— Минутку, коллеги. Есть еще один вопрос, куда более срочный.

Все замерли на местах. В кабинете, помимо Льва, находились Сашка, Катя, Миша, Леша и остальные начальники: Ермольева, Неговский и другие. Лев взял со стола злополучный документ.

— Только что от майора Громова. Официальный запрос из Наркомата обороны. Нас просят направить группу специалистов на Халхин-Гол. Для оценки работы военной медицины в реальных боевых условиях.

В кабинете повисла гробовая тишина. Первым ее нарушил Сашка.

— На Халхин-Гол? Это же черт знает где! Идут настоящие бои, японцы… Лев, ты в своем уме? Мы тут институт строим!

— Институт мы строим именно для того, чтобы спасать жизни на войне, — холодно парировал Лев. — А чтобы строить эффективно, нужно знать, что происходит на передовой. Не по отчетам, а в действительности. Запрос обоснован. У нас есть трое суток, чтобы сформировать группу из двух-трех человек. Прошу каждого из вас подумать и к завтрашнему утру представить мне кандидатов из ваших отделов. Требования: крепкое здоровье, стрессоустойчивость, знание нашей полевой аппаратуры и методик. Вопросы есть?

Вопросов не было. Было шоковое молчание. Люди медленно поднимались и выходили из кабинета, переваривая услышанное. Последним, уже за дверью, задержался Леша. Он стоял, опустив голову, явно что-то обдумывая. Когда дверь закрылась за Неговским, он сделал шаг вперед.

— Лев… Можно я?

Лев, который уже снова уткнулся в бумаги, взглянул на него.

— Конечно, Леш. Что-то не так?

— Нет. Я… я хочу поехать.

Лев отложил ручку.

— Леша, у Неговского в отделе есть более опытные сотрудники. Ты только начал…

— Я знаю! — перебил его Леша, и в его голосе впервые зазвучала не робость, а горячая убежденность. — Но я здоровый, как бык. Я все наши жгуты, капельницы и методики Неговского выучил до последней запятой. Я смогу там глазами увидеть, что работает, а что нет. Дай мне эту возможность. Я должен быть полезен не только здесь, в четырех стенах.

Он замолчал, перевел дух и вдруг неуверенно улыбнулся.

— Вот поехали бы мы с тобой вдвоем… Глядишь, за неделю все проблемы бы нашли и решения придумали.

Шутка повисла в воздухе. Но для Льва она прозвучала не как шутка, а как удар молота по наковальне. Он откинулся на спинку кресла, уставившись в одну точку.

Поехать самому.

Мысль, которая подсознательно зрела в нем с момента разговора с Громовым, теперь оформилась в четкую, железную конструкцию. Он создает систему для войны, которую видел только в отчетах и учебниках будущего. Его знания были абстрактны, оторваны от реалий грязи, крови и хаоса. Он требовал от других рисковать, а сам оставался в безопасности кабинетов.

— Иди, Леша, — тихо сказал Лев. — Подготовь со своим начальником списки добровольцев. Я… я подумаю над твоими словами.

Когда Леша ушел, Лев еще долго сидел неподвижно. Он смотрел на свои руки: руки хирурга, руководителя, «стратегического актива». А что они по-настоящему знали о войне? О той цене, которую платили за его изобретения простые бойцы и санитары?

Он подошел к карте мира, висевшей в его кабинете. Его палец нашел крошечную точку у границы Монголии. Халхин-Гол. Песок, жара, японские снаряды и советская кровь. Его система проходила проверку там, в настоящем аду. И он, ее создатель, сидел в своем кабинете, в тысячах километров от этого ада.

Решение созрело. Оно было безумным, опасным, безрассудным. Но оно было единственно правильным.

Вечер в квартире Борисовых на этот раз был лишен привычной уютной атмосферы. Даже Андрюша, обычно оживлявший любое застолье, чувствовал напряжение и капризничал, пока Марья Петровна не унесла его в детскую.

Лев отпил из чашки остывший чай и посмотрел на сидящих за столом: Катя, сжавшая губы, его мать, Анна Борисова, с лицом, вытянувшимся от тревоги, и его отец, Борис Борисович, с невозмутимым, как всегда, видом слушавший его.

— Итак, — Лев откашлялся. — Новости хорошие. Проект НИИ в Куйбышеве получил поддержку на самом верху. Лично товарищ Сталин распорядился оказать всемерное содействие.

Катя вздохнула с облегчением, на ее лице на мгновение появилась улыбка.

— Лёва, это же прекрасно! Значит, все будет как ты хотел?

— Все будет, — подтвердил Лев. — Но есть и другая новость. Меня… нас с Лешей… просят направиться в командировку на Халхин-Гол.

Словно по команде, в комнате повисла ледяная тишина. Анна побледнела и схватилась за сердце.

— На… на войну? — прошептала она. — Лёвушка, ты с ума сошел!

Катя вскочила с места. Ее глаза полыхали.

— Нет! Ни за что! Ты нужен здесь! Ты отец, муж, руководитель! Твоя жизнь… твоя жизнь стоит тысяч других! Ты не имеешь права так рисковать! Ты создаешь здесь спасение для тысяч, а сам хочешь лезть под пули? Это безумие!

Лев молчал, давая ей выплеснуть гнев и страх. Он смотрел на отца. Борис Борисович не проронил ни слова, его взгляд был тяжелым и изучающим.

— Катя, успокойся, — тихо сказала Марья Петровна, вернувшаяся в столовую. — Лев мужчина. Хозяин своего слова и своей судьбы. Он сам должен решить.

— Спасибо, Марья Петровна, — кивнул Лев. — Но это не о героизме. Это о профессиональной необходимости. — Он перевел взгляд на Катю. — Я создаю систему для войны, которую никогда не видел. Я требую от бойцов и санитаров пользоваться нашими жгутами, капельницами, методиками. А сам сижу в теплом кабинете и читаю о их смерти в сухих отчетах. Я не могу так. Я должен своими глазами увидеть, как это работает. Где слабые места. Что нужно улучшить прямо сейчас, до того как… до того как все это начнется в гораздо большем масштабе.

— Он прав, Катюша, — негромко произнес Борис Борисович. Все взгляды устремились на него. — Кабинетный стратег, не нюхавший пороха, — не стратег, а теоретик. Лев создает оружие. Медицинское, но все же оружие. Конструктор должен видеть свое оружие в деле. Чтобы понять, где оно дает осечку. Это мужественный и, я бы сказал, единственно правильный поступок настоящего руководителя.

Катя смотрела то на отца, то на мужа. В ее глазах стояли слезы.

— А если… если ты не вернешься? Что я скажу Андрею?

Лев встал, подошел к ней и взял ее за руки.

— Я вернусь. Я обещаю. У меня есть ради кого возвращаться. И ради чего. То, что я увижу там, спасет здесь, в тылу, тысячи жизней. Возможно, и твою, и жизнь нашего сына. Я должен это сделать.

Долгий, тяжелый вечер закончился тем, что Катя и Анна, изможденные и притихшие, дали свое молчаливое, выстраданное согласие. Поздно ночью, провожая Льва в прихожей, Борис Борисович положил руку ему на плечо.

— Будь осторожен, сынок. «Стальной пакт» в Берлине это не просто бумажка. Немцы и итальянцы сковали себя одной цепью. Война в Европе неизбежна. А наши японские «друзья» на Дальнем Востоке ее прелюдия. Ты едешь не на маневры. Учись и возвращайся. Ты нужен стране. И нам всем.

Лев кивнул. Теперь он был уверен в своем решении на все сто двадцать процентов.

На следующее утро Лев снова стоял в кабинете Громова. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь плотные занавески, выхватывали из полумрака пылинки, кружащиеся в воздухе. Лев заметил, что на столе майора появилась новая папка с грифом «Особой важности», лежавшая рядом с привычными ему документами.

— Иван Петрович, — начал Лев, прежде чем Громов успел предложить ему присесть, — я принял решение по командировке на Халхин-Гол.

Громов, достав папиросу «Казбек» из серебряного портсигара, с любопытством посмотрел на него. Его пальцы привычным движением раскурили папиросу, и тонкая струйка дыма медленно поднялась к потолку.

— Так скоро. И каково же оно? Кого назначаете? — спросил майор, откидываясь на спинку кресла. — Должен сказать, ваши сотрудники проявили неожиданную активность. У меня уже есть три списка добровольцев от отделов Ермольевой и Неговского.

— Да, наши сотрудники проявляют себя как настоящие советские граждане. Но я принял другое решение. Я еду сам. Вместе с Алексеем Морозовым, — четко произнес Лев.