Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Три кареты стояли во дворе дома Пушкиных. Явно чем-то груженные, рессоры прогнулись чуть ли не до самой земли. Возницы нервно поглядывали по сторонам, словно опасались кого-то или чего-то. Их нетерпение передавалось и лошадям, недовольно храпящим, бившим копытами по брусчатке.

— Александр Сергеевич, пора, — донесся приглушенный голос с крайней кареты. — Сейчас самое время. если еще немного промедлим, то аккурат навстречу патрулю выйдем. А так разминемся…

Пушкин кивнул. Действительно, пора отправляться в путь. Как ему стало известно, в особняке французского посла проходило очередное собрание ордена, а, значит, другого такого шанса для удара по врагу могло просто не представиться.

— Пора…

Но он все равно медлил. Не спокойно было внутри, тяжело, в горле аж ком стоял, не давая спокойно вздохнуть. И это был отнюдь не страх перед предстоящим, а вина за все случившееся. Ведь, он и только он виноват, что все произошло именно так, и никак иначе. Если бы только все можно было отмотать назади вернуться на немного в прошлое…

— Все, пора отправляться, — наконец, приказал сам себе Пушкин, вставая на подножку кареты и собираясь залезть внутрь, как вдруг что-то его остановило. — Миша, подожди еще немного.

Поэт заметил темную фигурку на крыльце, закутанную в плащ.

— Таша, — прошептал он дрогнувшим голосом. — Я так виноват перед вами… Нет мне никакого проще…

Она быстро подбежала и закрыла его губы своим пальчиком, призывая молчать.

— Ты идешь за ними?

— Да, иду. Таша, я привезу их домой. Слышишь, они обязательно вернуться.

— Саша…

Наталья откинула глубокий капюшон, полностью скрывавший ее лицо, и пристально посмотрела в его глаза.

— Поклянись мне, что те люди за все заплатят. Поклянись именем своей матушки.

— Клянусь, — еле слышно проговорил Пушкин, чувствуя, как пересохло в горле и тяжело ему дается каждый звук, каждое слово. — Клянусь, Таша, эти твари все умрут. Я клянусь тебе.

Пушкин схватил ее холодные руки и начал осыпать их поцелуями, крепко прижимая к своей груди.

— Ташенька, они за все заплатят. Клянусь…

Он смотрел на нее и не узнавал. Взгляд женщины был жутким, пронизывающим. Посеревшее лицо осунулось, заострились скулы, посинели искусанные в кровь губы. Чистая не упокоенная нежить, поднявшаяся из могилы.

— Вот, возьми, — в руку Александра ткнулась рукоять небольшого дамского пистолета, инкрустированная серебром и слоновой костью. — Он тебе пригодится

— Я верну их домой, обязательно верну… — повторял Пушкин, поднимаясь в карету. — Вперед, Миша, вперед.

Карета дернулась и покатилась, медленно набирая скорость. Нагруженные бочками с порохом, она нещадно гремела, стучала колесами по брусчатке.

— Все готово?

— Готово. Я всю ночь следил за дворцом. Дети точно во там, скорее всего в северном флигеле, — Дорохов наклонился к Пушкину. — Если взорвать порох в каретах в южной части дворца, то они не пострадают.

В ответ тяжелый взгляд поэта, Михаил добавил:

— Уверен, Александр Сергеевич. На Кавказе я был первый по взрывному делу. Столько пороху извел, что счет уже не на килограммы идет, а на возы.

— Не подведи, Миша, не подведи…

К самому дворцу подъезжать не стали. Все три кареты остановились на ближней улице. Дорохов выскользнул из кареты и скрылся в темноте, но почти сразу же вернулся обратно. Выглядел при этом возбужденным и донельзя довольным, напоминая собой объевшегося кота у опустошенной миски.

— Александр Сергеевич, нам повезло… Там, видно, какое-то собрание. У крыльца с десяток карет, из которых выходят люди в масках и плащах с капюшонами. Мы же теперь, как свои, через ворота проедем. И нам слова никто не скажет.

У Пушкина тоже сверкнули глаза.

— Если сегодня общий сбор, то туда обязательно придет и сам магистр. Хорошо бы и эту сволочь к праотцам отправить.

Выждав немного времени, они тронулись с места. Огромные кованные ворота, и правда, были распахнуты настежь, открывая вид на ухоженный сад и широкую мраморную лестницу с колоннадой.

— Александр Сергеевич, вы закройте лицо шейным платком на манер маски грабителя. На первое время сойдет, а потом уже будет не важно.

Оба слуги, вышедшие встречать гостей, даже сообразить ничего не успели. Дорохов выскочил из кареты, как пробка из бутылке, и обрушил на них град ударов. Те сразу и сомлели, свалившись, как подрубленные, на ступеньки лестницы.

— А теперь шевелиться нужно… Вон туда карету загнать нужно, к окнам поближе, — Дорохов, уже заранее изучивший расположение залов и комнат дворца французского посла, уверенно показывал в сторону ухоженной лужайки. Именно сюда и выходили окна из бального зала, самого подходящего места для большого собрания. — Бьюсь об заклад, они здесь соберутся. Видите, как тени на шторах играют? Александр Сергеевич?

Пушкин стоял на его пути с совершенно потерянным видом.

— Миша, а если там дети?

— Клянусь вам, нет там никаких детей. Я тут все на брюхе проползал, все проверил. Они совершенно точно в северном флигеле.

— Миша…

— Мы теряем время. Еще несколько минут и слуг хватятся, и пойдут искать. Нам тогда точно не поздоровится. Я сказал, что все будет хорошо, значит, все обязательно будет хорошо.

После недолгих препирательств поэт все же отступил. Кареты они осторожно закатили под самые окна, поставив в один ряд у каменной стены.

— А сейчас пошлите к флигелю. Когда рванет, то у нас будет не так много времени. Александр Сергеевич, слышите?

Пушкин в этот момент доставал из мешка оружие. Два североамериканских револьвера засунул в карманы плаща, в руки взял устрашающего вида старинный мушкетон, почти крупнокалиберное ружье, в котором вместо пули был мелко порубленный в сечку свинец. На расстоянии десяти — пятнадцати метров эта «коса дьявола» могла целую дюжину солдат снести со своего пути.

— Вы рот-то откройте, а уши закройте, — посоветовал Пушкину более опытный товарищ, когда они спрятались за стволом огромного дуба в саду. — Сейчас так бахнет, что живот можно с непривычки опорожнить.

Пушкин, следуя совету, открыл рот и заткнул пальцами уши. Приготовился.

— Сейчас…

Однако, ничего не случалось, и поэт в нетерпении выглянул из-за дерева. И именно в этот самый момент грохнуло так, что взрывной волной Пушкина повалило на землю и чуть присыпало поломанными ветками и кусочками черепицы.

— Матерь Божья… Бахнуло-то как… Не обманул стервец боцман. Выходит, порох и впрямь, самый свежайший… Эй, Александр Сергеевич, вы куда?

Но поэта уже и след простыл. У дверей флигеля мелькнула его фигура в плаще и исчезла. Потом сразу же грохнул мощный выстрел, и из окна с кучей осколков вылетел полный лысый мужик.

Петербург, бывший дворец князя Волконского, резиденция французского посла в Российской империи барона Проспера де Барант

Несколькими минутами ранее…

В небольшую комнатку вошел полный мужчина в черном плаще с глубоким капюшоном, который полностью скрывал его лицо.

— Брат-магистр, большой капитул собран, — с этими словами глубоко поклонился, а когда выпрямился, то скинул капюшон. Де Баранту, а этим человеком оказался именно он, французский посол и хозяин этого дома. — Нам пора.

Магистр кивнул.

Он был одет в бархатный плащ, красный цвет которого подчеркивал его особый статус в ордене. Лицо также было сокрыто капюшоном, отчего редкий член ордена мог поклясться, что видел лицо своего магистра.

— Все в порядке?

Теперь пришла пора де Баранта кивнуть.

— Пришли почти все, кто должен был прийти, — негромко шептал посол. — Даже сам великий князь… Все ждут вашего слова, брат-магистр.