Лев слушал, кивая. Он видел в глазах молодого химика тот самый огонь, ради которого все затевалось. Не ради денег или славы, а ради решения невозможной задачи.

— Продолжайте в том же духе, Николай. Все необходимое будет. Ваша работа одна из наших главных ставок.

Выйдя от Простакова, Лев почувствовал прилив удовлетворения. Фундамент будущих побед понемногу закладывался. Но он еще не знал, какую цену ему придется заплатить за эти победы сегодняшним вечером.

День выдался на удивление теплым для конца апреля. Последние лучи солнца золотили фасады ленинградских домов. Лев, закончив все неотложные дела, почувствовал непреодолимую усталость от душных кабинетов, запаха реактивов и бесконечных бумаг. Машина ждала у подъезда, но ему вдруг захотелось просто пройтись, вдохнуть полной грудью, почувствовать себя не директором стратегического объекта, а просто человеком.

«Ничего, — подумал он, — Громов же сказал, что приглядывают. Пройдусь немного, дойду до Карповки, и домой».

Он застегнул пальто и зашагал по тихой, почти безлюдной улице. Воздух был свеж и прохладен. Он шел, глядя на первые листочки на деревьях, и понемногу отпускал напряжение прошедшего дня. Мысли текли лениво и бесцельно. Он вспомнил утренний отчет Сашки, улыбнулся его шутке, подумал о Кате и Андрюше…

Мысли оборвались мгновенно и бесповоротно.

Из подворотни справа вынырнула тень. Невысокий, коренастый мужчина в темном пальто. Лев, обостренными рефлексами Ивана, еще не успев осознать угрозу, инстинктивно отпрянул влево. Взгляд зафиксировал движение руки, не нож, не пистолет, а нечто вроде черного мешка. Похищение.

Время замедлилось. Лев не думал, его тело действовало само. Он не стал блокировать руку с мешком, а вместо этого он сделал резкий шаг навстречу нападавшему, входя в его личную зону, и нанес короткий, хлесткий удар ребром ладони в основание шеи. Удар, который он когда-то отрабатывал на тренировках по ММА до автоматизма. Удар, который в спорте был запрещен.

Раздался короткий, влажный хруст, похожий на звук ломающейся сырой ветки.

Нападавший издал странный, клокочущий звук, его глаза расширились от шока и непонимания, и он безвольно осел на землю.

В этот момент из-за угла выскочил второй. Лев увидел в его руке пистолет. Но выстрела не последовало. Сзади, словно из-под земли, выросли двое в штатском. Один из них, молниеносным движением, выбил оружие из руки нападавшего, второй накрыл его сзади, надежно скрутив. Все произошло за считанные секунды. Тишину вечерней улицы прорезал лишь сдавленный хрип первого нападавшего и тяжелое дыхание.

Лев стоял, не в силах пошевелиться. Он смотрел на человека, лежащего у его ног. Тот хрипел, дергался, пытаясь схватить себя за горло, его лицо становилось сизым.

— Скорее! Скорая! — крикнул Лев, но его голос прозвучал чужим и слабым.

Один из оперативников, тот, что был знаком Льву по охране Громова, уже побежал в служебную машину и начал что-то говорить в трубку радиостанции. Второй, обезвредивший стрелка, стоял над хрипящим телом, его лицо было каменным.

Через несколько минут, которые показались вечностью, подъехала «скорая» и черный «газик». Врач, опустившись на колени, проверил пульс у первого нападавшего, потом посветил ему в глаза фонариком и мрачно покачал головой.

— Не жилец. Трахея, кадык… Все раздроблено.

Лев услышал эти слова, и у него подкосились ноги. Он прислонился к холодной стене дома. Во рту был вкус меди. Он смотрел на свои руки. Чистые. Но ему казалось, что они по локоть в крови.

— Вы в порядке, Лев Борисович? — подошел оперативник.

Лев молча кивнул, не в силах вымолвить слово.

— Немцы, — тихо сказал оперативник. — Шпион. Ты сделал то, что должен был. Другого выхода не было. Он бы тебя обезвредил и увез. А нам бы потом голову сломали, как вызволять.

Лев понимал это умом. Он понимал, что это был враг. Что это была самооборона. Но внутри все сжалось в тугой, холодный комок. Он только что убил человека. Своими руками. Прервал чью-то жизнь. Даже не выстрелил, не ударил ножом, а одним точным, профессиональным движением, как на тренировке.

Он чувствовал не ужас, не панику. Он чувствовал леденящую, всепоглощающую пустоту. И тяжесть. Такую тяжесть, словно на его плечи свалилась вся гранитная мощь ленинградских набережных.

Приехал Громов. Он окинул сцену суровым взглядом, выслушал короткий доклад оперативника, подошел к Льву.

— Идем, — коротко бросил он. — Тебя домой отвезем. Завтра поговорим.

Лев снова кивнул. Он был похож на высокотехнологичного робота, у которого внезапно отключили блок управления. Он механически сел в машину, глядя в окно на удаляющуюся улицу, где на мостовой оставалось темное, быстро исчезающее пятно. Он был жив. Он был в безопасности. Но часть его, та самая, что когда-то была Иваном Горьковым, циничным, но не убийцей, осталась лежать там, на холодном камне, вместе с тем, чьего имени он никогда не узнает.

Машина Громова подъехала к подъезду дома на Карповке. Всю дорогу Лев молчал, уставившись в одну точку. Громов, сидевший рядом, тоже не произнес ни слова, давая ему прийти в себя.

— Завтра в десять у меня в кабинете, — сказал Громов, когда Лев вышел из машины. — И, Борисов… Не зацикливайся. Война уже идет. Только стреляют пока без пуль. Сегодня они проиграли. Ценой жизни одного из своих.

Лев снова кивнул и, не оборачиваясь, пошел к подъезду. Он чувствовал себя так, будто тащил на плечах тот самый гранитный парапет.

Лев стоял у двери своей квартиры, прислонившись лбом к холодной металлической стенке. Он не чувствовал ни страха, ни триумфа, лишь тяжелую, безразличную пустоту, будто внутри выгорело все содержимое и набилось ватой. Он медленно, преодолевая усилие, открыл дверь и вошел в квартиру. Катя застала его в коридоре.

Ее лицо, обычно такое спокойное и собранное, моментально исказилось, увидев лицо мужа.

— Лёва! С тобой что-то случилось? На тебе лица нет! — она вцепилась в его руку, втягивая в прихожую. Ее пальцы были ледяными. — Что с тобой? Ты бледный как полотно!

Он попытался сказать «все в порядке», но слова застряли в горле. Он просто покачал головой, сняв пальто дрожащими руками.

Из гостиной, привлеченной шумом, вышли его родители. Анна Борисовна, увидев его лицо, ахнула и подбежала к сыну. Борис Борисович замер, его взгляд, привыкший оценивать обстановку за секунды, стал жестким и острым, как лезвие.

— Сын? — голос отца прозвучал тихо, но с такой плотной концентрацией, что в комнате стало тихо. — Что случилось? На тебя напали что-ли?

Лев снова покачал головой. Ему было физически сложно говорить.

— Да.

— Противники? — Борис Борисович делал это как на допросе — коротко, ясно, выявляя суть.

— Их… одного задержали, — Лев сглотнул комок в горле. Его взгляд упал на собственные руки. — Одного… я… Он мертв.

В прихожей повисла гробовая тишина. Анна Борисовна отшатнулась, прислонившись к косяку. Катя, все еще державшая его за руку, сжала ее так, что кости хрустнули, ее глаза наполнились не просто страхом, а ужасом перед тем, что он только что сказал.

Борис Борисович подошел к нему вплотную. Он не обнял его, как мог бы сделать любой отец. Он взял его за плечи, заставив посмотреть на себя. Его глаза, серые и холодные, буравили Льва насквозь.

— С тобой точно все в порядке? Не пострадал? — спросил он с отцовской строгостью

Лев молча кивнул, не в силах выдержать этот взгляд.

Отец тяжело вздохнул, опустил руку и положил ее ему на плечо. Прикосновение было твердым, почти грубым, но в нем была странная опора.

— Служба, сынок — отчеканил Борис Борисович. — Она такая. Врага уничтожил, считай долг исполнил. Другого выхода не было. Запомни это. Неси это знание, а не сомнения. Он бы тебя не пожалел.

В этот момент из спальни донесся испуганный плач Андрюши. Катя, бросив на Льва потерянный взгляд, метнулась к ребенку. Анна Борисовна, дрожа, подошла к сыну, хотела обнять, но он неосознанно отстранился. Он был сейчас не в настроение для объятий.