— Это грандиозно, Зинаида Виссарионовна. Абсолютно грандиозно, — он взял папку и начал листать, с жадностью впитывая цифры и графики. — Но я вижу и «но». Что пугает?

— Побочные эффекты, — без обиняков сказала Ермольева. — При длительном введении высоких доз у тридцати процентов животных развивались необратимые поражения почечных канальцев и вестибулярного аппарата. Они начинали терять координацию, кружиться на месте. Мы называем это «вертячкой». И это ставит под огромный вопрос возможность применения у людей. Мы не можем лечить чахотку, калеча больного. Нужно или найти способ очистки от нефротоксичной примеси, или подобрать такую дозировку, которая будет балансировать на грани эффективности и безопасности. Это годы работы.

— Годы, которых у нас нет, — мрачно констатировал Лев. — Но даже то, что есть, это уже прорыв. Нужно срочно готовить документы для официального разрешения на ограниченные клинические испытания на тех пациентах, для кого это последний шанс. И параллельно бросать все силы на очистку.

В этот момент к ним подошел Миша. Его халат был испачкан какими-то разноцветными пятнами, а в руках он держал несколько пробирок с белым порошком и густой суспензией. Его лицо, обычно озаренное энтузиазмом, сейчас выражало глубочайшую досаду.

— Лев Борисович, а вот и наши «долгоиграющие» пенициллины, — он с раздражением поставил пробирки на стол. — Теоретически все прекрасно. Новокаиновая и бензатиновая соли пенициллина in vitro ведут себя именно так, как ты и предсказывал: выпадают в осадок и медленно, в течение суток, растворяются. Мы провели серию опытов на кроликах. Уровень антибиотика в крови удается поддерживать стабильно высоким до 36 часов после одной инъекции! Это была бы революция…

— Чувствую, опять есть «но», — вздохнул Лев, предчувствуя подвох.

— Но! — Миша с силой ткнул пальцем в одну из пробирок с суспензией. — Местная реакция! Мышечная ткань в месте инъекции реагирует жутким воспалением, некрозом у некоторых подопытных. Образующиеся инфильтраты и абсцессы по тяжести порой превосходят ту инфекцию, которую мы лечим! Суспензию невозможно стабильно дозировать, она расслаивается. А эта, — он перевел палец на пробирку с бензатиновой солью, — и вовсе образует такие плотные комки, что их приходится буквально вырезать. До людей с этим нельзя и на километр приближаться. Нужно полностью менять формулу, искать другие, менее токсичные основания, может быть, даже принципиально иные способы создания депо. Это опять месяцы, если не годы, проб и ошибок.

Лев взял пробирку с роковым порошком и покачал ее, наблюдая, как плотные частицы медленно оседают.

— А если работать не над солями, а над формой выпуска? Не готовую суспензию, а два флакона: в одном стерильный порошок соли, в другом специальный растворитель-стабилизатор. Смешивать непосредственно перед инъекцией. Или даже разработать для этого специальный двухкамерный шприц? Это снимет проблему расслаивания.

Миша замер, его взгляд стал отсутствующим, он ушел в себя, в мир формул и конструкций.

— Двухкамерный шприц… — прошептал он. — Это… это сложно. Но возможно. Надо поговорить с Сашкой, с инженерами на заводе… Спасибо, Лев Борисович, это направление мы не пробовали.

— Что по противовирусному направлению? — обратился Лев к Ермольевой, чувствуя, как наваливается усталость от бесконечных проблем.

— Здесь все еще сложнее и туманнее, — вздохнула Ермольева. — Теория теорией, но выделить этот гипотетический белок… Мы заразили куриные эмбрионы и культуры тканей фибробластов вирусом гриппа. Да, культуральная жидкость от зараженных клеток действительно показывает некоторую ингибирующую активность против вируса в новых клетках. Но эта активность ничтожна, нестабильна, и мы не можем ее ни выделить, ни идентифицировать. Это все равно что пытаться выловить одну конкретную молекулу сахара из Невы. Хроматография Миши не справляется с белками такой сложности и в таких мизерных концентрациях. Профессор Жданов помогает с гистологическими исследованиями, но и он говорит, что это как искать иголку в стоге сена без магнита. Мы уперлись в пределы современных технологий. Нужны принципиально новые методы, которых пока не существует.

Лев понимающе кивнул. Он знал, что интерферон задача на десятилетия, и они лишь подошли к подножию этой гигантской горы.

— Не отчаивайтесь, — сказал он, обводя взглядом их обоих. — Даже отрицательный результат это результат. Вы доказали, что эффект существует. Это уже колоссально. Продолжайте накапливать данные, совершенствовать методики. А сейчас сконцентрируйтесь на том, что работает или близко к тому. На «Мицине», готовьте документы для Фармкомитета. На пролонгированных пенициллинах ищите новые формулы и формы выпуска. Это спасет тысячи жизней уже в ближайшие год-два. Ресурсы я постараюсь найти, даже с учетом всех этих новостей с востока. А там, глядишь, подрастут технологии, и мы штурмом возьмем и вирусы.

Он обвел взглядом лабораторию, теперь больше похожую на небольшой, но невероятно сложный опытный завод. Прогресс был ошеломляющим, но каждый новый шаг вперед открывал новые, еще более сложные проблемы, обнажал новые пропасти незнания. Но это и была наука, бесконечная битва на два фронта: с болезнями и с собственным несовершенством, где каждая победа была лишь прологом к новой, более тяжелой битве.

— Вы делаете то, о чем врачи прошлого могли только мечтать в своих самых смелых фантазиях, — сказал Лев тихо, но очень твердо. — И я сделаю все, что в моих силах, чтобы у вас для этой битвы были все необходимые ресурсы и, самое главное, уверенность в том, что это кому-то нужно.

Выйдя из лаборатории, он чувствовал привычную, сложную смесь восторга и тяжелой, давящей ответственности. Восторга от мощи человеческой мысли, ломающей казавшиеся незыблемыми барьеры. И тяжести от ясного, как никогда, понимания, сколько всего еще предстоит сделать, каких невероятных усилий это потребует, и как безжалостно мало у него, у всех них, оставалось времени до того момента, когда теориям и пробиркам придется столкнуться с суровой реальностью большой войны.

Кабинет старшего майора государственной безопасности Ивана Петровича Громова в «Большом доме» мало чем отличался от других кабинетов чекистов его ранга: массивный стол из красного дерева, сейф «Яуза» в углу, строгие портреты вождей на стенах. Но сегодня в нем царила атмосфера не обычной служебной встречи, а скорее совещания стратегических союзников. Воздух был насыщенным от табачного дыма, и пахло не только папиросами, но и дорогим коньяком, который Громов, нарушая правила, пригубил вместе с Львом.

Громов, отложив в сторону папку с грифом «Совершенно секретно», смотрел на Льва с нескрываемым, почти отцовским удовлетворением. На нем была рубаха цвета хаки, воротник и обшлага рукавов, обшитая золотым кантом. Нарукавный знак: овал цвета золота, с мечом, серпом и молотом цвета серебра. Петлицы были крапового цвета, с золотым ромбом, отличительно для старшего майора ГБ.

— Иван Петрович, а я и не знал, что вас повысили до старшего майора ГБ! Примите мои поздравления! — Лев заметил новые петлички на форме Громова.

— Благодарю, но мы сейчас не для этого здесь, — начал он, и в его голосе звучала редкая теплота, — примите и вы мои поздравления. Ваш проект нового НИИ в Куйбышеве получил высочайшую поддержку. Я имею в виду с самого верха. — Он многозначительно посмотрел на потолок, и Лев понял, что речь идет не о наркоме, и даже не о Молотове. — Товарищ Сталин лично распорядился оказать всевозможное содействие.

Лев, стоявший напротив, почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он ожидал одобрения, но не такого уровня. В горле пересохло. Он молча кивнул, понимая, что слова здесь излишни.

— В связи с этим, — продолжал Громов, — из Москвы назначается специальный куратор проекта от НКВД — старший майор Артемьев. Человек с огромным опытом, будет отвечать за безопасность, финансирование и координацию между всеми наркоматами. И тут я должен быть с вами предельно откровенен, — его взгляд стал жестче, профессиональным. — Страна, партия и лично товарищ Сталин не терпят хищений. Ни копейки. Ваш отец, как замначальника ОБХСС, это прекрасно понимает. Страна надеется на Борисовых. На вас обоих.