— Не говори так, — вздрогнула она.

— Это правда, Кать. Вы мое оправдание, моя причина, по которой я все это делаю. Не для истории, не для страны даже. А для вас, чтобы вы жили.

Он отпил воды и почувствовал, как холодная влага разливается по уставшему телу. Год заканчивался. Самый напряженный, самый продуктивный, самый страшный и самый прекрасный год в его двух жизнях. Он подошел к спящему Андрею, поправил на нем одеяло. Мальчик во сне улыбнулся. Лев поймал себя на мысли, что даже не представляет, каким будет мир, когда его сын вырастет. Удастся ли ему изменить историю достаточно? Переломить ход будущей войны? Не дать стране упасть в послевоенный период?

Ответа не было. Была только тихая, морозная ночь за окном, огни новогодней елки и тепло руки Кати в его руке.

За окном кабинета Льва Борисова, Ленинград тонул в матовой, безжизненной белизне. Снег, шедший третьи сутки, завалил улицы сугробами, скрасив угловатые контуры ампирных фасадов, но не в силах был скрыть главного: города-крепости, города-фронта. Воздух в кабинете был густым, настоянным на запахе махорки, чернил и ледяной сырости, просачивающейся сквозь рамы. Лев, откинувшись на спинку кресла, механически потирал переносицу. Перед ним на столе лежали три папки, олицетворявшие три разных фронта его войны: чертежи электрокоагулятора, сводки о применении его методик лечения обморожений из прифронтовых госпиталей и толстая папка с грифом «Стройка №74» — будущий «Ковчег» в Куйбышеве.

Дверь с треском распахнулась, впустив Сашку Морозова. Тот скинул на вешалку шинель, отряхнул валенки и, не здороваясь, сходу начал, растерянно разводя руками:

— Лев, с коагулятором засада полная. Инженеры из КБ-4 развели руками. Говорят, нестабильный нагрев. То перегревает, ткань прилипает и горит, то чуть теплый, кровь не остановить. И с изоляцией рукоятки проблемы: током бьет, хирург дернется, вместо сосуда артерию заденет.

Лев не поднял глаз, продолжая изучать схему. Его голос прозвучал ровно, без тени раздражения, словно он диктовал давно заученный текст.

— Электрокоагулятор на постоянном токе. Принцип работы следующий: нагрев металлического наконечника за счет сопротивления при прохождении тока в двенадцать-двадцать четыре вольта. Схема должна включать понижающий трансформатор, выпрямитель на селеновых элементах и простейший проволочный реостат в качестве регулятора. Селеновые выпрямители освоены в Союзе еще в тридцатом году, трансформаторы не дефицит. Скажи им, чтобы не изобретали велосипед, а брали готовые решения из радиопромышленности. И пусть сделают две съемные рукоятки: одну тонкую, игольчатую, для точной работы в ране, другую массивную, ножевую, для коагуляции крупных сосудов. Материал изоляции эбонит или карболит. Справится любой слесарь-инструментальщик.

Он, наконец, посмотрел на Сашку. Тот стоял, разинув рот, словно Лев только что прочел ему главу из закрытого учебника по медтехнике.

— Я в шоке Лев! Так бы сразу и сказал! А то придумайте, соберите… А уже и схему придумал сам, — просиял Сашка, хлопнув себя по лбу. — Я побежал тогда!

Он, как ураган, вылетел из кабинета. Лев снова остался один. Он взял со стола карандаш и провел по схеме коагулятора. Примитив, — холодно констатировала часть его сознания, помнившая тихие гудящие аппараты с цифровыми дисплеями и плазменной резкой. Селенид меди вместо кремниевых диодов, проволочный реостат вместо электронного стабилизатора… Каменный век. Но тут же, почти силой воли, он отогнал эти мысли. Ностальгия была роскошью, смертельно опасной в его положении. Его задача не вздыхать о будущем, а выжимать максимум из настоящего, упрощать и адаптировать. Заставлять примитивные технологии работать на пределе их скудных возможностей.

Переход из теплого кабинета в лабораторный корпус был как прыжок в ледяную воду. Даже здесь, в святая святых науки, стоял звенящий холод. Лев, застегивая халат, прошел между стеллажами, заставленными колбами и чашками Петри. У дальнего стола, под светом мощной лампы, замерла Зинаида Виссарионовна Ермольева. В ее позе читалась сосредоточенная усталость.

— Зинаида Виссарионовна, как успехи с нашим «кишечным» штаммом? — спросил Лев, подходя.

Она вздрогнула, оторвавшись от наблюдений, и устало улыбнулась.

— Лев Борисович… Штамм №87. Активность in vitro феноменальная. Против шигелл, сальмонелл, даже некоторых штаммов холеры. Но выход… — она развела руками, — мизерный. Препарат получается грязный, токсичный. Как и с пенициллином в начале. Снова упираемся в очистку.

Лев сделал вид, что задумался, давая времени своей памяти выдать нужную информацию.

— А если попробовать экстракцию амилацетатом? — осторожно предложил он. — И… чисто гипотетически, конечно… возможно, стоит обратить внимание на актиномицеты, выделенные из торфяных почв. Они, по некоторым данным, часто продуцируют более стабильные и мощные антибактериальные метаболиты.

Ермольева внимательно посмотрела на него, в ее глазах смешались восхищение и легкая, профессиональная досада.

— Вы, Лев Борисович, — медленно проговорила она, — будто заглядываете в конец учебника, по которому мы все только начинаем учиться. Словно знаете не только ответ, но и номер страницы. Но я привыкла к вашим «идеям».

Лев почувствовал, как по спине пробежал холодок. Слишком уверенно. Он пожал плечами, изображая скромность.

— Просто логические цепочки, Зинаида Виссарионовна. Наблюдения, аналогии, удача в конце конков.

Он быстро ретировался, оставив ее размышлять над его словами. Его путь лежал в операционную, где, как он знал, должен был работать Юрий Вороной.

Он застал хирурга за составлением протокола. Тот, увидев Льва, вспыхнул и принялся с энтузиазмом показывать графики и фотографии.

— Лев Борисович, взгляните! Приживаемость почек на собаках улучшилась на пятнадцать процентов! Новый протокол иммуносупрессии, ваша идея с малыми дозами… Это стабильно работает!

— Это великолепно, Юрий Юрьевич, — искренне похвалил Лев, просматривая данные. — Вы создаете историю, но давайте думать шире. Почка это только начало, академическая база. Следующие цели печень и сердце.

Лицо Вороного вытянулось. Он отшатнулся, словно Лев предложил ему прооперировать муравья.

— Сердце⁈ Лев Борисович, да вы шутите? Это даже в теории фантастика! Орган, находящийся в постоянном движении, с сложнейшей иннервацией, коронарными сосудами… Это немыслимо!

Лев подошел к доске, висевшей в углу, и взял мел. Его движения были спокойными, лекторскими.

— Печень, — начал он, рисуя схему. — Массивный орган с феноменальной, уникальной способностью к регенерации. Технически пересадить участок печени или даже всю печень возможно. Ключевые проблемы не в самом органе, а в сосудистых анастомозах. Наложение швов на полую вену, портальную вену. И, конечно, главный враг отторжение.

Он стер рисунок и набросал новую схему, человеческое сердце.

— Сердце же самая сложная задача, но теоретически возможна. Вы слышали об экспериментах Владимира Демихова? Он уже в тридцатые годы ставил опыты по пересадке головы у собак. Это доказывает, что техника сосудистого шва достигла уровня, позволяющего соединять магистральные сосуды. Проблема трансплантации сердца не столько в технике шва, сколько в двух вещах: иммуносупрессии и… в психологии. Сможет ли человек принять в своей груди чужое, бьющееся сердце? Сможет ли его психика это выдержать?

Лев положил мел и посмотрел на остолбеневшего Вороного.

— И есть еще одно, более близкое направление — роговица глаза. Ткань бессосудистая, а значит, проблема отторжения стоит не так остро. Техника пересадки относительно проста. Это может стать самой массовой и быстрой трансплантацией, вернув зрение тысячам людей.

Вороной медленно опустился на табурет. Он смотрел на схему сердца, на четкие линии анастомозов, нарисованные рукой Льва.

— Вы рисуете картины будущего… Снова, — прошептал он. — Будущего, которое я, возможно, не увижу. Которое увидит мой ученик, или ученик моего ученика.