«Красная Стрела» была уже подана. Они поднялись в свое роскошное купе, и на этот раз оно показалось им еще уютнее, еще роднее. Когда поезд плавно тронулся, увозя их из сверкающей Москвы обратно, к родным невским берегам, они сидели друг напротив друга, и наступило блаженное, усталое молчание, нарушаемое лишь равномерным стуком колес.

— Ну что, Саш, — нарушил тишину Лев, глядя в темное окно, где мелькали отражения вагона и их собственные усталые, но счастливые лица. — Мы выиграли сражение. Но война… она только начинается. Теперь нам нужно оправдать каждую вложенную в нас копейку. Мы должны сделать больше и быстрее, чем от нас ожидают.

— Оправдаем, — без тени сомнения ответил Сашка, уже доставая свои, чуть помятые, но такие родные вареники. — С такими деньгами мы им такой НИИ построим, что весь мир обзавидуется. Представляешь, Лева? В будущем у нас и правда будет настоящий Научно-исследовательский институт. Не лаборатория в подвале, как тогда, вначале, а целый городок науки. С собственными производствами, больницами… — Он замолчал, и в его глазах вспыхнули огоньки далеких прожекторов. — Доедай цыпленка, закругляться надо. Завтра дома будем. И знаешь, что я думаю? Самое сложное только начинается. Но оно же и самое интересное.

Лев взял кусок хлеба. Он не чувствовал полной, безмятежной победы. Он чувствовал, что только что взвалил на свои плечи еще больший, невероятный груз ответственности. Но груз этот был желанным, выстраданным. Он смотрел на верного Сашку, на темное окно, за которым лежала огромная, незнающая о его миссии страна, и думал о том, что его плацдарм только что получил тяжелую артиллерию и полномасштабное снабжение. Теперь предстояло самое сложное — правильно всем этим распорядиться и успеть до того, как грянет гром.

Колеса «Красной Стрелы» отбивали все то же навязчивое «чух-чух-чух», что и пульс у Льва всю обратную дорогу. Но если в Москве этот ритм был боевым маршем, то под утро, когда поезд плавно притормозил у перрона вокзала, он стал усталым, но довольным похлопыванием по плечу: «молодец, справился, теперь домой».

Платформа встретила их серым, влажным питерским утром. Воздух пах дымом, углем и непременным балтийским бризом: запах, который Лев уже безоговорочно считал родным.

— Ну что, главнокомандующий, — Сашка, щурясь от скудного света, потянулся так, что у него хрустнули кости. — Отвод войск на позиции или немедленный штурм новых высот?

— Отвод, — устало улыбнулся Лев, подхватывая свой чемодан. — Тебе домой, к Варе и Наташке. Мне тоже. Выспаться, умыться, обнять своих. Остальное подождет до обеда.

— Выспаться? — Сашка фыркнул. — Ты шутишь? Я сейчас энергетический фонтан, а не человек! Домчусь до дому, Варьку до обморока расцелую, дочку на руки подкину, рубашку чистую надену и на работу! Не могу же я оставить нашу победу без отчета. Миша, поди, уже с утра по лаборатории как угорелый носится, новые колбы заклинает.

Лев покачал головой, но спорить не стал. Энтузиазм Сашки был заразителен и… правилен. Они и правда выиграли не отдых, а право на еще более интенсивную работу.

— Ладно, генерал-интендант. До обеда. И передавай Варе, что её провизия спасла нашу московскую миссию. Без них мы бы с тобой пропали.

— Обязательно! — Сашка, смеясь, поймал первую попавшуюся грузовую «полуторку», в кабине которой уже сидел один рабочий. Обменявшись парой слов с шофером, он ловко вскинул свой чемодан в кузов и вскарабкался в кабину. — До встречи на плацдарме! — крикнул он Льву, и машина, рыча мотором, тронулась в серую утреннюю мглу.

Лев поймал такси. Дорога от вокзала до дома слилась в одно сонное мелькание. Город только просыпался. Из труб поднимался первый дымок, трамвайные звонки звучали робко и редко. Он чувствовал приятную, выстраданную усталость. Не опустошающую, а наполняющую. Как после долгой, сложной, но успешно выполненной операции.

Ключ бесшумно повернулся в замке. В квартире пахло кофе, воском для паркета и сном. Тишина была густой, бархатной. Лев снял пальто и ботинки, прошел на цыпочках в свою почивальню, их с Катей спальню. Дверь была приоткрыта. Он заглянул внутрь: Катя спала, повернувшись к нему лицом, сбив одеяло, раскинув руку на его пустой половине кровати. В комнате рядом, в своей резной колыбели, посапывал Андрюша. Лев постоял минуту, просто глядя на них, и почувствовал, как остатки московского напряжения тают, словно иней на стекле под утренним солнцем.

Он развернулся и направился в ванную. Наполнил чугунную ванну до краев почти кипятком, всыпал горсть соснового экстракта — подарок от одного из санаториев, и погрузился в обжигающую воду с глухим стоном наслаждения.

Закрыв глаза, он позволил мыслям разбежаться. Не Болдырев, не Петруничев, не цифры финансирования. А конкретные, осязаемые дела. Завтра же Сашка начинает закупки. Нужно три автоклава, а не один. Партия кварцевого стекла для Мишиных колонок. Новые термостаты для Ермольевой. И люди, люди, люди… Нужно срочно расширять штат, искать толковых химиков-технологов, инженеров. Финансирование это не финишная лента. Это стартовый выстрел в самой сложной гонке, гонке со временем.

Дверь скрипнула. Лев открыл глаза. В дверном проеме, прислонившись к косяку, стояла Катя. На ней был только его старый хлопковый халат, сбившийся на одном плече. Волосы растрепаны, глаза слегка заплывшие от сна, но взгляд ясный, живой, полный безмолвного вопроса. На руке она держала проснувшегося Андрея, который мирно посапывал.

— Ты уже вернулся? — тихо произнесла она, расплываясь в мягкой улыбке.

— Да, не стал тебя будить, — просто ответил он, откидываясь на спинку ванны.

Катя медленно подошла, села на краешек ванны, поправляя сбившийся халат. Андрей, увидев отца, просиял и потянул к нему маленькие ручки.

— Ну, рассказывай, — потребовала она. — Как ваша поездка?

Лев встал из ванны, надел халат, взял сына на руки и стал рассказывать. Неторопливо, с подробностями. Про строгость Болдырева и его неожиданный коньяк. Про решающий аргумент Сашки про валютную выручку, от которого у самого Михаила Федоровича брови поползли на лоб. Про роскошь «Москвы» и сюрреалистический «Коктейль-Холл». И наконец, про встречу с Булгаковым.

— Представляешь, Кать, он сидел всего в двух шагах. Настоящий! Я говорил с ним, но я узнал что у него заболевание почек — Лев замолкал, подбирая слова. — И я уговорил его приехать. Сказал, что в Ленинграде есть специалисты, которые помогут с почками. Он сомневался, но… кажется, согласился.

Катя смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Я ничего не понимаю Левушка, а почему его не вылечат в Москве? — Катя недоумевала после слов о болезни писателя.

— Это… это сложно объяснить, он сказал что работает над новым романом, скорее всего самым сильным — тихо сказал Лев. — Он должен жить. Должен дописать его. Его время еще не пришло.

Они молча сидели несколько минут, и только лепет Андрея нарушал тишину. Катя не совсем понимала такую одержимость мужа, но решила не лезть с расспросами.

— А Мавзолей? — вдруг спросила Катя. — Вы ходили посмотреть?

— Да, — кивнул Лев. — Представляешь, нас даже пустили без очереди! А мавзолей, он величествен. Деревянный, облицованный камнем. Как склеп. Очень… торжественно и строго.

Катя взяла его руку, мокрую и горячую, и сжала в своей.

— Я так за тебя боялась, после истории с Мишей. И ждала. — Она помолчала. — Знаешь, о чем я мечтаю? Когда все устаканится… мы съездим в Москву вместе. Втроем. Ты покажешь мне это метро, эти дворцы… Я хочу все это увидеть с тобой.

— Обязательно, — пообещал Лев, и это было не просто обещание, а клятва самому себе. — Покажу тебе и Кремль, и Университет, и парк Побе… — он вовремя остановился, поймав себя на слове. — В общем, все, что можно.

В этот момент в квартире послышались шаги и голос Марьи Петровны.

— Катенька! Ты тут? Лев вернулся?

— В ванной, мама! — отозвалась Катя, с улыбкой глядя на Льва.