— Значит, решено? Куйбышев? — он обвел взглядом всех. В ответ увидел кивки. — Решено. Значит, Куйбышев. Но прежде чем что-то утверждать официально, мне нужно туда съездить. Посмотреть на месте. Выбрать площадку, оценить ресурсы, договориться с кем надо. Стройка с нуля это не шутки. Пока подготовлю письмо в решением в наркомздрав.

Он мысленно уже рисовал планы: единый комплекс НИИ и клиники, светлые коридоры, централизованные стерилизационные, отдельный корпус для экспериментального производства, продуманная логистика перемещения пациентов и материалов: все то, что он видел в лучших больницах своего времени.

— Поедем, посмотрим, — уверенно сказал Сашка. — Готовь сани летом, а телегу зимой. Главное чтобы проект был. А он у нас будет. И я уверен самый лучший в Союзе.

Единодушное согласие команды стало тем фундаментом, на котором теперь можно было строить что угодно. Даже новый город для науки.

Вечером того же дня Лев пришел к родителям. Они сидели в столовой за чаем. Мама, как всегда, пыталась накормить его пирожками, а Борис Борисович смотрел на него своим проницательным, ничего не пропускающим взглядом.

— Отец, мама, я принял решение, — сказал Лев, отодвигая тарелку с пирогом. — Новый институт мы будем строить в Куйбышеве.

Борис Борисович медленно отпил из блюдца, поставил его на стол и кивнул.

— Верное решение. Умное я бы добавил — он одобрительно хмыкнул, — … да, серьезный выбор. Крупный узел. Промышленность, транспорт. И, что немаловажно, — он многозначительно посмотрел на сына, — там уже многое… предусмотрено на случай непредвиденных обстоятельств. Будет надежно. Считай, что с местными властями и необходимыми ресурсами проблем не будет. Я обеспечу поддержку.

Анна Борисовна вздохнула, в ее глазах мелькнула тревога.

— Опять переезд… Андрюша маленький… Но если ты считаешь, что это нужно для дела, Лёва… мы поддержим.

Лев поблагодарил родителей и вскоре ушел. Вернувшись домой, где уже спали Катя и Андрей, он прошел в свой кабинет. Он сел за стол, открыл свой потертый, засекреченный блокнот с надписью «План „Скорая“». Он долго смотрел на последние записи, посвященные организации полевой медицины, а затем перевернул страницу и вывел новый, сугубо личный и самый тревожный заголовок.

ЭВАКУАЦИЯ. Ленинград не вариант.

Он стал тезисно набрасывать мысли, рожденные холодным, стратегическим расчетом и отцовским страхом:

*1. Приоритеты: Семья (Катя, Андрей). Команда (Сашка/семья, Миша/Даша?, Леша). Родители.* 2. Транспорт: Железная дорога основной канал. Заранее зарезервировать вагоны? Водный путь ненадежен, зависит от сезона.3. Пункт назначения: Куйбышев (основной). Свердловск (запасной).4. Необходимый запас: Антибиотики ("Крустозин", норсульфазол), анальгетики, перевязочные, витамины. Продовольствие (концентраты, сухари, консервы, сахар, соль) — минимум на 2 недели.5. Схема: Четкий план сбора по сигналу. Ответственные. Валюта, ценности, документы — готовый "тревожный чемодан". Если не получится уехать раньше.*6. Время — критический фактор. Промедление = смерть.*

Он отложил ручку и откинулся на спинку стола. Его взгляд упал на дверь в спальню, за которой спали его жена и сын. Теперь он строил не просто институт. Он строил ковчег. Фундамент будущего должен был быть непоколебимым, способным устоять в самой страшной буре, о которой пока знал лишь он один. И он чувствовал тяжесть этой ответственности на своих плечах. Но вместе с ней и твердую решимость все это осуществить.

Резкий, безжалостный свет операционной больницы имени Мечникова выбеливал все до стерильной чистоты. Воздух был густым и тяжелым, насыщенным запахом хлорки, эфира и едва уловимой, но неистребимой железной ноткой крови. Под этим светом, на столе, лежало распластанное тело мужчины лет пятидесяти с пяти — Ивана Семеновича, слесаря-ремонтника с одного из ленинградских заводов. Его живот был вскрыт широким срединным разрезом, обнажая бурлящий, гнойный хаос внутри. Прободная язва желудка, разлитой перитонит. Приговор, который Лев Борисов и Юрий Вороной пытались сегодня оспорить.

— Гной эвакуируем, — спокойным, ровным голосом, не отрываясь от раны, командовал Вороной. Его руки в перчатках, казалось, жили своей собственной, точной и выверенной жизнью. — Борисов, санируйте. Тщательно.

Лев, стоявший напротив, кивнул. Его собственные руки, сильные и ловкие в новом, молодом теле, повторяли движения. Он работал пинцетом и марлевыми тампонами, орудуя уверенно, почти автоматически. Знания из будущего подсказывали ему картину патофизиологии, масштаб катастрофы, но здесь, в операционной 1939 года, борьба велась самыми примитивными средствами. Асептика, дренажи, и воля случая.

— Теперь язва, — Вороной сместился, давая Льву больше простора. — Показывайте, чему научились. Ушивайте.

Это был вызов и доверие одновременно. Лев взял иглодержатель. Он видел зловещее отверстие в стенке желудка, края которого напоминали изъеденный молью рукав шубы. Его сознание, заточенное на диагностику и терапию, с невероятной концентрацией переключилось на хирургическую задачу. Он наложил шов, стараясь сделать его не просто надежным, но и идеально анатомичным, минимизируя травму тканей. Игла входила и выходила, нить затягивалась.

— Аккуратнее с краем, — тихо, но весомо предупредил Вороной. — Там рядом сосуды. Видите?

— Вижу, — сквозь стиснутые зубы ответил Лев, слишком поглощенный процессом. В момент завязывания одного из узлов он почувствовал, как нить легла чуть туже, чем нужно. Мелькнула мысль: «Пережал? Нет, кажется, проскочило». Адреналин и желание сделать все безупречно заглушили внутренний сигнал тревоги. Он закончил ушивание. Выглядело безупречно.

Операция шла к концу. Дренажи установлены, послойное ушивание раны. Пациента, в состоянии глубокого наркоза, переложили на каталку и повезли в палату. Лев, скинув окровавленные перчатки, почувствовал прилив усталой эйфории. Он сделал этот сложнейший этап. Руки не подвели.

— Неплохо, Борисов, — Вороной, умываясь у раковины, бросил на него оценивающий взгляд. — Руки растут откуда надо. Но расслабляться рано. С перитонитом главная битва начинается после того, как мы зашили кожу.

Эти слова прозвучали зловещим пророчеством.

Спустя четыре часа, когда в институте уже зажигались вечерние огни, по коридору пронесся санитар.

— Юрий Юрьевич! С вашим послеоперационным… Плохо!

Они влетели в палату почти одновременно. Иван Семенович был бледен как полотно, на лбу выступал липкий, холодный пот. Давление падало на глазах. Пульс частый, нитевидный.

— Внутреннее кровотечение, — диагноз Вороного был безжалостным и мгновенным. — В операционную! Срочно!

Вторая операция была отчаянной, лихорадочной попыткой исправить то, что, как Лев с ужасом понял, было его ошибкой. Когда вскрыли брюшную полость, она снова была заполнена кровью. Яркой, алой. Вороной быстрыми, точными движениями нашел источник: небольшой, но упрямо сочащийся сосуд у края ушитой язвы. Тот самый, который Лев, стараясь сделать «идеально», пережал шовным материалом. Нить прорезала тонкую стенку сосуда.

— Коагуляция, — скомандовал Вороной, но было уже поздно. Сердце пациента, и без того истощенное интоксикацией и кровопотерей, остановилось. Не помогли ни инъекции камфоры, ни адреналин прямо в миокард. Электрические дефибрилляторы оставались фантастикой будущего.

Тишина в операционной была оглушительной. Стоял лишь скрежет костяных щипцов, которыми медсестра закрывала веки умершему.

Вороной медленно снял перчатки. Его лицо было каменным.

— Все свободны, — сказал он тихо. Когда операционная опустела, он повернулся к Льву, который стоял, не в силах оторвать взгляд от неподвижного тела на столе. — Ошибка не в том, что вы ошиблись, Борисов. Ошибаются все. Ошибка в том, что недоглядели. Не проверили. Поторопились. Хирургия не прощает невнимательности. Никакие ваши гениальные идеи и рацпредложения здесь не работают. Только ваш глаз, ваша голова и ваши руки. Запомните это. Каждая жизнь на счету.