкие девчонки, очумевшие от весны, таскали яства туда-сюда. Хлеб, икра, колбасы нашли свое место на плетёных тарелках. Рядом, в фарфоровых судочках, похожих на плывущих уточек, плескался крепкий ягодный взвар. А во главе стола, в самом центре, возвышался пирог в три уровня, пахнущий мясом, луком и даже пряностями.

И за столом сидели жених с невестой. Он — здоровый детина, в белых одеяниях, чуть тесноватых для его могучих мускулов. Рядом с его стулом был прислонен двуручный молот, коим жених самолично выбивал крышки из бочек со спиртным, пуская вверх фонтаны игристой жидкости.

Невеста же была краше самой весны. Такое же белое хлопковое платье без изысков. Очень простое, но вместе с тем и ослепительно белоснежное. Словно чистый холст, на котором только следовало написать историю своей жизни.

Отзвенели своё колокола, и только кольца из переплетенного лозою золота свидетельствовали, что это не жених с невестой, а уже настоящие муж и жена.

— Горько! — заорал Кот, вскидывая вверх руку с пивной кружкой и расплёскивая пену. — Вася, Анжела — ура!

Бык заграбастал Фифу в объятия и поцеловал — совсем мягко, нежно, словно держал в руках хрупкую птичку.