— Нет, Саш, — мягко, но непреклонно остановил его Лев. — Ты нужен здесь. Ты мое второе я. Без тебя все тут развалится в тот же день. Стройка НИИ, снабжение, координация с Москвой, решение ежедневных проблем… Ты остаешься за главного. Это не просьба, а приказ.

Сашка хотел было возразить, но, встретившись с твердым взглядом Льва, лишь с силой выдохнул, сжал кулаки и отвернулся к озеру. Его широкие плечи напряглись, выражая безмолвный протест.

— Лев… — прошептала Катя. В ее глазах стояли слезы, но она сдерживала их, не желая показывать свою слабость перед другими. Ее пальцы бессознательно вцепились в плечико Андрюши, и мальчик, почувствовав материнское напряжение, насупился.

Миша поправил очки, его лицо было бледным, как мел.

— Это… очень опасно, Лев, — произнес он, и его обычно уверенный голос дрогнул. — Я читал сводки. Там идут ожесточенные бои. Японская артиллерия… авиация… Ты уверен, что это правда так необходимо?

— Я уверен, что это необходимо, — ответил Лев, и в его голосе прозвучала стальная убежденность. — Мы с Лешей будем глазами и ушами для всех вас. Мы привезем не просто отчет, а понимание. То, что поможет нам спасти тысячи жизней в будущем. Не где-то абстрактно, а здесь, в наших госпиталях, на наших заводах, выпускающих медицинское оборудование.

Леша, сидевший все это время сгорбившись, поднял голову, и его лицо озарила улыбка, в которой была и гордость, и страх, и юношеская отвага.

— Мы не подведем, Лев Борисович, — сказал он громко, и его голос прозвучал неожиданно уверенно в наступившей тишине.

— Я верю в вас, смотрите, какие вы у меня все талантливые! Даже если я не… В общем, я уверен что наше дело, наше общее дело, оно будет жить и без меня! — Лев заметил ужас в глазах жены и встрепенулся. — Да это я так, на всякий случай. Конечно я вернусь! И мы все вместе отметим это с размахом! Что весь Ленинград на уши поставим!

— Лев Борисович, вы и правда человек большой души! — высказалась молчавшая до этого Даша.

— Даша, не на работе, я для тебя просто Лев! Миша, поговори со своей девушкой уже наконец! — сказал Лев, и Миша тут же покрылся багряным румянцем. Все ребята засмеялись над неловкостью момента

— Ладно тебе Миш, что бы когда я вернулся, ты уже задумался над созданием новой ячейки общества! — продолжал Лев подливать масло в огонь, отчего Миша чуть не поперхнулся, пытавшись что-то сказать, но в итоге лишь махнул рукой. А Даша в это время сильнее сжала его руку в своей.

— Да у вас, ребята, и правда почти семейная идиллия, — добавил уже Леша. — Мы вернемся, точно вам говорю! Я за нашего Леву горой!

Позже, когда сумерки сгустились и дети, утомленные впечатлениями, уснули в доме, все собрались у разгоревшегося костра. Пламя рисовало танцующие тени на серьезных лицах взрослых. Леша достал гитару и тихо заиграл старую русскую мелодию. Сначала никто не пел, просто слушали, как струны перебирают знакомые аккорды. Потом кто-то негромко подхватил, затем другой. И скоро над ладожским берегом поплыла простая, задушевная песня, объединившая их в этот прощальный вечер.

Лев обнял Катю, сидевшую рядом на бревне, и прижал к себе. Он чувствовал, как дрожит ее тело.

— Я вернусь, — тихо сказал он ей на ухо, чтобы не слышали другие. — Обещаю. У меня есть ради кого возвращаться.

Она лишь кивнула, прижимаясь к его плечу, и смотрела на огонь, в котором трещали сосновые ветки, выпуская в ночное небо сонмы искр.

Ровно через три дня Лев снова сидел в кабинете Громова. На этот раз майор не предлагал ему коньяк и не курил. Его лицо было серьезным и сосредоточенным, а на столе лежала объемистая папка с многочисленными пометками.

— Ну что ж, Борисов, — начал он, положив перед собой папку и сложив руки на столе. — В Москве твои аргументы сочли… убедительными. Хотя, должен признаться, ругались сильно и долго. Особенно возражали товарищи из Наркомата обороны. Считают, что риск слишком велик.

Лев почувствовал, как камень свалился с души, но тут же напрягся, ожидая продолжения.

— Добро дали, — Громов сделал паузу, давая этим словам прозвучать с нужной весомостью. — Но! — он поднял палец, и его лицо стало еще более суровым. — Условия. И они не подлежат обсуждению.

Майор открыл папку и начал зачитывать:

— Первое: для обеспечения вашей безопасности приставляются два оперативника из центрального аппарата. Опытные ребята, прошедшие многое. Их задача не допустить вашей гибели или, не дай бог, пленения. Вы для них главный и единственный приоритет. Их приказы, касающиеся безопасности, являются для вас обязательными к исполнению.

Лев кивнул. Он этого ожидал.

— Второе, — Громов усмехнулся, но в его глазах не было веселья, — от РККА к вашей группе будет прикомандирована для связи и помощи… военфельдшер службы Островская. Она уже знает театр военных действий. — Он внимательно посмотрел на Льва, словно ожидая его реакции. Будто он что-то знал.

Внутри у Льва все похолодело. Островская. Женщина, которая, возможно, держала в руках его блокнот с планом эвакуации. Теперь она будет рядом с ним в условиях, где любой «несчастный случай» можно списать на войну. Угроза из абстрактной стала осязаемой и смертельно опасной.

— Третье, — продолжал Громов, — срок командировки не более трех недель. Ни дня больше. Четвертое: вы не имеете права приближаться к линии фронта ближе, чем на пять километров. Пятое: все ваши перемещения согласовываются с сопровождающими.

Майор закрыл папку.

— Вас это устраивает?

— Да, — ровным голосом ответил Лев, не подав вида своим опасениям относительно Островской. — Когда выезд?

— Послезавтра. С нашего аэродрома, в 09:00. Всю подробную информацию и документы вам передадут сопровождающие. — Громов встал и протянул Льву руку. — Так что удачи, товарищ Борисов. Возвращайтесь живыми. И с результатами. Страна вас ждет.

Лев вышел из «Большого дома» и остановился на набережной Невы. Светило майское солнце, по реке сновали лодки, слышались гудки пароходов. Город жил своей обычной, мирной жизнью. А он через два дня уезжал навстречу песчаным бурям, разрывам снарядов и лицу настоящей войны.

Он смотрел на воды Невы, и ему вспомнились строки из «Тихого Дона», которые он недавно перечитывал: «Выметываясь из русла, разбивается жизнь на множество рукавов. Трудно предопределить, по какому устремит она свой вероломный и лукавый ход. Там, где нынче мельчает жизнь, как речка на перекате, мельчает настолько, что видно поганенькую её россыпь, завтра идёт она полноводная, богатая»

Сейчас его собственная жизнь делала крутой поворот, унося его в неизвестность. И кроме очевидных опасностей войны, его ждали таинственный майор Артемьев, два телохранителя из НКВД и лейтенант Островская, чьи глаза, возможно, хранили его самую страшную тайну.

Игра действительно перешла на новый, смертельно опасный уровень.

Последний луч заходящего солнца умирал в темных водах Карповки, окрашивая стены кабинета в темные тона. Лев стоял перед открытым сейфом, и каждая клетка его тела кричала о противоестественности происходящего. Война. Я еду на войну. Сорокалетний Иван Горьков, привыкший к безопасности, сжимался внутри него комком страха. Двадцатишестилетний Лев Борисов делал глубокий вдох, заставляя руки не дрожать.

Он методично раскладывал в полевые чемоданы не просто инструменты, а частицы себя, созданные за семь лет титанического труда.

Массовое производство: шприцы, капельницы, жгуты, «Норсульфазол». Фонд. Но как они поведут себя там, в пекле, где нет времени на стерильность, где кровь и грязь становятся нормой?

Его пальцы скользнули по упаковке «Димедрола». Готов к массовому производству. Следующие: Прометазин, Ципрогептадин. Если, конечно, мы успеем.

Он мысленно пробегал по списку, и каждый пункт отзывался эхом будущих спасенных жизней и горьким осознанием, как много еще не сделано.