— … Александр Сергеевич, все погружено на корабль, — к сидевшему на бочке Пушкину подошел Дорохов, ведавший погрузкой ящиков с казной на корабль. Он показал на потрепанный пароход с закопченной надстройкой на палубе. По бортам возвышались здоровенные гребные колеса, на которых висели матросы и что-то простукивали молотками; похоже, готовили корабль к выходу в море. — На ночь оставим людей здесь. Я сказал, чтобы были начеку. Кто знает, чего ждать…
Поэт устало кивнул, даже не посмотрев не него. Больно сильно он вымотался за последние дни. Считай, толком и поспать не удалось в дороге. Крестьяне, словно взбесились: сбивались в шайки и рыскали по дорогам, нападая на всех, кто им был не знаком. На какое-то время дороги в этом княжестве стали не просто опасными, а смертельно опасными. Здесь можно было лишиться не только кошелька и товара, но и жизни. Из покосившихся сельских избенок можно было запросто получить арбалетный болт в бок, а из кустов — здоровенную свинцовую пулю.
— Я тут рядом в трактире пару комнат снял. Вам бы поспать, силы восстановить.
Пушкин снова кивнул. Поспать ему точно не помешает.
— … Эй! Тебе чего нужно, оборванец⁈ — Дорохов вдруг ощетинился, выхватив револьвер и уставившись за спину Пушкину. Похоже, оттуда кто-то подходил. — Здесь не подают! Ищи себе подаяние в другом месте. Понял?
Александр тоже повернулся в ту сторону, любопытствуя, кто бы там мог быть. Прищурился, разглядывая высокого парня в каком-то грязном, прожженном в разных местах, балахоне. Курчавые волосы стояли торчком и, определенно, нуждались сначала в мыле, а потом в стрижке. Измазанное сажей лицо, тем временем, показалось ему знакомым.
— Ты не понял? — Дорохов недвусмысленно повел пистолетом, показывая, что настроен серьезно. Правда, оборванец почему-то не уходил, продолжая стоять и смотреть в сторону Пушкина.
— Миша, подожди, — Александр поднял руку, останавливая товарища. — Эй, ты, подожди ближе. Откуда я тебя знаю?
Тот сделал шаг и расплылся в улыбке, что на его грязном лице смотрелось довольно странно.
— Камрад, ты не узнал меня? Я, конечно, грязноват немного и довольно сильно помят, — оборванец извиняющее похлопал по своему рваному балахону. Мол, он не виноват, что так одет. — Это же я, Карл!
Пушкин медленно встал с бочки, растер глаза пальцами, не веря самому себе.
— Б…ь! — у него тут же само собой вырвалось ругательство. — Маркс? Карл Маркс, это ты⁈ Черт побери! Как так⁈ Чего с тобой произошло? Тебя черти, что ли поджаривали на костре?
Студент замялся, похоже, не сильно делая рассказывать о своих злоключениях.
— Так, пошли с нами! Вижу, деньгами ты не богат. Ничего, мы заплатим. Поешь, приведешь себя в порядок, а заодно и все расскажешь! Пошли, пошли. Миша, показывай свой трактир. Нам всем срочно нужно выпить, а также послушать кое-что интересное…
Рассказ студента, и правда, оказался захватывающим. Если его чуть-чуть дополнить, то смело можно было бы написать хороший приключенческий роман. Оказалось, именно Маркс со своими друзьями оказался одним из непосредственных виновников этого сумасшествия, распространившегося уже на все Мекленбургское герцогство.
— … Ты⁈ Это все из-за тебя началось⁈ — у Пушкина чуть пиво назад из рта не вылилось, когда он услышал про драку с жандармами, а потом и штурм жандармского участка. — Ты спятил что ли⁈
Карл же, уплетая тушеную капусту прямо руками, и запивая все это пивом, в ответ лишь ухмылялся.
— Ты же сам сказал, что мы не должны больше терпеть эксплуататоров! — нагло оскалился студент, запихивая в рот целый кусок жареной колбаски и с чавканьем начиная ее пережевывать. — Я всего лишь показал бедным горожанам и крестьянам, кто их враг. Вот они и начали сами себя освобождать…
Пушкин в ответ только руками развел. У Карла явно было не все в порядке с головой. Ведь от его выходки полыхало целое княжество! В городках, поселках ловили дворян, как бешеных псов. В замках прятались от восставших, закрывали ворота, двери, и со стен стреляли во все, что движется. Сбежавший герцог слал своим соседям жалостливые письма с просьбами о помощи.
— … И, вообще, ты правильно сказал — вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов. Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем! Золотые слова, камрад! Просто гениально!
Говоря это, студент даже кружку с недопитым пивом отставил в сторону. Пятерней взлохматил свою шевелюру, декламировал слова знаменитого Интернационал с чувством, с толком с расстановкой, отчего тот звучал грозно, напоминая слова священной клятвы.
— Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем! Золотые слова, камрад! Просто гениально! Как только тебе могли прийти в голову такие слова…
Сейчас он, и правда, напоминал того самого классического революционера, которых Александр помнил по старинным советским фильмам — с голодным угрожающим блеском в глаза, осунувшееся лицо с заострившимися скулами, проникновенная речь. Для полного сходства не хватало лишь кожаной куртки и знаменитого маузера в руке.
— Подожди, подожди, ты же просто спят… — начал было говорить Пушкин то, что было у него в мыслях, как вдруг совершенно неожиданно остановился. До него в этот самый момент дошла одна совершенно простая и понятная мысль, которая показалась ему невероятно потрясающей, почти гениальной. — Подожди-ка, Карл… Сейчас…
Поэт клацнул зубами и замер с ложкой в руке. Ведь, по всему выходило так, что ему сейчас выпал удивительный шанс изменить мировую историю. Можно было из этого студента-еврея Карла Маркса сделать не просто будущего знаменитого Маркса, основателям коммунистического учения, а самого настоящего яростного революционера, который своими действиями и своими работами на долгие десятилетия, если не столетия, подорвет стабильность Европы! Если все получится, то именно европейские страны будут весь двадцатый век с упоением резать и стрелять друг в друга, оставив Россию в покое. Пусть у них бушует революции, пусть у них проходят дикие социальные эксперименты над миллионами людей, а у нас здесь пусть все идет тихо и мирно, последовательно, эволюционно.
— Вот это-то, действительно, гениально, — с благоговением прошептал Пушкин, понимая, что в его руках ключ к будущему России. И ему осталось лишь провернуть его, чтобы история его отчества свернула с кровавого страшного пути и пошла совершенно другой дорогой. — И не будет первой войны, не будет революции, не будет гражданской войны, не будет второй войны… Миллионы русских останутся в живых и получат уникальный шанс…
У него в этот момент стало настолько одухотворенное лицо, словно он увидел Бога и удостоился его благодати, что Дорохов непроизвольно вздрогнул и стал оглядываться по сторонам. Явно пытался понять, чего такого мог увидеть его товарищ.
— Так, Карл, поднимайся и пошли за мной! Нам нужно о многом поговорить! И поверь мне, твоя жизнь теперь перемениться, — поэт резко вскочил с места, едва не опрокинув стол. — Миша, следующие пять — шесть часов сделай так, чтобы никто не побеспокоил. Это очень важно… для нас всех.
Он произнес это так, что Дорохов проникся. Весь подобрался, непроизвольно коснулся рукояти револьвера, словно готовился открыть огонь.
— Не беспокойтесь, Александр Сергеевич. Вас никто не побеспокоит — ни человек, ни зверь.
Пушкин благодарно кивнул ему и потянул студента за собой.
— … Карл, ответь мне честно, без всяких недомолвок… Ты ведь всегда, с самого детства, знал, что самой судьбой тебе предназначено совершить нечто совершенно великое, невероятное?
Студент вздрогнул, замешкался и едва не поскользнулся. Еще мгновение и он бы полетел кубарем. К счастью, Карл смог сохранить равновесие.
— Что? — растерянно спросил он, словно ничего не расслышал. Хотя, конечно же, все он расслышал.
— Карл, я совершенно точно вижу, что ты особенный человек, ты избран, чтобы принести человечеству великую ценность — свет свободы, — Пушкин схватил его за плечи и заглянул ему прямо в глаза. — Разве глубоко внутри себя ты не знал этого? Разве, смотря на страдания простых людей, ты никогда не думал об этом? Разве ты не чувствовал в себе возмущение, наблюдая за сытыми бесчинствами богатеев?
