— А что Громов? Он тебя привез? — спросил отец, следуя за ним в гостиную.

— Был там. Завтра в десять у него. Сказал будет разговор.

— Логично, — кивнул Борис Борисович. Он стоял, заложив руки за спину, глядя на Льва как на бойца, вернувшегося с задания. — Теперь ты не просто ученый в халате. Ты стратегический объект. И защита, и ответственность другие. Полагаю Громов по протоколу выдаст тебе табельное и отправит в тир да в спорт зал. Твоя жизнь сейчас крайне ценна для страны. И ее надо беречь. Если враг напал, нужно иметь силы дать отпор. Ты сделал все правильно, сын.

Лев слушал и кивал. Умом он понимал правоту отца. Это была суровая, железная логика войны, которая уже шла. Но та ледяная пустота внутри не сдавалась. Знание того, что он поступил правильно, не отменяло самого факта. Он убил человека. Он, врач, дававший клятву «не навреди».

Он не пошел ужинать. Отговорка «не хочу» была встречена понимающим молчанием. Он прошел в свой кабинет, закрыл дверь и сел в кресло у темного окна. Он сидел так, не двигаясь, может быть, час, может быть, два. Он не плакал, не рыдал. Он просто чувствовал, как та самая часть его, что когда-то была просто Иваном Горьковым, окончательно и бесповоротно умерла там, на холодном камне мостовой.

Дверь тихо приоткрылась. В щели виднелось освещенное лицо Кати.

— Лёва… — ее голос был тихим, полным боли. — Может, все-таки… Может, выйдешь? Я рядом…

Он не обернулся. Просто медленно, с нечеловеческим усилием, покачал головой.

— Кать… пожалуйста. Оставь меня одного. Я… мне нужно побыть одному.

Он услышал, как она тихо всхлипнула, и как дверь так же тихо закрылась.

Он просидел так почти до утра, глядя в свое отражение в черном стекле. Отражение человека, который только что переступил через последнюю, незримую черту. Он был жив. Он был в безопасности. Но тишина в кабинете была громче любого взрыва.

На следующее утро в кабинете Громова царил тот же мрачный порядок, что и всегда. Громов сидел за своим столом, разглядывая Льва.

— Ну как ты, отходишь? — спросил он без предисловий.

— Работаю над этим, — честно ответил Лев.

— Нормально. Первый раз всегда тяжело. — Громов открыл нижний ящик стола и достал оттуда плоскую кобуру из плотной кожи и небольшую коробку. — Вот, держи. Пистолет Токарева. ТТ. Патроны. — Он положил их на стол перед Львом. — И это теперь обязательно. Ты обязан носить с собой всегда. И не бойся им пользоваться в нужны момент. Понимаешь?

— Понимаю, — Лев взял пистолет. Он был тяжелее, чем казался со стороны. Холодный, отполированный до матового блеска.

— Инструктаж по применению и безопасному хранению проведет мой сотрудник. Хотя я и в курсе что ты в годы студенчества получил Ворошиловского, позаниматься тебе обязательно нужно. Заодно и пар выпустишь. Стрельбы два раза в неделю, на нашем тире. Расписание согласуешь. Пропуск я оформил. Распишись вот здесь за получение.

Пока Лев подписывал казённую бумагу, Громов встал и подошел к сейфу, стоявшему в углу кабинета. Он был массивным, с матовой стальной дверцей и сложным замком.

— А это «Яуза-3». Новейшая модель. — Он повернул маховик, щелкнули затворы, и дверца бесшумно отъехала в сторону. — Броне сталь, взломостойкий замок. Здесь ты будешь хранить оружие, патроны и все, что считаешь нужным скрыть от посторонних глаз. Ключ только у тебя. Потерял ключ и считай похоронил содержимое. Ясно?

— Ясно.

— И последнее. Самбо. Ты уже занимался, я знаю, вероятно это и спасло тебя. Теперь это обязательно как и стрельбы. Как раз к вашему инструктору из ЛМИ. С Алексеем Степановичем мы уже договорились, он в курсе. Будешь ходить с тем своим другом Лешей. Два раза в неделю. И без прогулов.

Лев понимал, что спорить бесполезно. Да и не хотел. Мысль о том, чтобы снова почувствовать свое тело, свою силу, отточить рефлексы, которые только что спасли ему жизнь, была более чем привлекательна.

— Хорошо, — сказал он. — Я буду.

— Отлично. — Громов снова сел за стол. — Теперь по делу. Тот, кто выжил, молчит, как партизан. Но косвенные улики указывают на немецкую разведку. Их заинтересовали твои успехи. Очень. Так что, поздравляю, товарищ Борисов. Вы вышли на международный уровень. Изначальный интерес к Михаилу Баженову перерос в интерес к вам лично. Будьте бдительны, хотя мои люди и обеспечивают безопасность ключевых фигур вашей лаборатории, лишней бдительности не бывает. Есть вопросы?

Лев покачал головой. Вопросов не было. Была лишь тяжелая, холодная уверенность в том, что точка невозврата пройдена.

Стрельбище НКВД располагалось в одном из подвалов. Лев стоял на линии огня. В руке уже знакомый ТТ.

— Положение для стрельбы стоя! К стрельбе готовсь! — скомандовал инструктор, суровый мужчина с лицом, не выражавшим никаких эмоций.

Лев поднял пистолет, вытянул руку. Мишень на расстоянии тридцати метров казалась маленькой точкой. Он сделал глубокий вдох, и на выдохе, плавно нажал на спуск.

Выстрел оглушительно грохнул в тишине. Отдача встряхнула кисть. Он посмотрел на мишень. Промах. Пуля ушла куда-то влево и вверх.

— Зажимаешь, — бесстрастно констатировал инструктор. — Кисть расслабь. Спуск плавный, не дергай. Продолжаем.

Лев снова поднял пистолет. Снова вдох. Снова выстрел. Снова промах. Раздражение начало подниматься в нем комом. Он сжал рукоятку еще сильнее, пытаясь заставить оружие подчиниться.

— Я сказал, не зажимай! — голос инструктора оставался ровным, но в нем появилась стальная нотка. — Ты с ним борешься? Ты с ним работать должен. Он как продолжение твоей руки должен быть. Чувствуй его.

Лев закрыл глаза на секунду. Он вспомнил свою прошлую жизнь, вспомнил лицо жены и сына, родителей, друзей. В крайней ситуации он обязан их защитить. Не только умом.

Он открыл глаза. Поднял пистолет. Рука была твердой, но не зажатой. Он не целился, а просто смотрел на мишень, ощущая пистолет как часть себя. Плавное движение пальца.

Выстрел. В районе груди мишени зияла свежая дыра. Не в центре, но попадание.

— Лучше, — сказал инструктор. — Продолжаем.

Лев стрелял снова и снова. С каждым выстрелом уходило напряжение. С каждым выстрелом холод внутри понемногу таял, сменяясь сосредоточенным, почти медитативным спокойствием. Здесь, на линии огня, все было просто. Была цель. Было оружие. Было его тело и его воля. Не было сложных этических дилемм, нетерпеливых ученых, бюрократических проволочек. Была только механика. Физика. И очищающая ярость выстрела, уходящая в песчаный вал вместе со свинцом.

После стрельб, уже ближе к вечеру, он отправился в спортзал ЛМИ. Зал пах потом, кожей матов и нашатырным спиртом. Леша был уже там, разминался у шведской стенки.

— Лева! — он широко улыбнулся. — Слышал, вчера приключение было… Все нормально?

— Нормально, — Лев постарался, чтобы его голос звучал естественно. — Уже размялись?

— Да я уже который круг бегу. Жду не дождусь, когда Владимир Александрович новые опыты ставить начнет. Вчера собаку реанимировали, сердце остановилось на три минуты, а мы ее назад, в строй! — глаза Леши горели энтузиазмом.

Льву стало немного легче. Искренняя увлеченность Леши была лучшим лекарством.

— Рад, что тебе нравится, — сказал он, начиная разминку.

— Это не нравится, Лева! Это, наверно, дело жизни! Я чувствую, я на своем месте. Не бумажки таскать, а жизнь спасать. Ну, пока собачью… но скоро и человеческую!

В зал вошел Алексей Степанович. Инструктор был уже в летах, но его осанка и взгляд выдали в нем бывшего фронтовика.

— Ну что, Борисов, приступили? — он подошел к ним. — Слышал, вчера твои навыки пригодились не в учебном спарринге.

Лев кивнул, не вдаваясь в подробности.

— Пригодились. — кивнул Лев.

— Вижу, — Алексей Степанович окинул его оценивающим взглядом. — Напряжение в плечах, зажатость. Значит, не до конца ситуацию отпустил. Ладно, сейчас поработаем. Леша, ты с нами.

Они начали с разминки, затем отработали несколько стандартных связок: захваты, броски. Алексей Степанович внимательно следил за движениями Льва.