Сейчас же чёртов 16-й век. Бесконечно далеко как от освоенного прошлого, так от старого доброго будущего. Быть разбуженным сейчас — все равно что оказаться выдернутым за руку из песочницы, когда взрослые поворачивают твоё в лицо к себе и орут: посмотри, что-то натворил! — а у тебя всё ещё в голове замки, башенки, корабли… — и ты не понимаешь, где и как провинился. Виноват ли ты в том, что сделал, или, напротив, не сделал…

В общем, ощущение было паскудное, и Рим начал в бешенстве разбирать свои вещи, чудесным образом сохранившиеся за сотню лет. Шмотки пахли теми же лекарствами, что и воздух в комнате с криокапсулами. Не исключено, что андроиды за время сна попросту собрали шмотки и тоже засунули в свободные отсеки. Хотя, это ведь не морозильники в привычном смысле, так что…

Он облачился в свободную робу и в замешательстве уставился на ленту светодиодных лампочек. При мысли, что эту хреновину сейчас надо нацепить на голову и в таком виде выйти к людям изображая божество, его затошнило.

— Что со мной за хрень… — подумал Рим в слух. — Философию развел тут… Старею…

Он и в самом деле чувствовал, что стал как-то неуловимо иначе думать, чувствовать, говорить. Это криосон так влияет или длительное безделье? И никто же не объяснит. Человечество не знало пока, что делает погружение в криосон или как это вековое лежание отображается на личности. Хотя попытки погружения в известном ему мире будущего были, просто никого пока что не удавалось разбудить.

Рим заграбастал диодную ленту и сунул в карман робы. Если что, перед выходом напялит. А там, может, обойдётся…

— Рим? — послышался сверху голос.

— Да. — Рим захлопнул дверцу шкафа. — Я слушаю.

— Ты повёл себя достойно. Позволь мне выразить благодарность.

— Позволяю, — пробормотал Рим, чувствуя себя ещё хуже от невозможности поговорить хотя бы с голограммой. Голос Фаэта был повсюду на корабле, но проецировать себя он мог лишь в определённых зонах.

— Ты верно расставил приоритеты, — продолжал Фаэт. — Действительно, основная причина, по которой я вас разбудил, более глобальна, чем битва Англии с Испанией. В конце концов, вы настолько глобально повлияли на историю, что подобные отклонения от известного нам развития мира были неизбежны.

— Ты хотел, чтобы мы сами разобрались, что нам с этими изменениями делать, — вымолвил Рим.

— Да, я хотел, чтобы вы сами пришли к этому пониманию.

— То есть, ты просто разбудил всех, когда обнаружил, что мир развивается слишком хаотично, — сделал вывод Рим. — Решил посмотреть, что будет, если бросить нас с этой информацией. Дескать, разбирайтесь, ребята, сами, и о самой причине побудки тоже догадайтесь лично.

— Примерно так, — подтвердил Фаэт. — Ты недоволен?

— Ты оставил нам свободу выбора, — пожал плечами Рим. — Просто, как оказалось, это не то, что мы все ждали. И это наша вина. Но всё же, Фаэт, нам нужно серьёзно решить один момент между нами.

— Да, я слушаю?

— Либо мы сами решаем, как живём, но тогда ты нам оказываешь всяческую поддержку, — либо ты нам говоришь, как жить, но тогда, будь добр, выдавай чёткие формулировки, цели и задачи. Иначе мы друг друга перестанем понимать.

— Насколько я разобрался в вашей психологии, второй вариант мне представляется невыполнимым.

— Это хорошо, — кивнул Рим. — Значит, мы друг друга поняли.

— Я не мешаю вам, — продолжал Фаэт. — И взялся поддерживать вас во всём, чтобы вы ни задумывали.

— Соглашусь, мы сами виноваты, — сказал Рим, теперь уже радуясь, что голограммы Фаэта в комнате нет. Хотя, конечно, искусственный интеллект корабля воспринимает его, Рима, всеми сенсорами, так что он всё равно всё видит. — Мы слишком привыкли, что ты знаешь ответы на все вопросы. Как бы это ни противоречило человеческому самолюбию.

В этом месте Риму не приходилось кривить душой. Он действительно делегировал дальнейший курс их развития Фаэту, сам того не понимая. При этом вряд ли смог бы объяснить искусственному интеллекту, что рабское мышление у них не появилось, и переживать нечего. Просто человек — нечто большее, чем калькулятор на химической основе. И есть такое понятие, как «отец солдатам», которым и стал для всех Фаэт. Ещё не господь Бог, но уже и не равнодушный командир.

Скорее — некто, к кому действительно хочется прислушаться, потому что у него больше опыта. Только потому его и слушались. И Рим не был уверен, что Фаэт, со всем своим зашкаливающим уровнем интеллекта, поймет аналогию.

— Ты прав, Рим, — сказал Фаэт. — Я помню вашу первую реакцию, когда вы попали к кораблю. Это было восхищение, почти религиозное преклонение перед неизведанным. Сейчас важно другое. Для людей снаружи — этой пещеры, этой пирамиды, — вы всё ещё такие же боги. И они ждут вашей воли. Им тоже нужны ответы.

— Значит, пойдём и выслушаем вопросы, — сказал Рим, шагая из комнаты в коридор. — А ответы как-нибудь сообразим.

— Да, Рим, и последнее. — Голос искусственного интеллекта не сопровождал уже Андрея в коридоре, и всё так же слышался из его комнаты, где его больше никто услышать не мог. — Когда вы ознакомитесь лично с развитием внешнего мира и определитесь с вашими дальнейшими действиями — возвращайтесь. Я сообщу лично вам результаты обследования ваших «синеглазок».

Рим резко остановился и вперился тяжелым взглядом в дверной проём. Но больше Фаэт не добавил ни слова.

Тлатоани Акатль, президент Новой России, стоял на ступенях пирамиды. Солнце безжалостно палило, превращая и без того жаркий воздух в раскалённый пар, но Акат не шелохнулся. Ритуальное оперенье Кетцаля и Тлалока давило на плечи, а золотая маска, закрывающая лицо, обжигала кожу. Однако волнение, захлестнувшее его при звуках погребального гимна, пересиливало любой физический дискомфорт.

Позади него притихли жрецы, облачённые в одежды цвета засохшей крови. В руках они держали кадильницы, наполненные смолой копала, чей густой дым медленно взмывал в небеса, словно призыв к тем, кто обитал за пределами видимого мира. Внизу, на площади, толпился народ, затаив дыхание, с тревогой и надеждой вглядываясь в лицо своего нового правителя. Легенды гласили, что явившиеся боги благоволят лишь достойному.

И тогда это случилось. Звук, не похожий ни на что слышанное прежде, расколол тишину. Словно разверзлись врата в иное измерение, и сквозь них прорвался гул, заставивший землю содрогнуться. Акатль почувствовал, как его сознание начинает меркнуть, уступая место древнему, первобытному ужасу. В небе, над пылающей пирамидой, закрутились вихри, окрашивая солнце в багровые тона.

И из этого хаоса, из этой пульсирующей бездны, явились они. Не фигуры из мифов, не изображения из кодексов, а живые, дышащие божества. Их облик был одновременно восхитительным и пугающим, сотканным из света и тени, из звездной пыли и криков миллионов. Акатль, глядя на них, понял, что легенды — лишь слабый отблеск реального величия, что человеческий разум не способен постичь истинную суть богов. И в этот момент он знал: грядут перемены, масштаба которых мир ещё не знал.

Корабль сотрясло, и Бык, стоявший в коридоре, впереди всех, едва не покатился кубарем, но вовремя совладал с собой, схватившись за стенку. И хорошо, а то он, несомненно, мог бы своей тушей сбить остальную команду.

— Ребята, — проговорил Кот. — Я один себя тупо чувствую?

Тут и там послышалось неодобрительное ворчание. Рим понимал, о чем все думают. Ни на каком концерте, ни на одном массовом мероприятии в истории не было столько зрителей, как у них сейчас. К тому же на концерте зрители в зале вряд ли представляют, что звезда, которая сейчас выскочит на сцену, только что стояла за кулисами в какой-нибудь тесной каморке, ни разу не романтичной, где дизайном и не пахло и размышляла о том, какое впечатление произведёт на зал. Удастся ли сразу «зажечь» публику?

Удалось. Пожалуй, эффект даже был во много раз сильнее.