— Нет, к черту тщеславие, деньги! Я просто хочу, чтобы все это жило…

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Пушкин запрыгнул в подъехавший экипаж и громко бросил кучеру:

— Гони, Борода, что есть мочи! Рубль даю! Страсть, как по семье соскучился.

— Дык, господин хороший, солдатни исчо на улицах много, могут и стрельнуть из ружжов, — извиняющим тоном проговорил кучер, свесившись с козел. В тулупе, заросший черной густой бородищей по самый глаза, он сейчас сильно разбойника напоминал. Дай ему в руки дубину и обрез, соответствие было бы, вообще, стопроцентным. — А вот за пять рупей я спробую…

Александр махнул рукой. Мол, пробуй, если так решил. Пять рублей не жалко.

Не обманул бородач, опробовал и у него получилось. По одним улицам гнал так, что карета в воздух взлетала, а поэта трясло и бросало от стенки к стенке. По другим улицам, напротив, еле-еле ехали.

— Довольны, ваше благородие? — открывая перед ним дверь, кучер довольно улыбался во весь свой щербатый рот. Пушкин же, помятый, постанывая, с трудом с кресла поднимался. — Сами ведь хотели, чтобы быстро.

Кивая, Александр сунул ему в руку пять рублевых монет. Как говориться, договор — есть договор.

— Теперь понятно, в кого в нашем времени таксисты и маршрутчики такие шустрые. В извозчиков, естественно, к бабушке не ходит. Отморозки…

Развернулся, чтобы пройти через арку к своему двору. Уже начал представлять, его родные обрадуются. Детишки бросятся на его шею, будут что-то радостно гоготать. На встречу выбежит Ташенька, станет его целовать. Но не тут-то было!

— Ни х… себе! Что тут, вообще, происходит? Эй, черт вас дери, ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?

Небольшой двор у его дома сейчас отчетливо напоминал то место, которое только что покинули французские мародеры времен Наполеона Бонапарта. Стояли повозки, кареты, у одной из которых не было колеса. С переломанными спицами оно валялось тут же. Рядом вповалку лежали мешки с какими-то вещами, тряпочные узлы с барахлом. Ближе к крыльцу прямо на брусчатке стояли два криво сколоченных деревянных ящика, из которых торчала разнообразная посуда.

— Нас, что грабят? — растерянно спросил Пушкин, быстро вышагивая к дому. — И оружия, как на грех, никакого нет. Трость только…

Он перехватил трость на манер дубинки, чтобы было удобнее ею бить.

— Что же здесь происходит?

И только встал на первую ступеньку, как дверь распахнулась и в проеме появилась супруга.

— Сашенька! — вскрикнула она, бросаясь вперед. — Сашенька, родненький!

Подскочила, и вцепилась в него, как клещ. Не отпускает, целует губы, щеки, нос. Пальцами треплет его волосы.

— Сашенька, Саша, миленький, мы же… Я же думала, что тебя арестовали, — сквозь рыдания рассказывала она, продолжая его обнимать. — Прибегали какие-то люди и говорили, что тебя схватили и отправили в тюрьму… Сашенька, мы не знали что делать… Миша, твой товарищ, сказал, что нам нужно срочно уезжать в Михайловской, чтобы там переждать. Он сам хотел остаться и идти тебе на выручку.

От всех этих новостей, свалившихся на него, как гром среди ясного неба, Пушкин ошалел. Что это еще за слухи о его аресте⁈ Кто мог такое рассказать? Он ведь и сам не был в этом уверен! А Дорохов, вообще, отморозок! Решил тюрьму штурмом взять?

— Батюшка! Ура! Батюшка вернулся! Михаил Викторович, глядите, батюшка вернулся!

С радостными воплями из дома вылетели три укутанных в шубы шерстяных колобка и тоже вцепились в него — кто в ногу, кто в руку, кто сумел повиснуть на шее. Пришлось их тоже обнять. Дети, ведь.

— Батюшка, а я знал, что ты придешь! И я знала! Нет, я первая знала! Ах, ты, негодница! — взбудораженные дети носились вокруг него, то и дело норовя снова в него вцепиться и повиснуть на нем. — А она обижается! Батюшка…

Еле-еле удалось их угомонить. Пришлось даже прикрикнуть, чтобы скорее в дом шли и не шумели.

— Сашенька, мы так волновались, — супруга не отпускала его руки, то сжимая его ладонь, то, напротив, разжимая. — Миша говорил, что все очень плохо…

В этот момент дверь снова хлопнула и на пороге появился сам Дорохов с вытянутым от удивления лицом. Похоже, он уже и не надеялся увидеть Пушкина.

— Александр Сергеевич, ты⁈ Неужели, обошлось⁈

Товарищ медленно подошел к Александру, внимательно его оглядывая. Время от времени он бросал быстрые взгляды в стороны дворовой арки, ведущей на улицу. Скорее всего, гадал, не идут ли за ним солдаты.

— Обошлось, Миша, обошлось, — усмехнулся Пушкин, крепко пожимая ему руку. — Все хорошо.

— А как же…

— Миша! — сразу же прервал товарища Пушкин, давай понять, что сейчас об их тайных делах лучше не говорить. — Давайте, лучше пройдем в дом за стол и я вам все расскажу. И советую вам всем присесть, потому что новости будут просто ошеломительные!

Наталья сразу же побежала в дом, следом с крыльца исчезли и ее сестры. Явно пошли себя приводить в порядок. Ведь, все обошлось, и никуда не нужно было уезжать из Санкт-Петербурга.

— Миш, что это на тебе?

Честно говоря, Александр только сейчас обратил внимание на внешний вид товарища. Дорохов сейчас отчетливо напоминал бандита с большой дорога, готовящегося к самому важному для себя «делу». За его плечами торчал длинный ствол обычного пехотного ружья, плащ характерно топырился на боках. Пушкин с легкостью побился бы об заклад, что под плащом спрятаны два американских револьвера слоновьего калибра.

— Ты собрался на войну? Зная тебя, не удивлюсь, если где-нибудь здесь прячутся еще пара — тройка надежных ребят с ружьями.

Пушкин с улыбкой огляделся. Мол, твои люди наверняка прячутся где-то здесь. И какого же было его удивление, когда из кареты со сломанным колесом вылезло двое угрюмого вида ребят с револьверами в руках.

— Это что такое?

— Я думал, что тебя забрали в Третье отделение и уже сегодня вечером будут пытать. Там знатные умельцы, хорошо знаю свое дело.

До Александра, наконец-то, начинает доходить, что тут происходит. По всей видимости, Дорохов решил, что их раскрыли, и полиция с жандармами узнали про подрыв дворца французского посла. Поэтому он пытался, как можно скорее, отправить всю семью поэта на север в Михайловское, а сам собрался…

— Ты чего, и правда, хотел взять штурмом здание Третьего отделения?

Голос у поэта задрожал, выдавая его волнение.

— Это же гарантированная смерть, Миша.

— Как повезет. Может смерть, а может и нет, — флегматично пожал плечами Дорохов. — Я же сказал, что должен тебе.

У Пушкина все приготовленные слова благодарности в горле застряли. Ведь, не каждый день понимаешь, что ради тебя человек собрался идти на смерть.

— Я помню, друг, и очень это ценю, — поэт пристально посмотрел в глаза товарищу и еще раз крепко пожал ему руку. — Отдельное спасибо за семью. Я навсегда запомню, что ты хотел их защитить… А сейчас пошли за стол. Этот день мог для многих стать последним, но, к счастью, все обошлось.

За столом, когда все их немаленькое семейство вместе с Дороховым, собралось, Александр медленно поднялся с место, привлекая к себе внимание.

— Вы самые близкие мне люди, самые дорогие, — поэт поднял бокал с вином. — И я бы не пережил, если бы с вами случилось что-то нехорошее. Хочу выпить за нас, за нашу семью! Миша, ты уже стал частью нашей семьи, и, пожалуйста, не отрицай этого! Но прежде, чем мы опустошим эти бокалы, позвольте мне рассказать несколько новостей.

Все затаили дыхание, прекрасно понимая, что с поэтом недавно произошло что-то очень и очень серьезное.

— Так получилось, что во время вчерашних трагических событий, — тут Пушкин бросил быстрый взгляд на Дорохова, намекая на молчание. — Я из горящего дворца вытащил… самого цесаревича Александра Николаевича.

В комнате повисла такая тишина, что ее натуральным образом можно было резать ножом. Первым тишину нарушил Дорохов, шумно и тяжело вздохнув. Следом раздался дрожащий заикающийся голос его супруги: