Он вышел, оставив Лева наедине с его первым трупом. Не с пациентом, умершим от болезни, а с человеком, в смерти которого была и его, Льва, вина. Он подошел к столу, смотря на лицо Ивана Семеновича. Всего несколько часов назад этот человек дышал, надеялся. А теперь… Лев положил руку на холодный лоб. Чувство было странным: смесь профессиональной скорби и глубочайшего, леденящего стыда.

«Ты был прав, Вороной, — подумал он, глядя в пустоту. — Никакой пенициллин не спасет от плохо наложенного шва».

Он вышел из операционной, и тяжесть этой смерти легла ему на плечи прочным, невидимым грузом. Но он был готов, зная, что у каждого хирурга есть свое кладбище.

Вечер в шести комнатной квартире в Доме Ленсовета был тихим. Андрюша давно спал в своей комнате, за дверью доносилось лишь его ровное, безмятежное дыхание. В большом кабинете, за массивным дубовым столом, царила иная атмосфера, атмосфера напряженной учебы.

Лев сидел, склонившись над толстенным томом «Частной хирургией» Петрова. Рядом лежали «Огнестрельные ранения» Спасокукоцкого и анатомический атлас Синельникова. Он делал пометки в толстой тетради, его почерк, обычно уверенный, сейчас был сосредоточенно-медлительным.

— Лёва, — тихо окликнула его Катя. Она сидела напротив, проверяя отчеты по клиническим испытаниям димедрола, но уже который раз ее взгляд возвращался к мужу. — Ты весь вечер как на иголках. Расскажи что тебя гложит?

Он отложил ручку, с силой потер виски.

— Ничего особенного. Учиться надо. Оказывается, я не бог, а всего лишь студент со странными идеями в голове.

— Это про операцию сегодня? — спросила Катя прямо. Она всегда умела читать его как открытую книгу.

Лев коротко кивнул, сжав кулаки.

— Пациент умер. По моей ошибке. Мелочь, ерунда… а результат труп. Вороной был прав. Я торопился. Хотел сделать «идеально» и просчитался.

Катя встала, подошла к нему, обняла за плечи. Ее прикосновение было теплым и твердым.

— Ты же сам мне говорил, что врач, который не хоронил своих пациентов — не врач, а шарлатан. Это горький урок. Но он сделает тебя лучше. Настоящим хирургом, как ты и мечтаешь.

— Знаю, — он вздохнул. — Но знание не отменяет тяжести здесь, — он ткнул себя в грудь. — И осознания, как много мне еще предстоит выучить. Я знаю, что такое сепсис на клеточном уровне, но с трудом вспоминаю все ветви чревного ствола. А это сейчас важнее.

— Тогда давай проверим, — Катя взяла со стола анатомический атлас и открыла его на нужной странице. — Расскажи мне. Чревный ствол и его ветви.

Лев послушно провел пальцем по схеме.

— Левая желудочная… общая печеночная… селезеночная.

— А от общей печеночной?

— Собственная печеночная… правая желудочная… и гастродуоденальная, которая делится на верхнюю панкреатодуоденальную и правую желудочно-сальниковую, — он выдавил из себя, заставляя память работать.

— Видишь, ты все помнишь, — улыбнулась Катя. — Просто нужно освежить. Ты не учишь с нуля. Ты вспоминаешь. И у тебя есть огромное преимущество: ты понимаешь, зачем это все нужно. Ты видишь не просто картинку в атласе, а живую физиологию.

Она села на край стола, взяв его тетрадь с конспектами.

— Давай так. Я буду твоим репетитором. Буду спрашивать тебя, как когда-то спрашивала однокурсников. А ты не гениальный Лев Борисов, создатель пенициллина и капельниц, а просто студент Лёва, который хочет стать хирургом. Договорились?

Лев посмотрел на нее, и впервые за весь вечер его лицо озарила слабая, но искренняя улыбка. В ее глазах он видел не жалость, а веру и поддержку.

— Договорились, — он снова взял в руки учебник. — Спасибо, Катюш.

— Не за что, — она перевернула страницу. — Теперь расскажи мне все об артерии чревного ствола. И не мудри, как написано рассказывай.

Они просидели так далеко за полночь. За стенами их крепости-квартиры бушевал Ленинград, а в кабинете шел тихий, упорный бой за знания, за мастерство, за право вновь взять в руки скальпель, не боясь ошибиться. Это была еще одна война, личная и безжалостная.

Утренний Витебский вокзал встретил их гулкими шагами под сводами и запахом угольной гари. «Красная стрела», гордость советского пассажирского машиностроения, стояла у перрона, темно-красные вагоны блестели начищенными боками. *да, достоверно они синего цвета, но у нас красные:)

Лев и Сашка, без лишнего багажа, с одними дипломатами, прошли к своему вагону. Их ждало не обычное купе, а двухместное СВ (спальный вагон) повышенной комфортности. Для номенклатуры их уровня это было обычным делом. В прошлый раз в Москву они ехали в точно таком вагоне.

— Ну, понеслась, — с удовлетворенным видом развалившись на бархатном диване, произнес Сашка, когда поезд тронулся. — Чайку бы теперь. И чтобы никто не трогал.

Интерьер купе дышал солидной, хоть и несколько тяжеловесной роскошью. Через несколько минут появился проводник в безупречной форме, предложил чай и свежие газеты.

— Главное, — сказал Лев, разминая затекшую шею, — чтобы земля была большой и чтобы местные власти голову не морочили. Стройка и так будет капитальной.

— С Потаповым, говоришь, все ясно? Поддержка из центра есть? — уточнил Сашка, с наслаждением потягивая горячий чай из фаянсовой кружки.

— Есть. Наркомздав дал добро. Но местные… они могут и «подморозить» все, если не увидят своей выгоды. Нам нужно, чтобы они восприняли это не как спущенную сверху обузу, а как свой, куйбышевский проект. Престиж, рабочие места, финансирование.

— С этим я поработаю, — пообещал Сашка. — С местными хозяйственниками у меня язык всегда найдется. Главное определиться с местом. Я бы на твоем месте смотрел в сторону какого-нибудь пустыря. Дешево и сердито.

— Нет, — покачал головой Лев. — Нам нужен центр. Или максимально близко к нему. Наш НИИ это не только наука. Это клиника, куда будут везти тяжелых больных со всего города и области. А время в пути решающий фактор. И нам нужна хорошая транспортная развязка для подвоза материалов, того же угля для котельной.

Сашка присвистнул.

— Центр… Это тебе не шприцы штамповать. Там каждый квадратный метр на счету. Будем торговаться.

Дорога до Москвы пролетела в неспешных разговорах, изучении бумаг и созерцании мелькавших за окном пейзажей: лесов, полей, деревенек с покосившимися избами. В Москве, на Каланчевке, их ждала пересадка. Спецвагон, прицепленный к скорому поезду на Куйбышев, был попроще «Красной стрелы», но все равно несравнимо комфортнее общих вагонов.

Путь на восток был долгим. Бескрайние поля Средней полосы сменились лесами, а затем началось волжское раздолье. Лев подолгу стоял у окна, глядя на проплывавшие мимо станции, на широкую, могучею ленту Волги, появлявшуюся то тут, то там. Он думал о масштабах страны, которую ему предстояло защищать, и о том крошечном, но таком важном кирпичике, который он закладывал в ее оборону здесь, в глубоком тылу.

Куйбышев встретил их простором и каким-то особым, степенным волжским размахом. Здание Облисполкома на площади Куйбышева поражало монументальностью, настоящий дворец советской власти.

Кабинет заместителя председателя Облисполкома, Ивана Сидоровича Потапова, соответствовал статусу хозяина: большой, с высокими потолками, портретами вождей на стенах и массивным письменным столом. Сам Потапов, мужчина лет пятидесяти с уставшим, но умным лицом и пронзительным взглядом бывшего хозяйственника, поднялся им навстречу.

— Товарищ Борисов, товарищ Морозов, добро пожаловать в Куйбышев! — его рукопожатие было твердым и деловым. — Рад, что наш город рассматривается для такого важного объекта. Прошу, располагайтесь.

Обсуждение началось за его столом, а продолжилось во время обеда в одном из лучших кафе города на улице Куйбышева. Интерьер напоминал ленинградские столовые для начальства: добротно, но без изысков. Отобедав микояновской котлетой с пюре; картофельным салатом и компотом, делегация вернулась в кабинет Потапова.

— Итак, товарищи, — Потапов разложил на столе карту города, — мы подобрали для вас несколько вариантов. Первый — район Безымянки. Места хоть отбавляй. Рядом заводы, рабочие кадры. Но, как вы сами понимаете, транспортная доступность слабовата, да и экология… не для лечебного учреждения.