Спичка в руках Громова замерла на полпути к пепельнице. Он медленно опустил ее, не сводя с Льва пристального взгляда.

— Ты… совсем с ума сошел, Борисов? — в его голосе прозвучало неподдельное изумление, смешанное с растущим раздражением. — У тебя там, в лабораториях, мозги закипели от перегрузок? Или ты на себе новый препарат испытываешь? Ты сам, стратегический актив государства! Мы только что говорили об этом! Твоя гибель где-нибудь в монгольских песках будет равносильна проигрышу крупного сражения! Я не позволю…

— Иван Петрович, — мягко, но настойчиво перебил его Лев, — я не собираюсь там гибнуть. И я не поеду в первую линию окопов. Моя цель это полевые госпиталя, эвакопункты, санитарные палатки. Именно там я смогу увидеть то, что не увидит никто другой.

Громов резко встал и прошелся по кабинету. Его тень медленно скользила по стене, усиливая драматизм момента.

— Для этого есть опытные военврачи! Они пришлют отчеты! Подробные, детальные отчеты! — он ударил кулаком по столешнице. — У нас есть специальные люди в военной медицине занимающиеся этими вопросами!

— Отчеты… Это сухие цифры и описания, — парировал Лев, его голос зазвучал жестче. — Они не передадут, как жгут, сделанный по нашему образцу, впивается в рану после трех часов тряски в переполненном грузовике. Они не покажут, как в условиях пыльной бури санитары не могут найти воротник у раненого, потому что цветовая маркировка оказалась нестойкой. Они не объяснят, почему наши прекрасные капельницы остаются нераспакованными, потому что для их использования не хватает простейших штативов, которые мы не додумались включить в комплект!

Лев сделал шаг вперед, опираясь руками о стол. Между мужчинами повисло напряженное молчание, прерываемое лишь тиканьем настенных часов.

— Вы сами говорили, Иван Петрович, что ситуация накаляется. «Стальной пакт» подписан. Война с Финляндией уже на пороге. А что мы знаем о реальных потребностях армии? Мы создаем инструменты, не зная, как их будут использовать в полевых условиях настоящие люди.

Громов медленно вернулся к своему креслу, его лицо выражало глубокую озабоченность.

— Продолжайте, Лев Борисович — коротко бросил он.

— Я провел анализ отчетов после боев у озера Хасан, — Лев вытащил из портфеля несколько листков с пометками. — И знаете, что самое удивительное? Больше половины раненых погибали не от самих ранений, а от кровопотери во время эвакуации. Наши жгуты есть, но их не успевают или не умеют правильно накладывать. Есть проблемы с обезболиванием, с сортировкой раненых… Я могу так перечислять долго.

Он отложил бумаги и посмотрел Громову прямо в глаза.

— Иван Петрович, я создаю систему. Я не могу делать это из кабинета, как инженер, который никогда не видел свой самолет в полете. Мне нужен личный опыт. Мои знания… моя интуиция позволят мне за недели увидеть то, что другие не увидят за месяцы. Я смогу лично, точно определить самые критические узкие места и найти им решение. Это риск, да, определённо точно. Но он оправдан. Поверьте мне!

Громов молча курил, его взгляд был очень пристальным и тяжелым. Он видел перед собой не упрямого юнца, а расчетливого стратега, осознающего и цену, и потенциальную выгоду. Минуты растягивались, наполненные напряженным молчанием.

— Знаете, Борисов, — наконец произнес Громов, — когда я впервые познакомился с вами, я был уверен, что вы либо гений, либо вредитель. Сейчас я уверен в первом варианте. — Он тяжело вздохнул. — Ваша логика, как всегда, чертовски убедительна. И чертовски опасна. Но так же, я убежден, что все гении того… С небольшим приветом.

Майор потушил папиросу и взял со стола телефонную трубку.

— Соедините меня с Москвой, — приказал он в трубку.

Пока Громов ждал соединения, он снова посмотрел на Льва.

— Ладно. Я выйду с этим на самый верх. Но готовьтесь к тому, что вам поставят условия. И очень жесткие. И если Москва откажет, то никаких самовольных решений, понял?

Лев кивнул. Он понимал, что эта игра ведется на самом высоком уровне, и ставки в ней были исключительно высоки.

Пока Лев ждал решения из Москвы, в СНПЛ-1 кипела работа. В отдельном кабинете, выделенном Сашкой, архитекторы Сомов и Колесников день и ночь работали над проектом «Ковчег». Стены комнаты были завешаны чертежами и схемами.

— Вот здесь, Виктор Ильич, я предлагаю разместить блок чистых помещений, — Лев показывал на один из эскизов. — Операционные, перевязочные, палаты интенсивной терапии, которые мы создадим с Неговским. Полностью изолированный контур с собственными системами вентиляции и фильтрации, это важно.

Сомов, с покрасневшими от бессонницы глазами, внимательно изучал схему.

— Лев Борисович, я просчитал варианты. Для такой системы потребуется отдельная приточно-вытяжная вентиляция с подогревом воздуха. По нашим нормам…

— Нормы мы будем устанавливать сами, — уверенно сказал Лев. — Это должен быть эталон. Посмотрите сюда, — он перевел палец на другую часть чертежа. — Центральный операционный блок. Шесть операционных, расположенных звездообразно вокруг центрального стерилизационного ядра. Чтобы медсестра могла подать любой инструмент в любую операционную за 30 секунд.

Колесников что-то быстро подсчитывал на логарифмической линейке.

— Товарищ Борисов, по предварительным расчетам, только на системы вентиляции и отопления потребуется около 200 тонн металла. А где его взять в таких количествах?

— Это уже моя забота, — ответил Лев. — Вы считайте, а я буду добывать все необходимое. Напоминаю, у нас «зеленый коридор» от самого товарища Сталина! Вы думаете, мы не сможем достать необходимое количество материалов?

В этот момент в кабинет вошел Сашка с озабоченным видом.

— Лев, тебя срочно к Громову. Кажется, из Москвы ответ пришел.

Дача на Ладоге, которую Сашка раздобыл на выходные, была точной копией идиллии: старый деревянный сруб, почерневший от времени, скрип вековых сосен, терпкий запах хвои и свежего озёрного ветра. У берега покачивалась на волнах рыбацкая лодка, а на лужайке перед домом догорали угли в самодельном мангале, на которых еще дожаривались последние куски шашлыка из свинины и рыбы.

Дети, Андрюша и маленькая Наташа, дочка Сашки и Вари, заливисто смеялись, следя за стрекозами на залитой солнцем лужайке. Их беззаботные крики наполняли воздух жизнью и радостью.

Но под этой безмятежностью скрывалось напряжение, витавшее между взрослыми. Все они: и Катя, нервно поправлявшая скатерть на импровизированном столе, и Сашка, с необычной для него задумчивостью разглядывавший озерную гладь, и даже всегда невозмутимый Миша, знали, зачем они здесь на самом деле. Это была не просто очередная встреча друзей, а прощание.

Когда солнце начало клониться к воде, окрашивая озерную гладь в багряные и золотые тона, Лев, сидевший с Мишей у догорающего костра, поднялся. Он постучал ножом по своей жестяной кружке, и звук разнесся по вечернему воздуху.

— Друзья, — его голос прозвучал громче, чем нужно, и в нем слышалась легкая дрожь. Все разговоры стихли, даже дети прекратили гомон, почувствовав внезапную серьезность момента. — Я собрал вас здесь, чтобы сказать кое-что важное.

Он обвел взглядом лица самых близких людей: Катю, прижавшую к себе Андрюшу, на лице которой застыла маска тревожного ожидания; Сашку с Варей, сидевших рядом, их руки были крепко сцеплены; Мишу и Дашу, чьи пальцы едва касались друг друга, но в этом легком прикосновении читалась глубокая связь; и Лешу, смотревшего на него с обожанием и готовностью, свойственной больше для юности.

— Послезавтра мы с Лешей уезжаем. В командировку На Халхин-Гол, минимум на две недели, а там как получится.

Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Казалось, сам воздух застыл, и даже озеро перестало шуметь. Даже дети замерли, инстинктивно почувствовав взрослую тревогу.

Первым взорвался Сашка. Он резко вскочил, опрокинув свою табуретку.

— Брось, Лев! Это же не твое дело! Давай я сам поеду, мне не впервой! Кому как не мне, старому заводскому, смотреть за хозяйством в полевых условиях? — его голос дрожал от возмущения. — Ты тут институты строишь, наукой руководишь! А я… Куда мы тут без тебя⁈