Их охватила совершенно иная, чем в «Коктейль-Холле», атмосфера — восточная, томная, чувственная. Низкие диваны, полумрак, арочные проемы, и главное: сногсшибательный аромат специй, жареного мяса и свежеиспеченного лаваша.

Их усадили за столик в глубине зала. Официант, настоящий грузин с залихватскими усами, принес меню.

— Рекомендую начать с хачапури по-аджарски, — сказал он с густым акцентом. — А на горячее харчо и шашлык из молодого ягненка. И, конечно, сациви.

Они так и сделали. Когда перед ними поставили лодочки хачапури, из которых струился пар и плавал яркий желток в обрамлении расплавленного сыра и масла, Сашка ахнул.

— Лева, да я таких вкусностей в жизни не видел! — воскликнул он, разламывая хрустящий край теста.

Еда была великолепна. Острый, согревающий харчо, невероятно нежный и ароматный шашлык, пикантный соус сациви. Они ели почти молча, наслаждаясь вкусами, заглушая ими внутреннее напряжение.

— Как думаешь, о чем они там сейчас говорят? — снова начал Сашка, заедая шашлык гранатовыми зернами.

— О деньгах, Саш. Всегда говорят о деньгах, — отозвался Лев. — И о войне. Болдырев не дурак, он видит, куда ветер дует. Наши витамины это не просто таблетки от цинги. Это боеготовность дивизии. А наш сульфидин это тысячи солдат, которые не умрут от заражения крови. Они это понимают. Вопрос в цене.

— Наша цена самая низкая на рынке, — с полным ртом сказал Сашка. — Потому что другого рынка нет.

После обеда, сытые и немного заторможенные, они вышли на улицу. Решили не идти пешком и спустились в метро. Проехали одну станцию от «Охотного Ряда» до «Библиотеки имени Ленина». И снова вышли, чтобы полюбоваться. Станция была иной: более светлой, устремленной вверх, с легкими, ажурными сводами.

— Красиво, — констатировал Сашка. — Сильно. Прямо дух захватывает. Жаль, у нас в Питере такого нет.

— Будет, — уверенно сказал Лев, зная, что первая линия ленинградского метро откроется только через семнадцать лет. — Обязательно будет.

Они медленно пошли в сторону Наркомздрава. По дороге зашли в небольшой сквер, посидели на лавочке, наблюдая за москвичами: матерями с колясками, стариками, читающими газеты, детьми, играющими в салочки. Эта простая, мирная картина странно контрастировала с их миссией, с тревожными мыслями о будущем.

— Ладно, — поднялся Лев, отряхивая ладони. — Пора. Идем получать свой вердикт.

Возвращение в кабинет Болдырева было похоже на возвращение в зал суда после вынесения приговора. Секретарь, встретивший их у дверей, на этот раз улыбнулась более приветливо и немедленно провела их внутрь.

Михаил Фёдорович сидел за своим столом. На его лице читалась усталость, но в уголках глаз пряталось редкое для этого сурового человека выражение — удовлетворение. Перед ним лежала стопка документов, и он что-то помечал на полях быстрыми, точными движениями руки. Он не стал заставлять их томиться.

— Садитесь, — сказал он, жестом указывая на стулья. — Вам повезло. Петруничев человек занятой, но умеет принимать решения. Он был… впечатлен. Особенно аргументом о валютной выручке, — его взгляд на секунду задержался на Сашке. — И, что важнее, он разделяет озабоченность по вопросам обороноспособности.

Лев почувствовал, как у него внутри что-то сжалось в тугой, горячий комок надежды. Он заметил, что Болдырев говорил чуть медленнее обычного, тщательно подбирая слова, как будто взвешивая каждое из них на незримых весах государственной важности.

— Значит… — начал он.

— Значит, — перебил Болдырев, откладывая перо и складывая руки на столе, — финансирование выделяется. В полном объеме, который вы запрашивали. Более того, добавлено десять процентов на непредвиденные расходы. Петруничев лично распорядился.

Сашка не сдержал низкого, победного возгласа: «Сделали!». Лев же просто закрыл глаза на секунду, чувствуя, как гигантская тяжесть спадает с плеч. Он не ощущал эйфории, лишь глубочайшее, всепоглощающее облегчение, смешанное с ошеломляющим пониманием масштаба открывающихся возможностей. Теперь можно было заказывать не один автоклав, а три. Теперь можно было пригласить не двух, а пятерых лучших химиков. Теперь…

— Но, — Болдырев поднял палец, и его лицо вновь стало строгим, словно высеченным из гранита, — за всем этим будет строжайший контроль. Не только финансовая проверка, но и техническая приемка каждого этапа. Отчетность ежеквартальная. Каждая копейка на счету. Малейшая нестыковка, малейшее подозрение в нецелевом расходовании и все будет немедленно прекращено. А с вас, Борисов, — и он посмотрел прямо на Льва, — я буду спрашивать по всей строгости. Вы получили не просто деньги. Вы получили доверие государства. Не обманите его.

— Мы не обманем, Михаил Фёдорович, — твердо сказал Лев, глядя ему в глаза. — Вы получите свои лекарства. И свою валюту.

— В этом я не сомневаюсь, — Болдырев неожиданно улыбнулся, и его лицо на мгновение стало почти отеческим. — Иначе бы не стал пробивать это решение. — Он потянулся к небольшому шкафчику, достал оттуда графин с темно-янтарной жидкостью и три небольших стопки. — Коньяк, армянский. Не самый изысканный, но с характером. Выпьем за успех вашего предприятия. И за здоровье наших будущих солдат, которым, я уверен, ваши разработки спасут не одну жизнь.

Этот жест был настолько неожиданным, что и Лев, и Сашка на секунду опешили. Болдырев налил по стопке и протянул им.

— За победу, — сказал он просто.

Они выпили. Напиток обжег горло, но был действительно хорош. В кабинете воцарилась короткая, почти дружеская пауза.

— Знаете, Борисов, — задумчиво произнес Болдырев, ставя стопку на стол, — я прошел Гражданскую. Видел, как умирают люди от гангрены и тифа. Видел, как не хватает самого элементарного: бинтов, йода, хирургических инструментов. То, что вы делаете… это меняет правила игры. Впервые у меня есть ощущение, что в следующей войне, а она, считайте, уже на пороге — наша медицина будет не догонять, а опережать. Не теряйте это ощущение. Оно дорогого стоит.

Лев кивнул, словно давая клятву. В этот момент он почувствовал не просто одобрение начальства, а передачу некоего знамени. Эстафеты, которую он был обязан донести.

— Мы не подведем, — повторил он, и в этот раз эти слова звучали еще весомее.

Они вышли из кабинета, и тяжелая дверь закрылась за ними. В коридоре, пустом и торжественно-тихом, они остановились, переведя дух. Сашка с силой сжал кулак, его лицо расплылось в широкой, безудержной улыбке.

— Сделали, Лева! Черт возьми, сделали! — прошептал он с неподдельным восторгом. — Ты слышал? В полном объеме! И еще сверху добавили! И коньяк с самим наркомом! Да о таком на заводе и не мечталось!

— Слышал, — Лев улыбнулся, наконец позволяя радости и гордости прорваться наружу. Он чувствовал легкое головокружение — от алкоголя, от усталости, от переполнявших его эмоций. — Мы это сделали, Саш. Вместе. Твой аргумент с экспортом оказался решающим. Ты был блестящ.

— Наш аргумент, — поправил его Сашка, хлопая друга по плечу так, что тот чуть не пошатнулся. — Я просто вовремя его вставил. А ты… ты говорил так, будто не просил, а докладывал о неизбежном. Как о том, что завтра взойдет солнце. Это, наверное, и убедило их окончательно. — Он оглянулся по сторонам и понизил голос. — А теперь, главнокомандующий, какие приказы? Шампанское в «Метрополе» или немедленный отход к новым рубежам?

— Приказ один: домой, — рассмеялся Лев. — Быстро собрать вещи и на вокзал. Я хочу быть в Ленинграде завтра утром. Катя ждет новостей. И я уже почти физически чувствую, как Миша там, без нас, скучает по новому оборудованию.

Они почти бегом, легкими, пружинистыми шагами, вернулись в гостиницу «Москва», стремительно собрали немногие вещи и, расплатившись, вышли на улицу. Вечер был в разгаре, но им было не до московских огней. Поймав такси, они помчались на Ленинградский вокзал. Ужинали уже в простой, шумной и дымной станционной забегаловке — ели простые, но сытные котлеты с пюре, запивая крепким, как деготь, чаем. Еда казалась им невероятно вкусной, со вкусом победы, самой честной и желанной.