Раздался одобрительный смех. Шутка была понята и принята.

— А у нас тут японец, он как комар назойливый, — подхватил другой, молодой русоволосый парень. — И зудит, и кусается, а как наш «ПС-84» прилетит, так его как рукой снимает!

— Наш «ПС-84» это который СБ? — уточнил Лев, вспоминая силуэты скоростных бомбардировщиков. — Красавец самолет.

— Он самый! — лицо парня озарилось энтузиазмом. — Гудит так, сердце замирает! Наша гордость! Хоть и от американцев собранных, но наш!

Леша, уже освоившийся, решил вставить свою шутку, вспомнив вчерашний бой.

— А мы вчера такого «комара»… э-э-э… прихлопнули, — сказал он, делая характерное движение рукой, имитируя бросок. — Чтобы не кусался.

Смех стал громче. Кто-то хлопнул Лешу по плечу.

— Молодцом! Видать, не только перевязывать умеешь!

Атмосфера разрядилась окончательно. Лев смотрел на этих людей: уставших, небритых, в пропыленных, пропитанных потом гимнастерках, но с горящими, живыми глазами. Они шутили над смертью, над опасностью, над невзгодами. Это был их способ оставаться людьми.

Тут поднялся третий боец, невысокий, юркий, с бегающими веселыми глазами. Он картинно откашлялся, привлекая внимание.

— А вот, товарищи, свежий анекдот с западной границы до нас дошел! — объявил он. " Командир танка спрашивает новобранцев, членов экипажа: — Что главное в танке? — Орудие, — отвечает один. — Броня, — говорит второй. — Гусеницы, — докладывает третий. — Нет, товарищи, — говорит сержант. — Главное в танке — не бздеть!"

На секунду воцарилась тишина, а потом блиндаж взорвался таким хохотом, что, казалось, брезент на крыше задрожал. Хохот был здоровым, очищающим, снимающим напряжение. Даже Родионов, стоявший чуть поодаль, прислонившись к стенке блиндажа и невозмутимо покуривая, изобразил на своем каменном лице подобие улыбки и покачал головой, словно говоря: «Ну и народ».

Тут другой боец перехватил инициативу:

— А я еще вот такой слышал, уморительный что мочи нет. «Полковник — советский военный советник — попал в плен в Эфиопии. Вождь племени приказывает: — Белого на ужин, кожу на барабан. Полковник хватает вилку и яростно начинает втыкать ее себе в лысину: — Вот тебе барабан! Вот тебе барабан!»

За столом поднялся новый всплеск смеха, один, надрывая живот со смеху, добавляет свой анекдот:

— Слушайте, слушайте, мой любимый: «Разговаривают двое рядовых: — Вань, а Вань, давай поселим козла в казарме.— Зачем? — Будет вроде талисмана, на счастье. — Так ведь воняет! — Ничего, привыкнет. Мы ж привыкли.»

Лев смеялся вместе со всеми, и это было прекрасно. Он чувствовал, как спазмы в желудке, державшие его с прошлой ночи, наконец-то отпускают. Эти люди не были абстрактными «бойцами РККА». Это были Васи, Пети, Степаны — простые парни, которые вчера пахали землю, работали у станков, а сегодня с юмором и невероятной стойкостью переносили ад.

Вдохновленный этой атмосферой, Лев почувствовал прилив решимости. Он поднял свой котелок, как бокал.

— Ребята! — сказал он, и голос его звучал твердо и искренне. — Держитесь тут, крепитесь. Мы, в Ленинграде, для вас все, что можем, сделаем. Обещаю. Новые медикаменты, новые средства. Все, чтобы вы отсюда живыми и здоровыми вернулись.

Шум стих. Бойцы смотрели на него уже без тени иронии. Тот самый старший боец с обветренным лицом серьезно кивнул.

— Мы знаем, товарищ Борисов, — сказал он, и в его голосе прозвучала неподдельная уверенность. — С вами — наша возьмет. Потому как за спиной у нас Родина. И такие светлые головы, как ваша. Вы там за нас воюйте в своих лабораториях, а мы тут — штыком и пулей.

Эти простые слова прозвучали для Льва как высшая форма признания и доверия. Он чувствовал их тяжесть и честь. Он смотрел на эти открытые, усталые лица и давал себе слово: он не подведет. Никого.

Обед подошел к концу. Бойцы начали расходиться по своим позициям, кто-то спешил на пост, кто-то отсыпаться перед ночью. Лев и Леша с благодарностью попрощались со Степанычем.

— Спасибо за хлеб-соль, Степаныч, — сказал Лев, пожимая ему руку.

— Не за что. Заходите еще, если задержитесь. У нас каждый день царский стол: каша перловая, каша пшенная, каша гречневая. На выбор, — снова ухмыльнулся тот.

Выйдя из лога, Лев на мгновение остановился, давая глазам привыкнуть к яркому свету. Солнце палило нещадно. Где-то далеко, на позициях, строчил пулемет, но здесь, в тылу, была почти идиллия. Если не считать, что эта «идиллия» пахла порохом и могла в любой момент взорваться снарядом.

Леша шел рядом, и на его лице играла улыбка, первая по-настоящему легкая улыбка за последние дни.

— Знаешь, Лёва, — задумчиво произнес он, — они же совсем обычные парни, как и мы. Им бы дома сидеть, семью растить, а они тут… и шутят.

— В этом-то и есть наша сила, Леш, — тихо ответил Лев. — Самые обычные люди, совершающие каждый день настоящие подвиги. И наш долг сделать так, чтобы у них было на один шанс больше вернуться домой к этим семьям.

Мысленно он уже дополнял свой блокнот. Не только жетоны и ИПП. Нужно что-то для профилактики грибковых заболеваний в окопах, что-то от стресса, чтобы не сходили с ума от постоянного напряжения… Список рос, как снежный ком. Но теперь это не пугало, а зажигало изнутри.

Именно в этот момент к ним быстрым, энергичным шагом подошел связной из штаба.

— Товарищ Борисов! Вас и ваших людей срочно вызывает комдив Жуков. Немедленно.

Леша встревоженно посмотрел на Льва. Тот лишь кивнул. Пришло время подводить итоги и смотреть вперед. Короткая передышка закончилась. Начиналась новая работа.

Штаб 57-го особого корпуса был капитальным. Внутри было прохладно и густо пахло древесиной и махоркой. У стола, заваленного картами, сидел Георгий Константинович Жуков. Он не изменился с их первой встречи: все тот же собранный, энергичный, с тяжелым, изучающим взглядом, в котором читалась недюжинная воля и усталость, тщательно скрываемая за внешней суровостью.

Рядом с ним стояли Родионов и Островская. Родионов по стойке «смирно», с бесстрастным лицом. Островская прямая, как струна, взгляд устремлен в пространство перед собой, идеальный образ военной дисциплины.

Жуков, не отрываясь от карты, где были отмечены синие и красные стрелы, сделал им знак рукой подождать. Он что-то коротко говорил по полевому телефону, его голос был резким и властным: «…нет, я сказал — контратаковать! Не отдавать ни клочка! Подтянуть артиллерию…»

Лев стоял и чувствовал, как от прохлады блиндажа по коже бегут мурашки. Контраст после жаркого солнца и душевного тепла солдатской столовой был разительным. Он снова оказался в эпицентре войны, но теперь на уровне, где решались судьбы тысяч таких же Василиев и Петров.

Жуков положил трубку и наконец поднял на них взгляд. Его глаза, как радары, быстро оценили Льва, Лешу, задержались на Родионове.

— Ну, доложите, что у вас там, Борисов, — без предисловий начал он, отодвигая от себя карту. — Коротко и по делу.

Лев шагнул вперед и положил на край стола свой помятый, испещренный записями полевой блокнот, а рядом — аккуратно составленный письменный отчет.

— Товарищ комдив. Краткий отчет о работе СНПЛ-1 в районе боевых действий у реки Халхин-Гол.

Жуков взял несколько листков, исписанных убористым почерком, и начал бегло просматривать. Его взгляд скользил по строчкам, иногда он хмурился, иногда коротко кивал. Лев тем временем излагал основное устно, стараясь быть максимально лаконичным.

— Подтверждена высокая эффективность системы цветного триажа. Сокращает время сортировки на 30–40 процентов. Внедрена практика антибиотикопрофилактики «Крустозином» непосредственно перед операцией. Предварительные данные — резкое снижение послеоперационных нагноений и сепсиса. Опытная партия таблеток для обеззараживания воды показала стопроцентную эффективность против кишечных инфекций в полевых условиях. Выявлены ключевые системные проблемы…

— Жетоны и индивидуальные перевязочные пакеты, — не глядя на Льва, пробурчал Жуков, тыкая пальцем в один из пунктов отчета. — Вижу, дело нужное. Глупо, что до сих пор нет. Заключение по надежности турникетных жгутов при эвакуации…