Первый же полевой госпиталь Х оказался тем, что Лев впоследствии назвал бы в своем отчете «организованным хаосом». Две большие армейские палатки, соединенные растянутым брезентом, образовывали нечто вроде приемного покоя. Воздух был плотным и тяжелым, запах: тошнотворный дух гноя, крови и человеческих испражнений.
Под брезентом, на разбросанных по земле плащ-палатках, лежали десятки раненых. Тишины не было. Ее заполняли стоны, прерывистое дыхание, иногда сдавленный крик. Санитары, молодые ребята с застывшими от ужаса лицами, метались между телами, пытаясь хоть как-то помочь.
Лев остановился на входе, и его на секунду охватил ступор. Это и есть война. Не парады, не сводки Информбюро, а вот это: грязь, кровь и страдание в промышленных масштабах. Сорокалетний терапевт Иванов Горьков сжался внутри него, умоляя развернуться и бежать. Лев Борисов сделал глубокий вдох, заставив ноги сделать первый шаг вперед.
Медведев, не глядя на него, бросил через плечо:
— Вот вам и передовая, товарищ ученый. Без красивостей.
Лев не ответил. Он уже подходил к первому бойцу. Молодой парень, не старше Леши, лежал на спине, закатив глаза. Бинт на его животе был пропитан кровью, превратившись в багрово-черную корку. Лев на ощупь определил нитевидный пульс.
— Леша! — его голос прозвучал резко, заставив вздрогнуть даже санитаров. — Порошок для регидратации! Физраствор! Быстро!
Он сам принялся налаживать капельницу. Шприцы и системы переливания были, слава богу, их — производства СНПЛ-1. Но вот штатива не было. Лев огляделся, его взгляд упал на винтовку, прислоненную к стойке палатки.
— Ты! — он крикнул санитару. — Дай мне ту винтовку!
Мальчишка с испуганными глазами подал винтовку. Лев воткнул штык в землю и повесил флакон на спусковую скобу. Мысль: Штатив. Складной, металлический. Включить в комплект обязательно. Идиотизм что я забыл про него.
Пока Леша готовил раствор, Лев перешел к следующему. У того была рваная рана на бедре, жгут наложен криво, кровь сочилась.
— Кто жгут накладывал? — спросил Лев, уже снимая его.
— Я… — выступил впереди один из санитаров. — Товарищ старшина показывал…
— Неправильно наложил его, смотри. — Лев своими руками, быстро и уверенно, продемонстрировал правильную технику наложения жгута выше раны. — Запомнил? Так и делай всегда. Иначе он ногу потеряет.
Санитар кивал, сглатывая. В его глазах был не страх, а жадное внимание. Кто-то показывал, кто-то учил. Здесь, в аду, знание было дороже хлеба.
Они двигались дальше, от одного раненого к другому. Лев не проверял, он работал. Останавливал кровотечения, правил повязки, определял, кого везти в операционную в первую очередь. Леша, забыв про собственную бледность, неотрывно следовал за ним, подавая бинты, выполняя поручения.
В хирургической палатке, где стоял невыносимый запах крови, Лев ассистировал хирургу — немолодому, уставшему до потери пульса майору медицинской службы. Операция была сложной, проникающее ранение в живот. Кровь хлестала из мелких сосудов, заливая все поле.
— Зажим! Скорее! — хрипел хирург, его руки по локоть были в крови.
Лев видел, как время уходит. Но не знал чем может помочь.
— Я зажимаю здесь! Ушивайте сосуды! Раз аорту не задело у нас есть шансы! — Лев старался изо всех сил, но боец перестал дышать через несколько минут.
Был бы электрокоагулятор, мы бы спасли парню жизнь… Еще одна заметка на будущее.
Позже, на эвакопункте, он наблюдал, как раненых грузили в «полуторки» для отправки в тыл. Санитары, торопясь, привязывали флаконы с растворами к спинкам сидений, к стойкам. Бинты на ранах разматывались от тряски. Лев подошел к одному из бойцов. На его гимнастерке была приколота записка, почти размокшая от пота. ФИО, часть. И все.
— А где ваши медальоны? — спросил Лев у старшего по эвакуации.
Тот мрачно хмыкнул.
— А вы много видели бойцов с этими капсулами? Они их или теряют, или выкидывают. Считают что к смерти. Заполнишь и убьют. Вот и везешь «неизвестного». А группа крови… да кто ее там знает…
Мысль: Нужны штампованные жетоны. Не капсулы, которые можно выбросить, а жетоны, как у американцев. С именем, группой крови и минимальной информацией. На цепочке. И индивидуальный перевязочный пакет, как я мог забыть и про него, он ведь столько жизней спас.
Он вытащил свой блокнот и начал записывать, не обращая внимания на пыль, забивающуюся под ногти. Проблемы вырисовывались в единую, уродливую картину. Не хватало не технологий. Не хватало системы. Простых, дуракоустойчивых решений, которые работали бы даже в этом хаосе.
Вечером, вернувшись в отведенную ему палатку, он чувствовал себя выжатым как лимон. Руки дрожали от усталости. Перед глазами стояли лица раненых и мертвых. Он снова и снова переживал моменты, когда мог помочь, и те, когда был бессилен.
Леша сидел на своей койке, молчаливый, уставившись в пол.
— Лев… — наконец произнес он. — Я… я не думал, что так тяжело тут будет… Сколько раненых и убитых…
— Никто не думает, что так, Леш, — тихо ответил Лев. — Пока не увидит лично. Держись, завтра будет новый день. И новых раненых будет не меньше, подмечай что мы можем улучшить еще.
Он вышел из палатки, чтобы подышать. Воздух был горячим, пахло пылью и далеким пожаром. Где-то на линии фронта глухо ухали орудия. Он смотрел на звезды, такие же яркие, как над Ленинградом, и думал о Кате, об Андрее. Они казались такими далекими, почти нереальными. Единственной реальностью здесь была боль, грязь и постоянная, давящая усталость.
Именно в этот момент он увидел ее. Марина Островская стояла недалеко, курила, глядя в ту же сторону. В ее позе была непривычная уязвимость. Лев понял, что ему не избежать разговора. Рано или поздно он должен был состояться.
Он стоял несколько секунд, наблюдая за ней. Силуэт на фоне зарева далеких пожаров, тонкая шея, запрокинутая голова. В этот момент она не была ни опасной соперницей, ни соблазнительницей. Она была просто уставшей, одинокой женщиной в аду войны. И это делало ее еще более опасной.
Он сделал шаг, и хруст гравия под ногой заставил ее обернуться. Глаза, блеснувшие в темноте, были сухими, но в них стояла такая буря, что Лев почувствовал ее физически.
— Не спится, товарищ Борисов? — ее голос был хриплым от табака.
— Как и вам, видимо, — он остановился в паре метров, не приближаясь. — Мы все сегодня получили свою дозу… реальности.
Она горько усмехнулась, затягиваясь.
— Реальности? Вы думаете, это для меня реальность? Я выросла в детском доме. Голод, холод, борьба за каждый кусок хлеба, вот моя реальность. А это… — она мотнула головой в сторону госпитальных палаток, — это просто еще один вид борьбы. Более кровавый, не более.
Лев молчал, позволяя ей говорить. Он понимал, это не исповедь, это разведка боем.
— А вы… — она повернулась к нему, и ее взгляд стал пристальным, острым. — Вы откуда? Из какой такой благополучной семьи, где можно думать о каких-то… жетонах для раненых? Где можно изобретать волшебные приборы? Вы не отсюда, Лев Борисович. Вы с другой планеты.
Он почувствовал, как по спине побежали мурашки. Она била точно в цель.
— Мы все служим Родине, как умеем, — уклончиво сказал он.
— Не уходите от ответа! — ее голос сорвался, в нем зазвучали давно копившиеся нотки отчаяния и злости. — Я вижу, как вы смотрите на всех нас! Сверху вниз! Как на недоразвитых детей! Вы все знаете заранее. Я видела ваш блокнот… тот, в сейфе, я понимаю что виновата, но я не удержалась. Там были даты, цифры. Вы знали про этот конфликт? Знаете, что будет дальше?
Лев сглотнул. Горло пересохло. Так. Значит, она все видела и запомнила.
— Я ученый, Марина Игоревна. Я строю гипотезы, анализирую тенденции. Никто не знает, что будет дальше.
— Врете вы все! — она резко бросила окурок и сделала шаг к нему. Теперь они стояли совсем близко. Он чувствовал запах ее духов, смешавшийся с запахом табака и пыли. — Вы все врете! Вы смотрите на меня так, будто знаете, чем вся эта история для меня закончится! И знаете что? Я не могу от вас избавиться. Ни на работе, ни в мыслях. Я влюбилась в вас, как последняя дура! А вы… вы смотрите сквозь меня, как будто я пустое место!
