— Как ты? — спрашиваю я.

Он уже не хочет бороться, и с каждым днём он всё больше напоминает увядший сад на пороге зимы. Невыносимо наблюдать, как он исчезает, особенно для того маленького мальчика внутри меня, который считал, что его отец — самый сильный и умный человек на свете.

— Хорошо. Всё в порядке. Ничего не изменилось. — Он открывает глаза, наконец глядя в мою сторону.

Врачи говорят, что зрение к нему не вернётся. Он различает только силуэты и тени.

— А ты как? — спрашивает он. — Готов к первому предсезонному матчу?

Он всегда был моим самым большим фанатом, готовым слушать, как я одновременно хвастаюсь и жалуюсь. К счастью, это не изменилось. Скорее, он стал ещё внимательнее к моим словам. Как будто, пока мы говорим о футболе, он снова становится прежним.

Я откашливаюсь и пристраиваюсь у изголовья рядом с ним.

— У меня хорошее предчувствие. На тренировках у нас полное взаимопонимание, и парни мотивированы. Они хотят победы не меньше, чем я.

Приятно улыбаться вот так. В последнее время я улыбаюсь редко и уже не помню, когда по-настоящему смеялся. Я научился хорошо притворяться.

Иногда это даётся легко, иногда — это кошмар.

— Значит, уверен в себе? — Отец смеётся и хлопает меня по руке. Ему нужно пару секунд, чтобы найти её, он немного промахивается, но попадает.

Я резко вдыхаю, внезапно забывая, как дышать. Мне так сильно не хватает нашего прежнего общения. Нам всегда было легко, болтали ли мы о ерунде или обсуждали стратегию моей карьеры. Мне не хватает нас — отца и сына, без всего остального.

— Ну, — я снова откашливаюсь, стараясь говорить обычным тоном. Он ненавидит, когда его жалеют. — Может, немного, но на то есть причины. Сейчас у меня много свободного времени, которое я могу посвятить футболу. И это даёт результаты.

— Ты всегда был трудолюбивым, — хмурится отец. — Что изменилось?

— Я придумал несколько новых тактик, и тренер заинтересовался. Возможно, мы никогда их не используем, но всё равно приятно осознавать, что вношу вклад в команду.

Он усмехается.

— Вот это мой мальчик. Проявляешь инициативу. Я горжусь тобой, Алекс.

— Спасибо, папа.

Мгновенная лёгкость во всём теле, вызванная его искренней любовью, помогает мне дышать свободнее. Хочется впитать этот момент, сохранить его, чтобы вспоминать в трудные дни, поэтому я продолжаю говорить. Сделаю всё, чтобы отец оставался здесь, в настоящем.

— Сегодня тренер ненадолго поставил меня за главного. Это было несложно, но всё равно приятно, что меня уважают как лидера.

— Интересно, — у него на губах появляется ухмылка. — Как твой ресивер воспринял указания от тебя?

— Не то чтобы обрадовался. — Я фыркаю. Миллер взбесился, когда тренер сказал команде, что я буду руководить тренировками. — Но вёл себя прилично, так что жаловаться не на что. Он тоже хочет победить.

— Ты думал о том, чем займёшься после завершения карьеры?

— Нет. — Я пожимаю плечами. — У меня ещё есть время. Я в отличной форме. Честно говоря, больше думаю о конце контракта. Он истекает после этого сезона, и пока никто ни слова не сказал ни мне, ни моему агенту.

— Не представляю, что «Уорриорз» не захотят тебя оставить. Тебе не о чем беспокоиться. Но я действительно думаю, что пора задуматься о будущем. Не жди, пока завершение карьеры окажется на горизонте. — Он снова хлопает меня по руке. — Тебе всегда нравилось придумывать игровые планы и стратегии. Не думал о тренерской работе?

Я прикусываю щёку, чтобы сдержать улыбку.

— Да, не могу сказать, что такая мысль мне не приходила.

Отец опускает руку на матрас и проводит по постели, пока не находит телефон. Через мгновение звук аудиокниги исчезает, и в комнате воцаряется тишина.

— Что ещё? Я чувствую твоё возбуждение, и дело не только в игре.

Я выпрямляюсь.

— Марко сказал, что Белла возвращается. Она будет на первом матче.

— О.

Сказать, что мои родители расстроились, узнав о нашем расставании, — значит ничего не сказать. Они её любили, им было грудно её потерять, но больше всего их волновало, как это повлияло на меня.

— Ты всё ещё любишь её?

— Да. Я люблю её даже сильнее, чем год назад, если это вообще возможно. Она моя девушка, пап. Навсегда.

— Но она двинулась дальше, верно? Одри рассказала маме о новом парне Изабеллы.

— Может быть. — Мой голос дрожит. — Я не уверен.

— Думаешь, она захочет снова видеть тебя в своей жизни?

— Наверное, нет. — Я скрещиваю руки на груди. — Всё, что я знаю: она будет дома какое-то время перед стажировкой. Я не могу упустить шанс поговорить с ней.

— Думаешь, её новому парню это понравится? — Отец говорит мягко, будто я ребёнок, готовый закатить истерику.

— Сомневаюсь. — Я глубоко вдыхаю, чтобы успокоиться.

Отец кивает, складывая руки.

— Я не стану говорить тебе оставить её в покое. Ты упрямый, и в этом году ты много работал над собой. — Его голос звучит твёрже, как раньше. — Но пообещай мне одно: если она счастлива, ты отступишь. Ты отпустишь её.

— Пап.

Он не может всерьёз ожидать, что я соглашусь. Зачем мне это, если я даже не поговорил с ней? Это пораженческая позиция с самого начала, а я не такой.

— Обещай мне, Александр, — настаивает отец. — Если она скажет…

— Я не могу этого обещать.

Я резко встаю и отхожу от кровати.

Внезапно воздух становится слишком густым. Мне нужно выбраться из этой комнаты, из этого дома.

— Алекс. — Отец опускает подбородок на грудь, плотно сжав губы. Он разочарован во мне, я знаю, но… мне всё равно.

— Мне пора. — Ярость захлёстывает меня, готовая выплеснуться. Я пришёл сюда не за лекциями о жизни и не за указаниями, что мне делать. — Пока, пап.

Я разворачиваюсь и мчусь вниз по лестнице, надеясь улизнуть, не встретив маму. Не хочу объяснять, почему я в ярости.

Видимо, сегодня не мой день.

— Алекс? Ты куда?

Мгновенно у меня поднимается шерсть.

Этот голос. Чёрт. Когда она успела прийти?

Стиснув зубы, я поворачиваюсь и встречаюсь взглядом с Одри. Она стоит в дверях гостиной, держа моего племянника Мэйсона на бедре. Её брови сведены, губы поджаты. Я не видел её неделями, избегая при любой возможности. Но судьба решила, что я должен столкнуться с ней, когда и так на взводе. Идеально.

— Домой, — шиплю я сквозь зубы.

— Почему? Мама сказала, ты только пришёл.

— Кое-что нарисовалось.

— Правда? Или ты уходишь, потому что я здесь? — Она поднимает подбородок, сужая глаза.

Когда Белла бросила меня, Одри превратилась в капризного ребёнка, умоляющего о прощении. Не получив его, она стала агрессивной, огрызаясь при каждой встрече. Видимо, теперь она перешла к обвинениям.

Меня чертовски утомило её поведение.

— Это тоже.

— Невероятно, — рявкает она.

Мэйсон вздрагивает от её резкого тона и тут же заливается плачем.

— Одри? — Появляется мама, хмурясь от беспокойства. — Что происходит?

Я изо всех сил стараюсь не сверлить Одри взглядом. Не хочу, чтобы Мэйсон подумал, что мой гнев направлен на него. Это трудно.

— Я уже уходил, когда твоя дочь решила со мной поговорить.

— Она твоя сестра, — твёрдо говорит мама. — Я ясно дала понять в прошлый раз. Вам нужно ладить! У меня и так полно забот. У меня нет времени вас мирить.

— Я извинялась тысячу раз! Я даже просила прощения за то, в чём не виновата! — Одри топает ногой, и Мэйсон плачет ещё громче.

Она нелепа. Ни в одном её «извинении» не было ни капли раскаяния, а эти попытки переложить вину просто жалки.

Просто признай, что была неправа, и оставь меня в покое. Вот и всё, чего я хочу. Но нет, она продолжает преследовать меня, будто ей нужно, чтобы я сказал, что больше не злюсь, что простил её.

Но это была бы ложь. Так что врата ада распахнулись, и Одри стала самым большим раздражением.

— А я сказал, что твои извинения мне не нужны, — говорю я сестре, сохраняя низкий тон. — Они ничего не значат.