В комнате повисла тяжелая, понимающая тишина, никто не чокнулся. Все просто подняли стаканы и молча сделали глоток. Слова были сказаны. Буря, о которой все знали, но о которой вслух не говорили, вошла в комнату и села за стол вместе с ними.

Потом заиграли куранты. Бой кремлевских часов, транслируемый по радио, отдавался в сердцах каждого. Все встали, послышался негромкий звон хрусталя, скупые поздравления: «С новым годом… С новым счастьем…»

Лев обнял Катю, привлек к себе Андрюшу, который сонно уткнулся ему в бок. Он стоял так, глядя в черное, заснеженное окно, на безмятежный, спящий предновогодний Ленинград. Огни в окнах, тишина, покой.

«Спокойной ночи, мирная жизнь, — мысленно прошептал он. — И прощай».

Финальный аккорд года прозвучал не как обещание счастья, а как прощание с миром, который оставался за стеклом, за порогом, в прошлом.

Март в Ленинграде в тот год выдался на удивление серым и затяжным. Снег, давно превратившийся в зернистую, грязную кашу, не желал уходить, и пронизывающий ветер с Финского залива гулял по прямым улицам, не встречая преград. Именно в такое утро Лев Борисов подъехал к знакомому, мрачному зданию. «Большой дом» всегда возвышался над городом не просто архитектурой, а самой своей сутью — безмолвным напоминанием о всевидящем оке системы.

Кабинет Ивана Петровича Громова не изменился: тот же строгий порядок, голый стол, запах дешевого табака и старой бумаги. Сам Громов, казалось, врос в свой кожаный стул. Он выглядел усталым, но собранным, как всегда. Его взгляд, тяжелый и внимательный, встретил Льва у двери.

— Садитесь, Борисов, — кивнул он на стул. — Не буду тратить время на пустяки.

Лев молча сел, чувствуя, как привычное напряжение сковало плечи. Визиты к Громову редко бывали приятными.

— Поступает информация, — начал Громов, отодвинув папку, — которую я считаю нужным довести до вас. Немцы проявляют несвойственный интерес к нашим западным границам. Активно ведут топографическую съемку. Их разведгруппы, под видом геологов и туристов, изучают дороги, мосты, состояние железнодорожных путей. Особое внимание к колодцам и водным источникам.

Он сделал паузу, давая словам улечься.

— В прифронтовой полосе зафиксированы случаи, когда немецкие офицеры, ранее не проявлявшие способностей к языкам, вдруг начинают бойко, с акцентом, но вполне понятно изъясняться по-русски. Особенно в военной терминологии.

Лев внутренне содрогнулся, он знал эти факты. Они были выжжены в его памяти со школьных уроков истории, из книг и мемуаров. Это были не просто разведданные, это были классические, отработанные предвестники блицкрига. Точные, как часы. Сердце упало куда-то в пустоту, оставив за собой ледяную тягость.

— Понятно, — произнес он, и собственный голос показался ему глухим и чужим.

— Еще один момент, — Громов перевел взгляд на Льва, и в его глазах мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее уважение. — По вашему старому делу. Работы завершены, объект сдан, эксплуатация возможна в любой момент. Никаких утечек, иностранные разведки о нем не знают.

Лев лишь кивнул, не вдаваясь в детали. Этот «объект» — его давняя, тщательно законспирированная инициатива, личный план отступления на случай самого худшего — был темой, которую вслух не обсуждали даже здесь. Его существование было гарантией, последним козырем.

— Обстановка накаляется, — Громов откинулся на спинку кресла, и его голос потерял официальные нотки, став почти что человеческим. — Ваш «Ковчег» как никогда кстати. Ускоряйтесь, Лев Борисович.

Лев смотрел в окно на крыши ленинградских домов. Он видел не их, а будущие руины, пожарища, бесконечные колонны беженцев. Внезапно, поддавшись импульсу, он повернулся к Громову.

— Иван Петрович, а вы? — спросил он прямо. — Подумывали о переводе? Куйбышев… будет безопаснее. Для вас, для ваших близких.

Он не стал расписывать преимущества, не стал давить. Они знали друг друга слишком долго. Громов, отлично изучив повадки Льва, без лишних вопросов понял, что за этим предложением стоит не простая вежливость, а трезвый расчет и, возможно, даже искренняя тревога за человека, который из надзирателя превратился в сложного, но надежного союзника.

Громов покачал головой, и на его обычно каменном лице на мгновение промелькнула тень усталой грусти.

— Пока не могу, работа здесь. Но если появится необходимость… — он кивнул в сторону, где мысленно находился тот самый «объект», — тот самый проект позволит приехать, когда будет нужно. Спасибо, Лев. Искренне.

В его голосе прозвучала неподдельная благодарность. Они и правда уже были хорошими товарищами, скованными странной, вынужденной дружбой, выкованной в горниле общей цели и взаимной выгоды.

Следующие несколько дней прошли в лихорадочной работе. СНПЛ-1, их первая крепость, их детище, готовилась к великому переселению. И кульминацией этого процесса стало общее собрание в актовом зале.

Зал был забит до отказа. Все двести с лишним сотрудников лаборатории: от седовласых профессоров до юных лаборанток — стояли, теснясь в проходах. Воздух гудел от сдержанного возбуждения. Ощущение исторического момента витало в воздухе.

Лев поднялся на невысокую трибуну под портретами Ленина и Сталина. Он окинул взглядом знакомые лица — Сашку, который уже командовал расстановкой стульев для самых старших, Катю, деловито просматривающую последние справки, Мишу, что-то увлеченно объяснявшего соседу, вероятно, о тонкостях упаковки хроматографических колонн.

— Товарищи! — его голос, без усилия заполнивший зал, заставил всех смолкнуть. — Девять лет назад здесь, в Ленинграде, начиналась наша работа. С подвальной лаборатории, с нескольких пробирок и веры в то, что мы можем изменить медицину. Сегодня СНПЛ-1 это флагман советской науки. Наши шприцы, наши антибиотики, наши методики уже спасли десятки тысяч жизней по всей стране.

Он делал паузы, давая словам дойти до каждого.

— И сегодня я объявляю: это последняя рабочая неделя в стенах нашей старой, доброй СНПЛ-1 в Ленинграде!

По залу прошел одобрительный гул, глаза людей загорелись.

— Мы едем в Куйбышев! В наш «Ковчег»! — Лев повысил голос, и в нем зазвучали металлические нотки. — Институт, который уже ждет нас. Это не просто здание, это научный город, оснащенный по последнему слову техники. И для всех вас, для ваших семей, там готово жилье. Для руководителей — лучшие квартиры в новых «сталинках» на территории комплекса. А для рядовых сотрудников — пятиэтажные дома новой конструкции. У каждого будет своя квартира, от одной до четырех комнат, в зависимости от семейного положения!

Это заявление вызвало настоящую бурю. Собственная квартира в новом доме для многих, ютившихся в коммуналках и бараках, была несбыточной мечтой.

— И помните, — добавил Лев, — перевозить с собой родителей не просто разрешено, а приветствуется! Мы создаем не просто институт, мы создаем сообщество, новый дом.

Он знал, что должен сказать следующее. Это была необходимая формальность, церемониальный поклон системе, давшей им такую возможность. Но произносил он это без привычного цинизма, а с холодной, выстраданной искренностью.

— И эта победа — победа всего советского народа, под мудрым руководством партии и товарища Сталина!

Зал взорвался аплодисментами. Энтузиазм смешивался с грустью от предстоящего расставания с городом и предвкушением нового.

— Распоряжения следующие! — Лев вернул собрание в деловое русло. — Александр Морозов координирует упаковку и погрузку всего оборудования. Екатерина Борисова ведает документацией, архивами и личными делами. Через неделю первый эшелон. Разойдись!

Собрание начало расходиться, гул голосов стал еще громче. Лев спустился с трибуны и направился к выходу, но его остановил знакомый голос.

— Масштабно, Лев Борисович, очень масштабно.

Профессор Жданов стоял в сторонке, с легкой, чуть ироничной улыбкой на умном лице.