Вороной крепко, по-мужски, пожал его руку.

— Свобода это хорошо. Но еще важнее возможность работать, не оглядываясь на недостаток оборудования или реактивов. То, что я видел здесь… — он обвел взглядом кабинет, а мысленно и всю отлаженную структуру лаборатории, — это то, о чем большинство моих коллег не смеет и мечтать. Я согласен.

Они сели, и разговор зашел о деталях. Вороной, оживляясь, рисовал в воздухе контуры будущего отделения: операционные с новейшим, без тени мерцания освещением, палаты интенсивной терапии, оснащенные мониторами жизненных функций, собственная экспериментальная база для отработки методов на животных.

— И первое, что мы должны сделать, — это начать подготовку хирургов. Молодых, с незамыленным взглядом, тех, кто не боится нового. Ваша идея с ученичеством, Лев Борисович, — она верная. Но давайте сделаем это системно. Создадим школу. Вашу и мою.

Лев кивал, мысленно отмечая, что Вороной мыслил уже не как приглашенный специалист, а как часть команды, как соратник и единомышленник. Его приход означал не просто усиление СНПЛ-1 еще одним талантом. Это было качественное преобразование, рождение нового мощного направления. Теперь у них был признанный лидер в области хирургии, человек, способный вести за собой других и создавать новое.

— Юрий Юрьевич, добро пожаловать в команду, — снова сказал Лев, и на этот раз в его словах был не только официальный, но и глубоко личный, теплый оттенок.

Середина апреля принесла с собой не только по-настоящему весеннее тепло, растопившее последний грязный снег на ленинградских бульварах, но и официальное, на бланке Наркомздрава, письмо. Льва вызывали в Москву для «обсуждения перспектив развития советской медицинской науки в свете последних достижений».

Поезд «Красная стрела», плавно покачиваясь на стыках рельс, подошел к залитому утренним солнцем перрону вокзала. Лев, Катя и сонный, но любопытный Андрей вышли под высокие своды, наполненные гомоном, свистками паровозов и особым, стремительным ритмом столицы, так непохожим на сдержанное достоинство Ленинграда.

На следующий день, ровно в десять утра, Лев входил в кабинет народного комиссара здравоохранения СССР Михаила Федоровича Болдырева. Кабинет был просторным, с высокими окнами, выходящими на оживленную улицу. За массивным столом из темного дерева сидел сам Болдырев — человек с умными, пронзительными и невероятно уставшими глазами, с резкими, властными чертами лица.

— Лев Борисович, приветствую вас снова, садитесь, — он указал на стул напротив. — Ваши успехи, что в Ленинграде, что здесь, в Москве, не остались незамеченными. И сейчас перед страной, а значит, и перед вами, встает вопрос стратегического выбора. Вам предлагается два пути.

Он откинулся на спинку своего кресла, сложив руки на столе.

— Первый: возглавить Всесоюзный институт экспериментальной медицины. ВИЭМ — это флагман, это история, это почет. Огромные ресурсы, готовый, устоявшийся коллектив светил. Но, — Болдырев сделал многозначительную паузу, — это и бюрократия, и инерция большой системы, и необходимость постоянно лавировать между амбициями различных научных школ.

— Второй: создать новый НИИ практически с нуля. На базе вашей СНПЛ-1. Полная свобода рук, своя, проверенная команда, возможность выстроить все процессы по своему усмотрению. Но это, — нарком посмотрел на Лева прямо, — это титанический, неподъемный для многих объем организационной работы. Поиск и обустройство помещений, набор и воспитание персонала с нуля, постоянная борьба за ресурсы и внимание. И вся ответственность только на вас.

Лев слушал, чувствуя, как внутри него закипает смесь возбуждения, трепета и холодной, аналитической оценки. Это был не просто карьерный выбор. Это был выбор всей его жизни, его миссии в этой эпохе.

— Михаил Федорович, я понимаю всю меру ответственности. Позвольте мне взять небольшую паузу для размышления. Ознакомиться с положением дел в ВИЭМ, все взвесить.

— Разумеется, — кивнул Болдырев, и в его глазах мелькнуло одобрение — он ценил не импульсивную реакцию, а взвешенность. — Но долго тянуть не советую. Окончательное решение жду к концу месяца. От него многое зависит.

Оставшиеся дни в Москве Лев и Катя постарались использовать как редкую возможность побыть просто семьей. Они катались на лодке по залитому солнцем пруду в ЦПКиО им. Горького, гуляли по залитому солнцем Арбату, заходили в Третьяковскую галерею, где Андрей с неподдельным интересом разглядывал гигантские полотна Сурикова и Васнецова. Вечером они ужинали в знаменитом ресторане «Арагви». Зал, украшенный в грузинском стиле, был полон, в воздухе витали ароматы дорогих сигар, вина и кофе, звучала живая, зажигательная музыка. Катя, в своем самом красивом платье, выглядела счастливой и безмятежной.

— Ну что, мой директор? — тихо спросила она, отодвигая тарелку с остатками сладкого чурчхелы. — Как думаешь, что выбрать? Готовую крепость или поле для строительства своей?

Лев вздохнул, глядя на танцующую в центре зала пару: молодой летчик и его спутница кружились в залихватской лезгинке.

— ВИЭМ… это почетно. Это безопасно. Но это не мое, Кать. Я не управленец по натуре. Я строитель. Созидатель если хочешь. Мой НИИ, это мое детище, моя плоть и кровь. Но где его строить? — он помолчал, и его лицо стало серьезным, озаренным внутренним знанием. — Ленинград… Я люблю этот город. Он стал мне домом. Но это город-порт, красивый, уязвимый. Первая цель на карте любого агрессора с запада. Нужно думать о безопасности. О будущем в условиях, которые… которые могут сложиться. Может, стоит строить в глубине страны? В Куйбышеве? В Свердловске? Где-то, где будет спокойнее, где науку можно будет продолжать при любых обстоятельствах.

Катя смотрела на него с безграничным пониманием. Она знала, о чем он думает, о той тени, что висела над всеми его решениями.

— Где бы ты ни был, мы с тобой, — тихо, но очень четко сказала она, положив свою руку на его. — Андрюша и я. Наш дом там, где ты. Да и ребята, я уверена поддержат любое твое решение.

В гостинице «Москва», уложив спать уставшего за день Андрея, они долго сидели у открытого окна, глядя на огни ночной столицы, на темную ленту Москвы-реки и силуэт Кремля вдали.

— Я еще не принял окончательного решения, — сказал Лев, обнимая Катю за плечи. — Но я чувствую, что мой путь это создание своего института. Института, который будет мобильным, защищенным, современным и готовым к любым вызовам времени. Пусть это будет в тысячу раз сложнее, но это будет по-настоящему мое. Наше.

Катя прижалась к нему, и в ее молчаливой поддержке была вся сила их союза.

Лев смотрел на огни большого города и думал о будущем. Оно было тревожным и неопределенным, но впервые за долгое время он чувствовал под ногами не зыбкую почву, а твердую, надежную точку опоры: его семью, его команду и его неизменное призвание. А с такой опорой, как он теперь знал, можно было сдвинуть любую гору и построить все что угодно. Даже новую науку для новой страны.

Поезд «Красная стрела», подрагивая на последних, перед Московским вокзалом, стрелках, с гулом вкатился под его ажурные, закопченные своды. За окном проплывали знакомые силуэты ленинградских фабрик и серое небо. Возвращение домой всегда ощущалось по-особому, но на этот раз Лев чувствовал не просто облегчение, а глубинную усталость, смешанную с решимостью.

Катя, прижимая к себе сонного Андрея, смотрела в окно тем же отсутствующим взглядом.

— Ну, вот мы и дома, — тихо сказала она, и в ее голосе прозвучала не радость, а скорее констатация факта. Несколько дней в Москве, несмотря н светлые моменты, вымотала их обоих. Особенно постоянное «негласное» сопровождение людей Громова.

— Дома наконец-то, — кивнул Лев, помогая ей подхватить нехитрый багаж. — Теперь можно и выдохнуть.

Они вышли на перрон, наполненный привычным гомоном, криками носильщиков и свистками паровозов. Воздух родного города, пропитанный запахом угольной гари, соленого балтийского ветра и сладковатого дыма фабрик, ударил им в нос, возвращая к реальности.