— Не то чтобы ты сама пыталась, — Саманта хватает бокал и осушает его залпом. — Я не помню, чтобы ты когда-либо присоединялась к нам на праздниках. Ты всегда ждала, что мы приедем в Монтгомери, но сама никогда не отвечала взаимностью.

— Это моё самое большое сожаление, — говорит пожилая женщина. — Потому что теперь я знаю, как ты обращалась со своим ребёнком. — Слова Корделии повисают в воздухе, наполняя комнату удушающей тишиной.

Она выпрямляется, глубоко вдыхает и поворачивается к ошеломлённой Белле.

— Я недавно делала ремонт в доме. Ты знала об этом? Два месяца назад рабочие сняли пол в гостевой комнате. Один из них нашёл твой дневник под расшатанной доской — ты, должно быть, спрятала его там во время своего последнего визита. Он был написан, когда тебе было пятнадцать. Прости, что вторглась в твою личную жизнь, но я не сожалею о том, что узнала, как твоя мать с тобой обращалась.

— Она лгунья, — фыркает Саманта.

Корделия даже не смотрит на неё. Её внимание приковано к Белле.

— Мама, — говорит Саманта, — ты не можешь серьёзно верить всему, что она написала. Она была подростком, отчаянно жаждавшим внимания. Ты даже не представляешь, какие небылицы она сочиняла.

— «Моя мама почти не разговаривает со мной, а когда говорит, то только чтобы наказать за то, что, как ей кажется, я сделала не так. Я могу провести весь день в своей комнате, и она даже не зайдёт проверить, как я. Не спросит, ела ли я. Не предложит провести время вместе. Я почти уверена, что ей так даже лучше. Она предпочла бы вообще меня не видеть».

Слова Корделии пробегают холодом по моей спине. Неужели Белла написала это в своём дневнике? Так она чувствовала себя, живя в этом доме?

— Ты была ужасной матерью, Сэм, и остаёшься ею.

— Это очень забавно, — отвечает Саманта. Она смотрит на меня, её лицо наполнено презрением.

Нет ничего, что она могла бы сказать, чтобы изменить моё мнение о ней. Она заставила Беллу пройти через столько дерьма безо всякой причины.

Саманта очень похожа на свою дочь, но внутри? Эта женщина гнилая.

— Забавно? — переспрашивает Белла. Она ставит локти на стол и переплетает пальцы. — Я была одна, независимо от того, была ты здесь или нет. Одинокой. Забытой. Никому не нужной. Ты появлялась только тогда, когда тебе нужен был выход для твоего гнева — и тогда я становилась твоей любимой игрушкой. Тебе нравилось наказывать меня, когда тебе нужно было подпитать своё эго. Тебе никогда не было дела до того, больно мне или грустно. — Белла выпрямляется и качает головой, словно отгоняя желание расплакаться. — Ты помнишь тот день, когда я пришла в твою комнату и сказала, что у меня болит живот? Ты обвинила меня в том, что я притворяюсь, чтобы привлечь внимание. Даже когда я лежала на полу, крича от боли.

— Ты всё время врала. Неужели ты действительно ожидала, что я поверю тебе? — шипит Саманта, ударяя ладонями по столу.

— Я никогда не лгала тебе, — говорит Белла, её грудь медленно поднимается и опускается. — Я просто хотела, чтобы ты любила меня.

— В конце концов ты получила то, что хотела. Кевин отвёз тебя в больницу. Он провёл с тобой всю ночь и следующий день.

Белла усмехается.

— Ты ведёшь себя так, будто это было что-то особенное. Мне удаляли аппендикс.

— И он был рядом всё это время. Что ещё я должна была сделать? Я не могла пропустить работу. Мой муж занял моё место и позаботился о тебе.

— Позаботился о ней? — я кипячусь от ярости, захлёстывающей меня. — Позаботился...

Белла едва заметно качает головой.

— Не надо.

Меня будто обухом по голове. Какого чёрта я должен молчать?

— И вот, спустя столько лет, ты всё ещё ищешь внимания, — бросает Саманта, окидывая меня взглядом, а затем хмуро смотрит на дочь, будто точно знает, что я хотел сказать.

Корделия наклоняется вперёд, тоже глядя на меня.

— Мне нужно что-то знать?

— Нет, — Белла расправляет плечи. — Но у меня есть вопрос.

— Конечно, дорогая, — бабушка ободряюще улыбается ей.

— Зачем этот фарс? — твёрдо спрашивает она, сжимая челюсть.

Моя грудь наполняется гордостью. Она держится стойко и задаёт именно тот вопрос, который мучил меня. Какой смысл во всём этом спектакле?

— О чём ты? — Корделия моргает, её губы складываются в недовольную гримасу.

— Ты сказала, что нашла мой дневник два месяца назад. Ты прочитала его. Узнала, как моя мать со мной обращалась. — Она облизывает губы. — Зачем тебе нужно было, чтобы я приехала сюда? Мы могли встретиться где угодно, буквально. Я могла навестить тебя в Монтгомери. Вместо этого ты устроила целое представление. Зачем?

— Я хотела ответы, и хотела, чтобы они были у тебя тоже. И надеялась, что у Сэм хватит достоинства признать, через что она тебя провела, и взять на себя ответственность. — Корделия слегка опускает голову. — Я ошиблась.

— Моя мать не заботится ни о ком, кроме себя, — говорит Белла. — Даже о Кевине. Для неё он просто аксессуар. — Она сохраняет прямую осанку, продолжая. — Мать любит только себя, и после этого ужина она возненавидит меня ещё сильнее. Хотя она и королева унижений, она ненавидит, когда люди ставят её в неловкое положение.

Мне нужно всё моё самообладание, чтобы не схватить её и не прижать к груди. Что-то в ней изменилось. Я не могу понять, что именно и как, но она нашла в себе уверенность, чтобы встретиться лицом к лицу с матерью и высказать правду. Она стала настоящей.

— Простите за задержку. — Громкий голос прерывает напряжённую паузу, и в комнату входит крупный мужчина.

Моя спина мгновенно напрягается. Это тот самый ублюдок, который почти разрушил душу Беллы. Ему пятьдесят, как она говорила, но выглядит он на добрых десять лет моложе. Он накачан, будто всё свободное время проводит в спортзале, а его рубашка на размер меньше, едва сдерживая бицепсы и подчёркивая каждый рельеф пресса. Кевин выглядит лучше, чем мой собственный отец, и это, честно говоря, сбивает меня с толку. Он насильник, которому удалось обмануть весь мир своей внешностью.

Это просто пиздец.

— Ты как раз вовремя, — Саманта встаёт и направляется к мужу. — Ужин готов. Поможешь мне на кухне?

Она хватает его за руку и уводит из комнаты.

Он идёт за ней, широко раскрыв глаза. Не могу его винить, хотя то, как его взгляд задерживается на Белле, мгновенно выводит меня из себя. Ему лучше быть осторожным, потому что мои кулаки всё ещё чешутся после стычки с Миллером.

— Дорогая, я…мне так жаль, — запинается Корделия, опуская голову. — У меня были подозрения, но я убеждала себя, что это не моё дело, что она отдалилась от меня, потому что я была слишком навязчива. Я не хотела усугублять ситуацию. Боялась, что если стану её ругать, она полностью отгородится от меня; думала, что, возможно, она не позволит мне видеть тебя. Мне не следовало ждать так долго. Я подвела тебя, Изабелла.

— Ты почти не видела меня, — говорит Белла, её тон такой же ровный, как и выражение лица. — А когда видела, даже не пыталась узнать меня лучше. — Она опускает руки на колени. — Если бы ты заступилась за меня, я хотя бы знала, что ты заботишься, что я для тебя важна. Но ты не показала мне этого до сегодняшнего дня, и…

— Уже слишком поздно, да? — Корделия поднимает глаза, они стекленеют. — Я сожгла этот мост задолго до того, как поняла, что он в огне.

Белла отводит взгляд, глубоко вздыхая.

— Мне нужно в ванную. Прошу прощения.

Она медленно встаёт и выходит из комнаты, оставляя меня наедине с её бабушкой. Этот ужин идёт хуже, чем я мог себе представить, и еду ещё даже не подали.

— Ты, наверное, презираешь нас всех, — говорит Корделия, её голос звучит побеждённо. — Тебе повезло иметь здоровые отношения с родителями. Боюсь, наша семья слишком дисфункциональна, чтобы когда-либо прийти к этому. «Как я могла вырастить такую дочь, как Саманта?» — вот о чём ты думаешь, да? — спрашивает она. — «Как я позволила ей разрушить жизнь моей единственной внучки?» — её плечи опускаются ещё ниже. — Как я могла быть такой слепой и заблуждающейся? Как я не заметила того, что происходило у меня под носом?