Санкт-Петербург, Зимний дворец

Выбираясь из кареты, Пушкин удивленно присвистнул. Некогда парадная дворцовая площадь с праздно прогуливавшимися господами и дамами сейчас больше напоминала военный лагерь, ощетинившийся штыками и ружьями. Повсюду, куда только падал его взгляд, стояли солдаты. В некоторых местах в их сторону поглядывали жерла настоящих орудий.

— Вот я и наделал дел, — непроизвольно вырвалось у него.

Хотел чуть осмотреться, но в спину легонько подтолкнули. Капралу, похоже, не терпелось его доставить на место.

— И здесь, словно к войне готовятся.

Обстановка во дворце тоже была далека от мирной. Солдат внутри было столько, что ступить некуда, обязательно наткнешься на патруль или часовых. Невооруженным глазом было видно, что император максимально серьезно воспринял угрозу переворота или вооруженного выступления.

— Смотри-ка, неужели к самому ведут…

Судя по всему, его вели в сторону малого императорского кабинета, где Николай Первый и проводил большую часть своего времени.

— Теперь, главное, не опростоволоситься…

Пушкин глубоко задышал, стараясь успокоиться. Алкоголь уже почти выветрился и на него снова «накатывала» тревога.

— Нормально все, Саня, нормально, — шептал он, словно мантру. — Стой на своем, и все будет отлично. Все равно больше никто ничего не знает. Все обязательно будет хорошо…

Еще в дороге, когда трясся в карете, Александр несколько раз прогнал в голове свою версию случившихся событий, о которой уже рассказывал этой ночью митрополиту Серафиму.

— Ну, вот и пришли, — оказавшись у высоких золоченых дверей, поэт тяжело вздохнул.

Капрал широко открыл двери и подтолкнул его внутрь. Едва Пушкин сделал шаг и пересек порог, как двери за ним с грохотом закрылись.

— Ваше Величество…

Александр в соответствие с этикетом поклонился и застыл в середине комнаты под прицелом глаз императора и митрополита Серафима.

— Это правда, господин Пушкин? — после недолгого молчания огорошил его вопросом император.

Сам тем временем продолжал буравить его взглядом, словно хотел в самую душу заглянуть.

— Я все рассказ государю о твоем достойном поступке, — митрополит участливо кивнул, всем видом показывая, что доволен им.

У Пушкина тут же от сердца отлегло. Выходит, никто его не собирался арестовывать. Скорее наградят, наверное.

— Правда, Ваше Величество, — поклонился Александр, стараясь быть немногословным. Пусть император сам додумывает то, что не услышал.

— Я слышал, что ты пострадал от масонов, — император подошел ближе, по-прежнему не сводя с него глаз.

Пушкин снова опустил голову, пряча улыбку. Император, словно специально, задавал такие вопросы, которые позволят показать себя в самом наилучшем свете.

— Я для ордена Розы и Креста один из первейших врагов. Только за два месяца меня три раза пытались убить. Сначала организовывали подставные дуэли, а потом, и вовсе, среди ночи пытались в дом забраться. Сам Ванька Каин со своей бандой отличился. Вчера вот детей похитили…

Похоже, этого император не знал. Помрачнев, резко повернулся к митрополиту, но тот в ответ развел руками.

— Я же потому и оказался рядом с горевшим дворцом, что у похитителей своих детей вызволял. Прямо божье провидение, по-другому и не скажешь, — Пушкин, прикусив губу, перекрестился. Знал, что обманывает, но не мог сейчас по-другому. — А ведь мог и другой дорогой поехать.

Митрополит и император тоже перекрестились. Причем лица у обоих были такие, словно только что глас божий услышали.

— … Дворец горел, но я смог пробраться в один из залов. Пришлось накрыться лошадиной попоной и облиться водой, чтобы не сгореть. Правда, не помогло. Все равно зацепило.

Александр показал ожоги на руках, которые сейчас очень кстати оказались. Настоящее доказательство того, что это именно он, не испугавшись огня, полез в самое пекло и спас наследника престола.

— … Повезло, цесаревич почти у самого окна лежал. Если бы был в коридоре, то я бы его не нашел. Значит, и правда, рука Господа…

Митрополит на эти слова размашисто перекрестился. Судя по его воодушевленному лицу, для него все это и так было понятно.

— Господь хранит династию от всех невзгод, — твердо и без тени сомнения в голосе произнес священнослужитель. — Главное, верить в силу православной веры и нашего Господа Иисуса Христа. Давайте, помолимся. Не каждый день Господь является чудо…

Санкт-Петербург, Зимний дворец

Этот день казался бесконечным. Встав глубокой ночью с постели, император так и не прилег больше.

Вместо обычной будничной суеты, нескончаемой чередой потянулись тревожные, а подчас и просто, страшные события. Сначала случился сильный взрыв в самом центре столицы, унесший жизни десятков и десятков людей. Позже пришло известие, что при взрыве погиб посол Франции. Следом ему доложили о том, что среди обгоревших тел оказалось большое число знатных людей в черных мантиях и с приметными перстнями на пальцах. Потом с пожарища принесли его сына, тоже в черной мантии и с перстнем. Словом, мысль о заговоре пришла и крепко засела в голове, до сих пор будоража кровь и заставляя время от времени оглядываться по сторонам.

— Тяжелый день.

Николай Павлович устало опустился в кресло и со стоном выдохнул. Спина «отваливалась». Считай весь день «провел на ногах», в постоянном напряжении и в ожидании чего-то плохого.

— Что?

Раздался осторожный стук в дверь, и сил хватило лишь на то, чтобы повернуть голову.

— Семен? Чего несешь?

Через приоткрытую дверь пролез его личный слуга с небольшим подносом, на котором стояли чашечка с чаем и блюдечко с его любимым вишневым вареньем.

— Ваше Величество, государыня-матушка, очень просила, чтобы вы чаю с вареньем откушали, — слуга говорил просительно, жалобно заглядывая в глаза. Знал, что император может и разозлиться. — Очень просила, Ваше Величество.

Николай Павлович просто махнул рукой. Мол, давай, клади на стол.

— Вот, горячий, с душистыми травками. Любую хворь, как рукой сымет, — приговаривал мужичок в ливрее, расставляя чашки на столике. — Матушка-государыня такой же изволила попробовать…

Вдохнув аромат чая, император, и правда, почувствовал дурманящий запах лесных трав. Сделал глоток, и тепло начало разливаться по груди, даря особое ощущение спокойствия.

— Ваше Величество, а с энтим что делать-то?

Император недоуменно дернул головой.

— Дык, господин так в приемной и сидит, — слуга ткнул пальцем в сторону двери. — Как вышедши отседова, так и сидит.

— Какой еще господин? — хозяин кабинета ничего не понял. Правда, через мгновение вдруг чертыхнулся, вспомнив, что это за господин сидел в приемной. — Черт! Совсем из головы вылетело! Я же ему велел в приемной ждать, как освобожусь.

Глупо вышло — за начавшейся беготней император просто напросто забыл о Пушкине, так и сидевшем до самого вечера в приемной.

— Зови! — император махнул рукой на слугу. — А после живо беги за второй чашкой!

Не успел он встать с кресла, как в дверях показался поэт. Он выглядел каким-то помятым, взъерошенным, с отпечатком ладони на щеке. Спал, похоже.

— Александр Сергеевич, прошу, присаживайтесь, — Николай Павлович показал на соседней кресло и подождал, когда его гость усядется. — Стыдно признаться, но за всей этой суетой просто забыл о вас. Прошу меня извинить. Сегодняшний оказался весьма непростым…

Вскоре на столике перед ними стояли уже две чашки, до краев наполненные ароматным напитком.

— Я ведь так и не поблагодарил вас, — император поднялся с кресла и протянул Пушкину руку. — Вы спасли мне не только сына, но и нашу честь. Россия не пережила бы бесчестия. Любое подозрение в том, что мой сын замышлял отцеубийство…

Пушкин кивнул, крепко пожав руку в ответ. Иногда молчание выразительнее всяких слов. Пожалуй, нечто подобное было и сейчас.