— Согласен, Миша. Хорошо придумал. Нужно понаблюдать, что и как…

— Я ведь так думаю, — Дорохов раскраснелся, довольный, что его план похвалили. — Если там сам герцог со своей семьей живет, то там, наверное, кухарок, горничных и всяких служанок хоть пруд пруди. У нас же под рукой больше десятка молодых парней, орлов, которых хоть сейчас на парад. Вот пусть и поработают с бабами, вызнают то, что нам нужно.

Александр усмехнулся после этих слов. Идея, и впрямь, была неплохой. Какая девка устоит, когда ее начинает обхаживать статный парень с военной выправкой. Пройдется с ним пару раз окрестным улочкам, получит в подарок простенькое колечко с мелким камешком, и сам все, что знает и не знает, расскажет.

— Так и сделаем. Миша, сам с ними переговори сегодня. Сделай внушение, чтобы одежду в порядок привели, помылись в конце концов. Деньги на все расходы я дам. Как говорится, приходи дам нужно оплачивать.

Дорохов понимающе ухмыльнулся. На баб, и правда, столько денег нужно, что можно без штанов остаться.

— Еще пару человек пошли на местный рынок. Пусть там потолкаются, поговорят, что-нибудь купят, а самое глав внимательно слушают все замковое сплетни,– Пушкину эта идея только что в голову пришла и сразу же понравилась. Нередко через сплетни можно узнать такие вещи, которые не каждый разведчик сможет добыть.–Ясно?

За разговором они и не заметили, как уговорили по две здоровенные кружки с пивом, опустошили большое блюдо с жареными карасями и съели по паре штук кровяных колбасок.

— А хорошо мы так поговорили, Миша, — рассмеялся Александр, показывая стол с многочисленными тарелками, плошками.–Все как-то само и разложилось по полочкам.

— Да-а, — негромко протянул его товарищ, потягивая оставшееся в кружке пиво. Допил, и поднялся. — Выйду я, пожалуй, освежиться. Зараза, крепкое у них пиво.

И чуть покачиваясь, пошел к двери. Похоже, его, и впрямь, развезло.

— Точно ядреное пиво. Помню в Чехословакию ездили, тоже пиво пробовал, — Александр улыбнулся, вспоминая давние времена. — Неплохое было, хотя и пожиже. Умеют же, черти заграничные, делать. Мы косорукие что ли? Делаем, делаем, а нормально не выходит…

Опьянение хорошо чувствовалось. От пива уже немного гудела голова, легкость в теле сменилась тяжестью. Состояние было ровно такое, когда все вокруг виделось в «розовом» или почти «розовом» свете. В голове, словно в улье, летали самые разные мысли, требуя к себе внимания. Как и всегда в такой кондиции, хотелось с кем-то поговорить «за жизнь». Пушкин тут же начал усиленно оглядываться, выбирая, с кем можно было бы завести разговор.

— … Камрады, я настаиваю, что рационализм и объективизм есть высшая степень развития человеческого сознания и человечества в целом!

Услышав, что-то очень знакомое из еще студенческого курса философии, Пушкин встрепенулся. И перестав буравить глазами какого-то розовощекого бургера с такой же пухленькой супругой за соседним столом, развернулся в другую сторону. Как он и думал, уже знакомая компания студентов попойку превратила в философский диспут. Александр сразу же себя вспомнил. Ведь, будучи студентами, они с друзьями точно также за бутылкой пива или портвейна начинали яростно спорить о каких-то высоких материях. До обсуждения девушек и их прелестей дело доходило чуть позже.

— … Что тут спорить⁈ История философии Гегеля — есть фундамент современной философии…

Так рьяно выступал перед товарищами тот самый смуглый студент, которого Александр приметил тогда, когда вошел в трактир. Вот сейчас ему и представилась прекрасная возможность получше рассмотреть этого неугомонного юношу.

— … Это нечто иное, как самое значительное, универсальное, возведенное в науку выражение немецкого политического и правового сознания! И любой, кто считает иначе, глубоко ошибается, камрады! Выпьем же за это! — и они дружно подняли бокалы с пивом, смотря на оратора восторженными глазами. — За Гегеля!

Молодой человек сейчас напоминал собой тех юных революционеров, борцов с самодержавием, которых так любили изображать в раннесоветских кинофильмах о Великой революции. Он был строен, черноволос. Глаза чуть навыкате, но смотрели вперед решительно, с вызовом. Высокий лоб, совсем неприкрытый волосами, выражал глубокий ум. С горбинкой нос открыто говорил о большой доли семитской крови, что текла в его жилах. Весьма интересный экземпляр, и тем удивительнее его встретить здесь, в трактире Шверина.

А поэта тем временем просто распирало от желания не просто поговорить, а именно поспорить. Студенческий багаж в виде сотен часов, проведенных за зубрежкой толстенных философских трактатов, буквально кричал о себе, буянил внутри. Словом, не выдержал он, за что впоследствии очень сильно раскаивался.

— Хлам, никчемушный хлам эта ваша философия Гегеля!– произнес Пушкин. Причем это прозвучало так четко и громко, что за тем столом мгновенно все затихло — стихло чавканье, бульканье, хруст, чей-то негромкий говорок. — Его время прошло, и скоро это станет понятно даже самому последнему школяру.

От стола, где сидели студенты послышалось дружное шарканье стульями — молодые гегельянцы шустро поворачивались в его сторону. При этом их недовольные лица совсем ничего хорошего не обещали, скорее очень и очень плохое.

Встретившись с ними взглядами, Александр запоздало подумал, а не переборщил ли он. Ведь, всем была известность невероятная драчливость и сумасбродность школяров и студентов. В городах, где были старейшие университеты Европы, во время попоек студенты могли запросто разнести трактир, а потом его еще и поджечь. Про драки, кровавый мордобой и говорить было нечего. Одним из развлечений было отловить студентов с другого факультета и хорошенько его отдубасить, а на отобранные деньги весело шикануть в ближайшем кабаке. Вот именно это все Пушкин и читал в злых взглядах, которые на него бросали.

— Мавр, ты слышал⁈ — полный парень с такой силой брякнул кружкой по столу, что разнес ее вдребезги. Причем смотрел при этом на того самого смуглого студента с всколоченной черной шевелюрой, явно, предводителя в их студенческой компании. Сразу же стало понятно, что столь необычное прозвище — Мавр — было связано с цветом его кожи. — Не проучить ли этого остолопа?

Смуглый поднял руку, останавливая чересчур активных и обидчивых товарищей. Встал в позу, воткнув руки в бока, и стал буравить удивленным взглядом Пушкина. Похоже, поверить не мог, что кто-то решил им слово поперек сказать.

— Чего смотрите? Я отвечаю за свои слова. Я докажу, что время Гегеля прошло и сейчас многие его посылы просто устарели и не значимы, –твердо проговорил Пушкин, взывая о помощи к своим студенческим и учительским знаниям. Сейчас они ой как пригодятся, иначе его запросто отдубасят. Револьвер за пазухой даже не поможет, вытащить просто не успеешь. — Ну что, поговорим… о философии Гегеля?

Александр широко улыбнулся. Ему вдруг стало так смешно, что он с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться во весь голос. Ведь, если посмотреть на все происходящее со стороны, то это напоминало самый настоящий сюр! По-другому просто и не сказать. Он с целой командой, вооруженных до зубов отставников, уже около недели рыщет по Европе в поисках сокровищ масонского ордена, и вдруг оказывается на философском диспуте с пьяными студентами. Готовился стрелять, возможно, даже убивать, а тут приходится вспоминать университетский курс классической философии.

— Поговорим, — с угрозой проговорил смуглый студент, сдвигая стул ближе. Рядом уже ставили лавку его товарищи. — И если будешь нести бред… — он недвусмысленно хрустнул кулаками, открыто намекая на последствия. — То мои камрады буду очень недовольны.

Пушкин кивнул, давя внутри себя веселость. Ему предстояло весьма непростое испытание. Вести спор со студентами, да еще Берлинского университета, одного из старейших учебных заведений Европы, это не пиво в трактире хлестать и девок на сеновале щупать. Тут думать нужно, а то потом не сможешь делать ни первого, ни второго.